Мобильник во время заседаний был, естественно, выключен, но первым, кто позвонил мне, как только объявили перерыв, была Ревекка Браун. Голос этой женщины показался мне на этот раз уставшим, не таким пленительным, как прежде, а может, я сам устал и не различал тонкие нюансы, на которые прежде обращал внимание?

— Вы были не очень активны, господин адвокат, не так ли? — сказала госпожа Браун.

— Нет, — согласился я. — Намерен наверстать свое в ходе перекрестных допросов, а до них мы доберемся в лучшем случае дня через три, а то и позже.

— Я бы очень хотела, — помолчав, сказала госпожа Браун, — чтобы вы не относились к вашему подзащитному, как к человеку, которого нужно спасти от казни.

— Да? — пораженно переспросил я. — До сих пор мне казалось, что именно это является моей целью! Вы изменили решение?

— Нет, конечно. Вы просто не поняли меня, уважаемый мэтр Рознер. Человек Бойзен нас не интересует. Он негодяй и заслуживает смертного приговора. Но он является орудием, которым может быть нанесен удар по… Вам уже известно об этом, не буду повторяться. Ваша задача — не спасти Бойзена, а не допустить, чтобы это орудие было пущено в ход. Понимаете? Возможно, если вы будете смотреть на дело с такой стороны, вам окажется легче выбрать нужные аргументы.

— Оригинальный взгляд на взаимоотношения защитника и подзащитного, — иронически сказал я. — Постараюсь так и сделать. Если бы вы находились в зале и помогали мне хотя бы своим взглядом, то я…

Зачем я это сказал? Получилось само собой, язык произнес слова, которые я не собирался говорить.

— К сожалению, — в голосе Ревекки действительно послышалось сожаление, даже больше — грусть, которой я не мог найти объяснения, — я не могу быть рядом с вами. Разве что мысленно. Извините…

Разговор прервался так неожиданно, что мы не успели попрощаться.

Во время перекрестных допросов мне действительно удалось если не склонить чашу весов в руке слепой Фемиды в свою сторону, то, во всяком случае, поколебать уверенность присяжных в том, что дело это ясное, однозначное и сомнений в его квалификации быть не может. Три свидетеля путались в показаниях — происходило это исключительно из-за того, что по складу характера они были не способны сосредоточиться и не нервничать в присутствии судьи, множества юристов, присяжных, да еще и журналистов, записывавших каждое слово и наверняка перевиравших смысл. Я это понимал, и обвинитель это понимал не хуже меня, все мы прекрасно понимали, что в путанице нет никакого реального противоречия, и помощник прокурора Николсон, замещавший своего шефа, пытался донести эту мысль до сознания присяжных, но тут я, по-моему, отыгрался за пассивность первых дней, и у присяжных наверняка остался некий осадок, ощущение, что в этом деле все-таки есть подводные камни, не выявленные обвинением. Что мне и было нужно.

Бертон явился ко мне поздно вечером, прошел двадцать восьмой день процесса, я был вымотан до предела и вовсе не только необходимостью вытаскивать Бойзена, еще три процесса висели надо мной дамокловым мечом, нужно было готовиться и к ним, причем, должен сказать, там-то дела выглядели куда более благоприятными для защиты, в двух из них — оба были связаны с недоказанными попытками ограблений — я собирался выйти победителем, но изучение материалов требовало времени, возвращался я домой не раньше десяти часов и в тот вечер собирался принять душ, выпить чаю — никогда не пью на ночь крепких напитков, даже если собирается хорошая компания — и отправиться в постель. Визит Рика заставил меня переодеться — наши отношения были вполне приятельскими, но все же я не мог появиться перед гостем в пижаме, будто дядюшка Римус.

— Извини, что вытащил тебя из постели, — сказал Бертон, расположившись перед телевизором. Разговаривая со мной, он продолжал смотреть на экран, где «Реал» теснил к штрафной футболистов «Мадрида», и, по-моему, мозг его работал в это время в двух совершенно независимых режимах — умение, которому я так и смог научиться. — Есть кое-какой материал, который тебе может пригодиться.

— Давай, — сказал я, тщетно пытаясь приглушить звук — Бертон немедленно усиливал громкость, не глядя в мою сторону.

— Черт, — воскликнул он, — эти болваны опять проиграют! Извини, Дин, ты знал, надо полагать, что полиция подозревала Бойзена в том, что Бенджамена Вершбоу он отправил к праотцам по заказу Большого Папы?

— Конечно, — коротко ответил я, морщась от воплей болельщиков — «Реал» забил второй гол и при счете два-ноль команды ушли на перерыв. Комментаторы в студии принялись спорить о том, кто сегодня играл хуже всех, и я все-таки приглушил звук.

— Большой Папа, — продолжал я, наливая гостю рюмку «Наполеона», — был еще тот тип, с его смертью ночная жизнь в нашем городе стала чуть спокойнее. Но Вершбоу Бойзен убил исключительно из любви к искусству. Большой Папа к этому не имел никакого отношения — версия проверялась на стадии предварительного следствия. Хотя Бойзен и Большой Папа действительно были знакомы…

— А ты знаешь, что Большой Папа был ревностным католиком и не упускал случая послушать мессу?

— Конечно, — нетерпеливо сказал я. — Если это все твои новости…

— Я еще не начал, — сказал Бертон, бросив на меня кроткий взгляд. Он всегда так делал, прежде чем ошеломить какой-нибудь неожиданной информацией. — Связи Папы с католической церковью оказались куда более глубокими, чем он старался представить. Не знаю, что известно полиции, и не представляю, как это может помочь тебе в защите Бойзена, но дело в том, что Большой Папа был членом «Опус деи».

— Есть факты? — спросил я. Вряд ли Бертон сумел обнаружить настоящие доказательства, «Опус деи» — тайная папская гвардия — не допускала утечек информации, я не помнил случая, когда «Опус деи» прокололась бы настолько, чтобы это название всплыло в ходе хотя бы одного судебного разбирательства.

— Доказательств нет, конечно, я не Интерпол, — Бертон допил наконец свою рюмку, из которой он цедил мелкими глотками, не отрывая взгляда от экрана, где комментаторы в студии были готовы, похоже, вцепиться друг другу в глотки. — Но вот что удалось обнаружить, когда я работал по связям твоих «Христианских паломников».

Рик полез в боковой карман, вытянул оттуда лазерный диск и протянул его мне.

Я оставил Бертона досматривать матч и отправился в кабинет. Голова у меня раскалывалась, но я перестал о ней думать, когда начал смотреть материал — здесь были не только донесения одного из сотрудников Бертона, но и фотокопии кое-каких документов, а также звуковые файлы.

Похоже на то, — думал я, переключая изображения и прерывая на полуслове речи свидетелей, чтобы потом послушать их более внимательно, — похоже на то, что Большой Папа действительно был связан с этими итальянскими мафиози, именующими себя тайной папской гвардией. У Ватикана были свои интересы — далеко не только теологические — в любой части земного шара. Большой Папа — в миру Доменико Чекетти, хозяин спортивного комплекса «Бернардито», — был сыном итальянского эмигранта, переехавшего в Штаты в начале двадцатых годов. Карьеры он на новой родине не сделал, попадался на мелких мошенничествах и в тюрьме провел больше времени, чем на свободе. Но все-таки успел жениться и наплодить шестерых детей — Доменико был самым младшим и самым талантливым. Во всяком случае, он хорошо усвоил, что с полицией лучше не иметь никаких дел — и ни разу не попался, хотя я-то знал, сколько раз его хотели прижать и каждый раз отступались, поскольку он либо предоставлял неопровержимое алиби, либо находил нужных свидетелей, а его бухгалтерские книги всегда отличались образцовым порядком, и хотя эксперты из отдела экономических преступлений уверены были в том, что многие счета подтасованы, доказать это им не удалось ни разу.

С Бойзеном Чекетти был знаком — это факт. Что до связей Большого Папы с римскими папистами, то обнаруженные Риком свидетельства все-таки нельзя было считать сколько-нибудь надежными. Может — да, может — нет.