– Пашка принес его домой совсем маленьким. – Убрав руку, я спрятала голое плечо под одеяло. – Вышел погулять, а с дерева прямо на голову котенок упал: размером с кулачок, только глазки открылись. Вылитый крысеныш! И это прозвище сразу как-то прицепилось к нему, так и зовем теперь – Крысь.

– Здорово! – Димкины длинные пальцы тонули в мягкой шерстке черного мерзавца. – Я всегда мечтал иметь дома несколько собак и кота, но отец не позволял. Вот съеду от родителей, обязательно заведу.

– Хорошая мечта.

– У меня их много. Эта, кстати, не в приоритете, а… ты о чем мечтаешь?

Я задумалась.

– Не знаю. Мы пока все как-то больше выживали… Рано повзрослели, когда ушел отец, некогда было мечтать… Разве что хотелось свалить из этого города побыстрей, но со временем прошло. Теперь хочется закончить универ и устроиться на приличную должность, чтобы содержать себя и помогать маме.

– А я в детстве был… Только не смейся, хорошо? – Он продолжал гладить кота.

– Не буду.

– В детстве я был толстым. И заикался. – Дима засмеялся. – Меня все дразнили Жиркой, Жиробасом, Баржей или Студнем. – Он изобразил руками огромные щеки и пузо. – Кроме меня у нас в классе был еще только один мальчик, которого задирали: он хорошо учился, носил толстенные окуляры и сидел на последней парте. В него все кидали козявки и обзывали Борей-Какашкой: парнишка просто однажды обделался в первом классе. И когда я сдружился с этим Какашкой, меня стали обижать еще сильнее.

Я смотрела на него и не верила своим глазам.

– Тебя? Ты – Жирка? Никогда не поверю!

– Вот именно! – Усмехнулся он. – Все прекратилось, когда пришел в школу отец. С того дня все дети стали с нами общаться, но, как позже оказалось, делали они это из страха быть отчисленными. А это… еще хуже, чем подтрунивание. Лучше уж искренняя ненависть, чем такое.

– И как ты пережил это?

Дима опустил взгляд и потрепал Крыську за загривок.

– Никак. Не смог… После летних каникул перевелся в другую школу и там просто начал все заново, а жирок ушел сразу, как перестал почти круглосуточно гостить у бабушки.

За дверью послышалось Пашкино ворчание и его тяжелые шаги, которыми он мерил коридор. Ходил туда-сюда, туда-сюда – вот придурок.

– Тебе нужно устроить личную жизнь своего брата, – усмехнулся Дима, отпуская кота, – тогда он не будет бдеть за каждым твоим шагом. Хотя… я его понимаю, такую сестренку нужно оберегать.

– Тем более от непонятных типов, не внушающих доверия и расписанных под хохлому.

Калинин ткнул меня головой в плечо.

– А твоей маме я, кажется, понравился.

– Кем ты представился?

– Твоим парнем, конечно.

Мои брови взметнулись вверх, вот это я влипла.

– А… Э… – Толкнула его в бок, нечаянно обнажив голое плечо. – Балбес!

– Так вот почему ты кутаешься? – Скользнув голодным взглядом по моей коже, прошептал Дима.

– Да. – Я поправила одеяло. – Потому что не одета: ты же застал меня врасплох!

– Хочешь… – Он загадочно прищурил глаза. – Доктор Дима полечит тебя?

– Иди в баню. – Отвернулась я, еле сдерживая смех.

– Намажет каждый твой волдырек… – Его нос коснулся моей шеи.

Я дернула плечом, было ужасно щекотно. И… приятно.

– Руки прочь! – Засмеялась я.

– Поцелует каждую твою болячку…

– Кх-кхм! – Раздалось со стороны двери.

Мы резко обернулись. Дима сразу выпрямился: в дверях стоял недовольный Пашка, раздувшийся, как пузырь – красный и готовый вот-вот лопнуть от гнева.

– Выйдем, поговорим? – Бросил он в сторону Димы, стараясь держать себя в руках.

У меня внутри все оборвалось от страха.

– Конечно, – Димка пожал плечами. Обернулся ко мне и лучезарно улыбнулся. – Я приду завтра, хорошо?

– Х-хорошо.

– Лечись, моя маленькая.

Задержал на мне взгляд своих сине-зеленых глаз. И я все поняла по растянутым в полуулыбке губам: он хотел меня поцеловать на прощание и не знал, стоит ли это делать при Сурикове. Я наклонилась назад, на подушку – не стоит провоцировать быка, повязывая красную тряпку прямо ему на нос. Калинин понимающе кивнул и крепко сжал мою руку, лежащую уже поверх одеяла.

– И еще кое-что, пока не забыл. – Дима встал, взял с моей тумбочки телефон и, пока я не успела среагировать, набрал комбинацию цифр. Когда у него в джинсах запиликал мобильник, мой рот приоткрылся от удивления, а руки взметнулись вверх. Но это была скорее радость, чем возмущение его наглостью. – Теперь все.

– Вот… – Хотела ругнуться я, но сдержалась.

– Я тоже, – подмигнул Димка и направился к двери, возле которой уже стояла с полотенцем наперевес растерянная мама.

– Поговорим на улице, – буркнул Пашка под ее испуганным взглядом и хлопнул входной дверью.

Из коридора послышалась возня: Калинин, наверное, надевал кроссовки.

– До свидания, Елена Викторовна. – Наконец, сказал он.

– Пока, Димочка! Приходи еще… всегда рады.

– Обязательно.

И прерывая звуки его легких шагов по ступеням, дверь закрылась. Я откинула одеяло и метнулась в гостиную, внутри у меня все клокотало от волнения.

– Маша! – Послышались торопливые мамины шаги позади. – Тебе же нельзя!

– Мама, мамочка, ну зачем ты ему позволила?! – Дрожащими руками я открыла балконную дверь. Может, удастся что-то увидеть или услышать. Всхлипнула испуганно и прежде, чем выйти наружу, обернулась к ней. – Что же теперь будет?

– Сумасшедший дом. – Она остановилась возле балконной двери. Глядя, как я бросилась на колени и припала к щели между обшивками, вздохнула. – Куда с температурой? Дочь! Не хватало тебе еще простыть, доведешь до пневмонии!

– А мне все равно!

Пашка уже стоял у подъезда, пиная носком кроссовка бордюр. Руки в карманах, плечи ссутулены: даже с такого расстояния видно было, как напряжены его скулы, по которым бегали желваки.

Чертов псих! Нет, вот реально. Я ведь уже не маленькая девочка, чтобы отгонять от меня всех людей мужского пола. Или он мне сам собрался выбирать женихов? До старости. Только тех, что ему придутся по нраву. Лучше бы кончал дурью маяться, работу нашел и колледж не прогуливал.

Наша детская привязанность из-за его буйного нрава давно улетучилась: прошли те времена, когда мы друг за другом ходили по пятам, делились последним куском бабушкиного пирога и без раздумий кидались в реку, чтобы подать руку помощи или спасательный круг.

Только Пашка готов был так же, как и всегда, сломя голову ринуться защищать меня, не понимая, что защиты больше не требуется. И я не понимала маму, опять стоявшую и смотревшую безучастно.

Сколько бы шишек брат не набил, останови она его хоть раз?

– Чего ты боишься? – Донеслось вдруг из-за спины.

– А ты как думаешь? – И тут из меня полился поток обид, накопившихся за все эти годы. – Самой вот не надоело его оправдывать? Пашенька такой вспыльчивый, такой ранимый. Он же рос без отца. А я, мама? Я? Каменная, да?! Почему мои чувства тебя никогда не беспокоили?!

Я сказала это тихо, но вложив ударную дозу злобы и разочарования, и тут же пожалела. Пальцы с силой впились в бетонное ограждение балкона и побелели. Прижавшись носом к отверстию, я наткнулась на Пашкины глаза, устремленные вверх. Услышал он меня или просто смотрел на окна – мне уже было все равно.

Мама молчала. Волна жгучего стыда накрывала меня, как цунами. Я обернулась и увидела, что она отступает назад, качая головой: полотенце прижато к груди, на лбу складка, в глазах застывшие слезы и непонимание.

– Ты не права, – выдавила она, опуская руки вдоль тела, словно безвольные плети.

– Мам, ну почему ты позволяешь ему так себя вести? Со мной, с тобой? – Я встала, распрямляя спину.

Собственно, отчего мне нужно прятаться? Хочу и смотрю.

– Этот мальчик… так важен для тебя? Да?

Подул ветер. Не по-весеннему прохладный и хлесткий. Я перегнулась, стараясь рассмотреть выход из подъезда, потому что Пашкин взгляд теперь устремился именно туда.

– Не знаю, мама.