И сейчас, глядя в его хитрые, но такие добрые глаза, мне безумно хотелось вывалить все, как на духу. Поделиться, рассказать в мельчайших подробностях, а потом прыгнуть на его шею с разбегу. Но что-то опять останавливало. Да, когда мы были детьми или даже подростками, все было гораздо проще.

– Хлеб нарежьте сами, – мама поставила перед нами тарелки.

Пашка щедро бухнул сметаны сначала себе, потом мне, но вот отрезанную корочку добровольно и благородно пожертвовал сестре. Как приятно. Целая жертва для него, уж я-то знаю. Его будущей жене точно корочек не видать. У нас в детстве были целые битвы за них. И то, что он так легко уступил ее, говорило о том, что братец раскаивается, что болтнул лишнего.

Он только варварски занес ложку над тарелкой, когда увидел, что мама накладывает горячий суп в литровую банку и закрывает крышкой.

«Ой, нет. Только не это. Снова…»

Руки Паши со сжатыми добела кулаками медленно опустились на стол.

– Милостыню опять понесешь? – Процедил он ледяным тоном.

Я пнула его по ноге под столом, но Суриков даже не отреагировал. Его взгляд был прикован к растерянной маме, с трудом подбирающей слова. Она старалась держать спину прямо, собираясь, видимо, ответить ему строго и безапелляционно, но зная, что Пашка прав, трусила.

– Не надо так, сынок. – Срывающимся голосом, наконец, произнесла она. – Ты же знаешь мое мнение на этот счет. Ты можешь быть против, но…

– Где он был, когда тебя сократили на работе? А? – Брат едва сдерживался, чтобы не шибануть кулаком по столу. – Когда ты побиралась по родственникам, торговала вязаными носками, выстаивая за прилавком на морозе по несколько часов? Он нам с Машкой ни разу даже рубля не дал на школьные обеды. Не говоря уже о подарках на день рождения и Новый год. Никакой помощи, никогда! Кто мы ему? Бывшие дети? А ты? Да чтоб он подавился к чертям этим борщом, чтоб он у него в глотке застрял после этого!

Пашка вскочил, отодвигая с шумом стул, и бросился прочь.

– Паш… – Печально вздохнула мама, устало опускаясь на стул.

– Никуда, на хрен, ты не выйдешь с этой банкой, поняла?! – Красный от злости, брат снова появился в дверях кухни уже в ветровке. У него разве что только пар из ноздрей не шел. – Пусть сдохнет там! Еще раз узнаю, что ты пошла к нему, или что деньжат подкидываешь… сам ему башку откручу! Поняла?!

Развернулся и, громко топая, устремился в коридор. С чудовищным треском хлопнул входной дверью.

Ну, и дела…

Я сидела и смотрела на маму в полной тишине. Мне нечего было сказать, Пашка был прав. Даже несмотря на то, как грубо он сейчас обошелся с ней. И мы обе это знали. В этом молодом мужчине сейчас говорил обиженный десятилетний мальчишка, который не понимал, почему папа не приходит и не звонит. Почему папа забыл нас и больше не хочет видеть. Почему чужая тетя вдруг стала ему милее нашей самой лучшей на свете мамы.

Я положила свою ладонь на ее руку. Мне было безумно жаль эту маленькую женщину, ссутулившуюся и слишком рано поседевшую. Еще вчера казалось, что она расцветает: похудевшая, с новой прической, упругими светлыми локонами до плеч, свежим румянцем и сияющими глазами. И вот сейчас она сидит передо мной, похожая на забитого зверька из бродячего зоопарка, измотанного и несчастного, с потухшим взором глядя на нетронутый борщ, оставленный взбунтовавшимся повзрослевшим сыном.

– Мам… – Облизнув пересохшие губы, начала я.

– Ешь, дочь, – хрипло произнесла она, и, грустно улыбнувшись, поджала губы. Видимо, чтобы не зареветь. – Ешь, а то остынет…

Может ли женщина торчать перед зеркалом часами? Ха. И вы еще спрашиваете…

Мне казалось, я уже протерла мозоль в отражении напротив. Именно сегодня и именно сейчас вся одежда, которая прежде сидела на мне идеально и придавала уверенности, решила просто предательски уродовать мое тело.

– Не годится! Не годится! – Один за другим наряды летели на кровать. Через час на ней высилась приличная такая горка, под которой легко можно было спрятать труп человека, и его не сразу бы нашли.

– Ма-а-аш, – тихо спросила мама, заглядывая в комнату.

– А? – отозвалась я, критически оглядывая себя в отражении.

Все-таки в тонкой белой майке мои руки определенно выглядели чересчур жирными. Я едва не застонала от обиды. А ноги? В обтягивающих джинсах они смотрелись просто гигантскими батонами. И когда я так успела отожраться? Зима вроде не годами длилась. Да я вешу сейчас, наверное, килограмм пятьдесят, если не меньше. Ужас какой!

– Ты куда-то собираешься?

Я обернулась. Мамины глаза, такие же светло-карие, как у меня, уже излучали спокойствие. Скользили по моей фигуре с интересом и даже умилением. Хорошо, что она быстро отошла от ссоры с Пашкой. Чудная женщина, всем все прощает!

– Да, мам. – Я убрала волосы за уши. – Мы с Аней прогуляемся по городу.

– Хорошо, – вздохнула она, – не задерживайся и… будь на связи.

– Не переживай!

– Всегда буду переживать. – Усмехнулась мама. Подошла к шкафу, достала плечики с легким синим платьем, купленным мной в порыве шоппинг-азарта перед свиданием с Костылем прошлым летом, и простенькую голубую джинсовку. – Вот в этом будет очень мило. Даже с кедами.

– Ох, мама… – Я повертела наряд в руках. – Я и юбка? Издеваешься? Посмотри на мои кривые ноги!

– Они вовсе не кривые. – Мама посмотрела в мои глаза в отражении зеркала. – Тощенькие, но не кривые. Очень симпатичные ножки, между прочим.

– Вот у тебя, да, ровные, длинные. – Нахмурилась я. – Жалко было со мной поделиться? Я какая-то карлица получилась, честное слово! Такое ощущение, что опоздала на выдачу всего самого лучшего, и мне досталось только то, что не приглянулось Пашке.

– Вот дурында, – она взяла массажную расческу и принялась ею гладить мои волосы.

Я послушно плюхнулась на стул. Сгорбилась, вздохнула, недовольная своим отражением, и сплела руки в замок. Конечно, маме легко улыбаться, глядя на мои мучения – для любых родителей их ребенок самый лучший, а дети, они ведь смотрят в лицо реальности…

За что мне этот шнобель? Узкие глазенки? Подбородок Траволты и лоб Тарантино? Брови Брежнева, в конце концов? За что?

Ла-а-адно, ладно, пусть я преувеличиваю. Признаю. Но всегда хочется стремиться к идеалу. И, пожалуй, если бы кто-то полюбил меня такой, то я бы тоже смогла полюбить себя такой. Страшненькой. Но кому я нужна?

– Молодость – сама красота. – Мечтательно произнесла мама, будто читая мои мысли. В ее руках мои несносные волосы на удивление всегда становились послушными. Струились и блестели длинной гладкой волной. – Машенька, даже не переживай, ты такая хорошенькая, что ни надень.

– Мама, не ври мне, я вижу… это… катастрофа. – Я всплеснула руками. – Ничего не исправить.

– Свидание? – вдруг разом замерев, поинтересовалась она и лукаво улыбнулась.

Я сглотнула, пряча взволнованный взгляд в ладонях. Такого еще не было, и я не знала, стоит ли ей говорить. Как реагируют родители, если их повзрослевшие дети идут на встречу с людьми противоположного пола? Нервничают – правильно. Рвут на себе волосы, орут или молча грызут ногти.

Наверное, не стоит ей признаваться, сразу начнется лекция про презервативы, ответственность и голову на плечах. Нужно поберечь родительские нервы. Лучше совру.

– Н-нет, мама…

– Ты могла бы сказать мне, ничего такого в этом нет. Тебе скоро двадцать лет, дочка. В это время я уже наматывала круги по двору с двойной коляской, которую смастерил ваш дед. Вы в ней так сладко спали на свежем воздухе, и мне не хотелось останавливаться. Ходила, ходила и смотрела на вас. Думала, мои дети устроили эксперимент, как сделать из матери неврастеника и не добить при этом окончательно.

– Почему? – Я подняла глаза и взглянула в отражение.

– Ну… – Вздохнула она. – Когда засыпал один, просыпался другой, начинал орать и будил напарника. Писались, ели, болели, играли вы тоже по очереди. И эта безумная карусель, казалось, никогда не закончится. Я даже не помню ваш первый год: он прошел в моих попытках выспаться и не сойти с ума. Я не расчесывалась и не переодевалась, ходила, словно зомби. Хорошо хоть бабуля с дедом иногда помогали, иначе пришлось бы научиться спать стоя.