– Нет, это… моя девушка. – Злобно зыркнул он на меня и расплылся в фальшивой улыбке перед женщиной. – Так захотела…

Та положила руку на грудь. Ей что, тоже становилось тяжело дышать? Сердечный приступ? Эх, не миновать скандала – чует моя пятая точка. Выпрут, как пить дать, выпрут. Еще и пинка под зад дадут.

– Я что-то ничего не понимаю… – Геннадьевна покачала головой, вопросительно глядя то на меня, то на Солнцеву. – Девочки?

– Людмила Геннадьевна, вы только не падайте. – Усмехнулась Анька. – Это наша Маша своими собственными руками хозяйского сынка припахать решила!

– К-как? – Начала заикаться женщина, переводя взгляд на меня. – Сурикова, что происходит?

Черт. Нужно было придумать ответ еще до того, как она начнет превращаться в девятиголовую гидру.

– Я… – Самое время умереть от сердечного приступа.

Вот сейчас – давай, организм, не подведи! Все будут вспоминать, какая Маша была хорошая. И никакой критики. Блин-блин! Ну…

– Все нормально, Людмила Геннадьевна, мне не трудно. – Это вступился за меня находчивый Дима. – У Маши голова разболелась, и я ее отпустил. Решил помочь вам, чтобы не создавать аврал с посетителями: все-таки, семейный бизнес, как-никак. – Он повертел в руках ложку и сунул обратно в соус. – Если понадобится в другое кафе нашей сети выйти, хорошего человека заменить, вы мне звоните. Я какой-то добрый стал в последнее время. Прямо со вчерашнего дня. Надо, думаю, начать добрые дела делать, и аж душа запела – вдохновение так и прет.

Закончив монолог, Дима глянул на меня угрожающе. Так будто собирался вытрясти из меня все долги и непременно сегодня же.

– Я… – вскинув руки, я так и не нашла, что сказать.

– Иди уже, Машуня, – качая головой, съязвил он, – иди, моя хорошая. Тебе полежать надо, отдохнуть. А мы справимся, – татуированный прищурился, явно намереваясь задушить меня при случае, – если что мне Аня поможет. Да, Аня?

Солнцева кивнула, стараясь не заржать. Вот гадина… Смешно ей! Подруга взяла меня под локоть и потащила за шторку. Геннадьевна так и осталась стоять с открытым ртом, наблюдая, как новенький, сверкая татуировками, пытается разобраться с инструкцией на стене.

– Ой, Сурикова, – довольно хрюкнула Аня, – если бы я тебе сразу сказала, кем он мне представился, так весело точно бы не было! Иди уже! Иди!

И силой вытолкала за дверь.

Сначала я шла спокойным шагом. Трижды порывалась вернуться в кафе, ведь подсознание шептало: Солнцева там, с ним, она все про тебя выдаст, они будут обсуждать тебя, обсуждать… Но что-то останавливало.

Щеки горели, мысли путались, и я ускорила шаг. Нет, Аня не выдаст. Она не такая. На нее можно положиться – уверена, даже номер моего телефона останется в тайне.

И тут я зачем-то побежала, быстро-быстро – так, что зажгло в легких. Дома и улицы мелькали перед глазами словно на кадрах киноленты. Да что же такое со мной? Почему все мысли снова возвращаются к нему, к этому дерзкому новенькому?

Я поднялась на свой этаж, бодро перепрыгивая через две ступеньки, и постучала ладонью в дверь. Она отворилась почти сразу: наверное, Суриков увидел меня еще из окна.

– Кросс сдавала? – Удивился брат, отступая вглубь коридора.

– На кандидата в мастера спорта, – пытаясь отдышаться, ответила я.

– Чего так рано вернулась? – Пашка окинул меня оценивающим взглядом.

Сбросив кеды, я пробежала мимо него в свою комнату.

– Так вышло.

– Уволилась что ли? – Навалившись на дверной косяк, спросил он.

– Слушай, Суриков, – снимая джинсы, бросила я, – я же тебя не спрашиваю, почему ты все время дома трешься? У тебя ведь тоже дела должны быть: учеба, вождение в автошколе, девочки. Положено по возрасту, понимаешь? А ты штаны дома протираешь, как старый дед.

– Так это… – Брательник почесал за ухом. – Творческий кризис у меня.

– Вот как это сейчас называется. – Я сняла свитшот и зашвырнула с размаху на спинку стула. В детстве ты говорил: «Мама, это не бардак, мама, это творческий беспорядок», скоро будешь своей жене говорить: «Дорогая, я не бездельник, у меня просто задница к дивану намертво приклеилась, и все из-за душевных терзаний!»

– Старуха, ты что на меня опять взъелась? – Буркнул Пашка, наблюдая, как я скачу на одной ноге в лифчике и трусах, тщетно пытаясь стянуть носок с левой ноги.

– Кто старуха? Я?! – Швырнула в него носком, скатанным в шарик. Попала по носу и, довольная, показала неприличный жест пальцем. – Да я на пятнадцать минут тебя младше, старый хрыч!

– По учебе у меня все под контролем. – Рассмеялся Пашка, перехватывая второй носок, летящий ему прямо в лицо. – Зачеты мне проставит добрая девочка Лида.

– Лида? Добрая девочка? – Удивилась я, натягивая футболку. – А ничего, что так называемая девочка давно уже не девочка, и к тому же работает бухгалтером в твоем колледже?! Ты же сам говорил.

Суриков довольно закатил глаза.

– Все дело в моем обаянии. – Подмигнул он, довольно складывая руки на груди.

– Обаянии? Не смеши! – Запрыгивая на ходу в шорты, усмехнулась я. – Треплется, что обаял взрослую тетку, а сам даже не может к Солнцевой нормально подкатить.

– Ха, – растерялся Пашка, всплеснув руками, – то – Солнцева, а то – одинокая, несчастная женщина за тридцать, которой любое доброе слово приятно. Разницу сечешь?

– Дон-Жуан ты хренов, – надев тапочки-зебры, я двинулась на кухню, – только вот все твои приключения исключительно на словах.

– А у тебя вообще все тухло, – ухмыльнулся он мне в спину.

Я остановилась, медленно повернулась и прошлась по нему взглядом, как кулаком по боксерской груше.

– Ой, Маш, прости, – тут же спохватился брат, отступая назад.

Его серые глаза распахнулись в немой мольбе о прощении.

– Да, тухло. – Я ткнула в него пальцем, гневно скривив рот. – Но, возможно, если бы ты не лез к каждому, с кем мне стоит только заговорить даже на чертовой работе, то было бы лучше. Как считаешь?

– Мань. – Он распахнул руки для объятия.

– Тоже мне, папочка нашелся!

Я развернулась и поспешила на кухню, где мама гремела посудой. Чудесный аромат борща разносился по всему дому, приятно щекотал ноздри и дразнил желудок. Хорошо, что не поела на работе. На нервной почве разыгрался ужасный аппетит. Нет, даже жор. Адский, неконтролируемый приступ ямы желудка.

– Ма-а-нь! – Брат ткнул мне в спину кулаком и попал аккурат промеж лопаток.

Больно.

– Офонарел?! – Отпихнула его так, что он чуть не отлетел к стене.

– Машенька, как ты разговариваешь с братом? – Мама отложила ложку, которой солила суп, и устало посмотрела на меня.

– Да, Машенька, – не упустил случая съязвить Суриков, – последи-ка за своим языком.

– Ты бы помалкивал уже, – процедила я сквозь зубы и добавила с особой издевкой, – Пашенька!

Подошла к маме, обняла ее за талию и чмокнула в щеку.

– Все хорошо? – Она подняла на меня глаза.

– Ага, – натянуто улыбаясь, ответила я и поспешила за стол.

Пашка устроился напротив и сверлил теперь меня напряженным взглядом. В детстве он так же таращился, ожидая, когда я отвернусь за куском хлеба. Потом кидал мне в суп свои козявки и противненько хихикал. Как же хорошо, что хоть что-то в этой жизни меняется к лучшему.

– Будешь борщ? – Спросила мама, орудуя половником, словно дирижерской палочкой.

– Да, спасибо. – Отозвалась я, выстукивая пальцами по столешнице барабанную дробь.

Мы с братом продолжали зрительную дуэль, никто не хотел уступать первым.

Раньше у нас с Пашкой была одна душа на двоих. Мы часто даже спали вместе – крепко-крепко обнявшись. Я не брезговала целовать его в губы, перепачканные песком после песочницы, и вытирала своим рукавом его сопли, если он бегал по двору с игрушечным Камазом, забывая о забитом напрочь носе и сильном кашле.

Всякий раз я брала на себя вину за его проделки, зная, что мне не так сильно попадет от отца, как ему. И делилась охотно всем, что у меня было, даже той крутой коллекцией наклеек с Барби, которую братец в итоге выменял на трансформеров.