Наконец, после долгой и страшной дороги, с Катаро Хонда сняли вонючий мешок и вытащили кляп изо рта. Подслеповато щурясь после нескольких часов отсутствия света, он разглядел, что находится в каком-то помещении в компании с русскими офицерами. Двое из которых были с погонами рикугун-тайса (полковник). И он по-настоящему осознал в какие неприятности угодил. Ведь теперь, даже если русские его не убьют, и он переживёт войну, он навсегда останется изгоем в Японии. И никогда больше не сможет работать в университете и заниматься научной деятельностью. Лучшее, что ему уготовано, это пожизненный статус «буракумина» (каста нечистых). И всё из-за майского указа императора Муцухито о поражении в правах попавших в плен.

— Вот и решение нашей проблемы, — вздохнул начальник штаба батальона полковник Александр Туринг после довольно утомительного допроса.

Японец хоть и знал английский, но в силу того, что у него учителем был явно североамериканец, понимали его допрашиваемые с трудом. Да к тому же, он оказался не кадровым офицером, а призванным из запаса. И для получения необходимых сведений пришлось изрядно помучиться, задавая наводящие вопросы.

— Ты, Александр Лаврентьевич, про какую проблему говоришь? — удивился командир батальона.

— Про электрическую. Надоели мне эти свечи. Вспомни, как хорошо было на старых позициях с электричеством. Наш пленник по специальности электротехник. Найти среди легкораненых знающего английский язык и приставить к нему в качестве переводчика и охранника. И пусть японец нам электричество наладит.

— Вот же ты придумал. Ну, давай попробуем. Но смотри, вся ответственность на тебе.

……

— Стой! Стой! — дорогу нам перегородил смутно знакомый рыжий мужик с двухстволкой в руках, внезапно вышедший из леса.

Я натянул поводья и лошадка покорно остановилась, не дойдя пары шагов до этого шведа. «Где-то я его уже видел. А, точно! Это же кассир из проката повозок. Хм, и что он тут делает? Хотя, вон у него ружьё. Может, охотится? Сейчас и узнаем, вдруг подвезти его надо или что передать в Шеллефтехамн», — промелькнули в голове мысли.

Но в груди поселилась тревога, и я сунул руку в правый карман куртки и, на всякий случай, поудобнее ухватил свой велодог.

— Всё, «прыщи»! Приехали! Вылезайте! — заржал рыжий, и к его смеху присоединились ещё два голоса, вышедших из кустов слева от меня мужчин.

Один из них сжимал вилы, а у второго была в руках свёрнутая верёвка. И именно их появление и слова рыжего убедили меня, что вот-вот может случиться страшное.

— Господа! Что это значит? — возмутилась моя матушка.

— Ха-ха-ха! Это значит, что ты сейчас отдашь нам все деньги и драгоценности, финская шлюха…

Договорить он не успел, так как я внимательно следил за действиями этого бандита. И когда он, уверенный, что всё уже под контролем, опустил свою двустволку, я выхватил револьвер и, не особо целясь, произвел два выстрела по человеку с ружьём. Вторые два выстрела достались мужчине с вилами. А вот на последнем, пятом патроне, который я рассчитывал потратить на хозяина веревки, револьвер дал осечку.

Надо сказать, что такое за этим пятизарядным самовзводным «фасон Браунинг» под патрон 6.35 миллиметра револьвером, водилось. Но дарёному коню в зубы не смотрят, а этот агрегат мне подарил Ханс Шмайссер. Изначально, в эту поездку в Швецию я хотел взять картечницу Бьярнова, но в последний момент передумал. И правильно сделал. Возился бы сейчас с перезарядкой.

Третий разбойник, который с веревкой, наконец сообразил, что что-то пошло не по плану, и развернулся, собираясь убежать. Но в мои планы отпускать его не входило. Они здесь местные, а мы приезжие. Да ещё и финны. «Прыщи» (Finne), как шведы презрительно нас называют. Скажет, что мы первые напали — и всё. И никто даже разбираться не будет.

Поэтому я сунул руку под козлы, на которых восседал, и вытащил топорик. Как будто кто-то ворожил перед этой поездкой, и я зашёл в местный оружейный магазинчик пока ждал матушку с мелкими, где и приобрёл замечательный метательный топор-готланд, с рунами «Исс» и «Тюр» на младшем футарке, которые я перевел как «стремление к победе». Думал деду Кауко подарить. Он просто обожает всякое руническое.

Крутанул в руке топорик и метнул на выдохе — так, как учил меня дед. Третьего нападавшего я рассчитывал оглушить и связать его же веревкой. Но топорик был тяжелее моих учебных, и вместо обуха в затылок уже бегущему мужчине вошло лезвие.

— Матти! Что ты сделал? — голосом полным ужаса из коляски визгливо воскликнула матушка.

— Спас наши жизни, — проворчал я и, добавив в голос железа, велел. — Сидите там, не выходите. Я сейчас приберу и поедем дальше. Мама, не выходи, не мешай! Вон, мелких успокой, — кивнул я на двух белобрысых пацанов — погодков, которые, как любопытные котята, уже высунули свои мордочки из-за матери.

И направился к разбойникам. Когда подхватил первого за шиворот и поволок к лесу, то услышал слабый стон. Двух пуль обладателю ружья явно не хватило. По очереди оттащил тела, убрал с дороги их оружие и, вытащив топорик из головы третьего, добил первого, проломив ему висок. И только после этого тщательно оттёр лезвие топора пиджаком одного из нападавших.

Лазить по запазухам и карманам не стал, вряд ли они что ценное с собой на «дело» брали, да и времени у нас не особо много. Нам надо ещё доехать до Шеллефтехамна, где нас ожидает нанятая дедом моторная яхта. Плюс, дорога не такая уж и пустынная, в любой момент можно ожидать встречную или попутную повозку, или обоз. А свидетели на этом месте нам ой как не нужны.

А всё ведь произошло из-за матушки, которая ради этой поездки, нацепила кучу золотых украшений и стала без меры сорить деньгами, едва мы ступили на шведскую землю с нашего судна. Да и дед Кауко не поскупился, наняв неплохую яхту, так как из-за строительства моста на шведско-финляндской границе отменили все поезда, а почтовые пакетботы из Улеаборга в нужный нам город не ходили.

И именно маме захотелось взять в аренду не простой конный экипаж, а шикарное ландо красного цвета со складной крышей. Которое, в итоге, мы и взяли в аренду на пару суток, так как нужный нам город Шеллефтео находился в шестнадцати километрах от портового Шеллефтехамна, куда прибыла наша яхта. И показывая какая она богачка, и, явно переплачивая, расплатилась золотой десяткой с профилем уже покойного короля Швеции.

Кроме этого она умудрилась пробежаться почти по всем магазинчикам и лавкам этих двух городков и накупила всякого разного не меньше чем на пару сотен крон. Вот и привлекла к себе ненужное внимание. А мне пришлось расхлёбывать.

Детей, за которыми мы приехали, звали Лукас и Петер Сала. Их родители весной умерли от гриппа. Близкие родственники, те что жили в Стокгольме, совсем недавно эмигрировали в Канаду, а у дальних и своих проблем хватало. Но кто-то из них отправил письма с просьбой о помощи всем Сала. Вот матушка, посоветовавшись с отцом, и решила забрать детей к себе.

Городские власти предпочли не отдавать детей в приют, а выждать, пока не объявятся родственники. По королевским законам земля и имущество сирот, передаваемых в приюты, отчуждалось в государственную казну, и город не получал никакой прибыли. А при опеке уже возникали различные варианты. От приобретения имущества за полцены, до отчуждения в пользу города.

Детей временно отдали в семью местного пастора. А после получения письма от моей матушки начали оформлять документы, попутно, в переписке, торгуясь об имуществе сирот. Мои же родители, по непонятной для меня причине, отказались от земли и дома. Может, просто, не хотели связываться с иностранной бюрократией. Но зато к нашему приезду все документы на опеку и вывоз детей за рубеж были уже оформлены. Нам оставалось только их забрать.

Старшему, Лукасу, было пять лет, а младшему, Петеру, недавно исполнилось четыре. Но выглядели они как близнецы, оба курносые, белобрысые, конопатые и по-скандинавски до красноты загорелые. И ни в какую Финляндию они ехать не хотели. По крайней мере сейчас. У них, оказывается, было запланировано путешествие с друзьями на плоту, и пропускать это, несомненно важное, событие они не соглашались ни за какие коврижки.