Манера держать себя, навязанная ему новым положением в обществе; манера растягивать гласные, тщательно подбирая слова; костюм, прическа – это было все новое, незнакомое.
А вот поворот головы, улыбка, то, как он смотрел на нее… это все осталось прежним. И даже пальцы его, длинные, ухоженные, все так же сновали по столу, хватая вилку, нож, отламывая по крошке хлеб.
В горле у нее вдруг запершило, и Верочка поспешно отвернулась к окну.
Их двор… Тот самый двор, в который они переехали, когда Геральд еще не разбогател, заделавшись бизнесменом. Тот самый, где они парковали свою еще старенькую машину и вечерами сидели на качелях, бездумно глядя в звездное небо и мечтая о чем-то несбыточном. О чем же они мечтали тогда? Кажется, о поездке в Сочи. Точно, в Сочи им очень хотелось, всем троим. Они сидели на качелях, складывали возможные расходы, вычитали то, на чем можно сэкономить, умножали на троих, снова считали и, вздыхая, понимали, что еще не время. Пока они себе этого позволить не могли. Может, когда-нибудь потом…
А потом у него случилась Ника, и богатство тоже у него случилось. И он мог поехать теперь не только в Сочи, но и в Ниццу. От одного названия этого курорта Верочку пробирал нищенский мороз. А в Сочи они так и не съездили… втроем.
– Вера! – рявкнул вдруг Гера, роняя вилку и с грохотом лупя стол ладонью. – Ты что, не слышишь меня?! Я в третий раз спрашиваю, у тебя кто-то появился?!
Она часто поморгала, пытаясь прогнать слезы. Потом повернулась и, старательно держась спиной к свету, произнесла совсем не то, что хотела сказать сначала:
– Почему тебя должна волновать моя личная жизнь, Герочка? Если мне не изменяет память, ты уже ровно год, как женат и…
Он не дал ей договорить. Одним рывком приподнял с табуретки свое сильное тренированное тело. В два прыжка оказался у окна. Схватил ее за руки и, с силой оторвав от подоконника, вытолкал на середину кухни.
– Не мое дело?! – Его лицо приблизилось к ее, сделавшись неузнаваемым. – Не мое дело?! Ах ты, дрянь!!! Подлая, распутная дрянь!!!
И он ее ударил.
Никогда он не трогал ее. Орать орал, да так, что соседи начинали стучать по батареям. Но чтобы трогать… Такого прежде не случалось никогда.
– Герочка, ты что? – Вера растерялась, забыв даже испугаться или обидеться, и ухватилась за щеку, которая тут же загорелась от его пощечины. – Ты… ты что себе позволяешь?! Как ты можешь?!
– Я??? Я могу??? Я-то как раз и могу!!! – Он и орать уже не мог, он просто хватал ее руками, стараясь сделать больно, так же больно, как было сейчас ему, и шипел ей в лицо безостановочно, с лютой ненавистью: – Я содержу вас с Данилой, поняла! Я не потерплю, чтобы ты хвостом крутила перед всяким отрепьем! Ты, сука, ни разу при мне не оделась прилично! Ни разу… А сейчас… Сейчас в брюки удосужилась влезть! Ботиночки нашла на антресолях, так? Так!!! У нас теперь мужик объявился, зачем нам теперь волосы в идиотский пучок убирать, нам нужно их по плечам рассыпать! Сука!!! Сука вероломная!!!
И тут он сгреб ее волосы на затылке в горсть, дернул ее с силой на себя и впился губами в ее рот. Он намеренно кусал Верочку, намеренно старался почувствовать на языке вкус ее крови, доводя себя тем самым до неистовства.
Почему его, черт бы все побрал на свете, все еще тянет к ней?! Почему??? Что в этой вялой, безжизненной бабе такого, чего не может дать ему ни одна молодая девка?! Что за струны продолжает она дергать внутри его, отзывающиеся болезненным пустым звоном во всем теле?..
Он же к Данилке ехал. Он же сына хотел увидеть. И рассказать ему про Ниццу. Данила бы точно обрадовался, и не устоял перед искушением, и вцепился бы в мать с просьбой отпустить. Это было непедагогично, это был удар ниже пояса для Верки. Гера знал об этом, но устоять перед соблазном провести несколько дней с сыном он не смог.
Геральд приехал с самыми благими намерениями к своему бывшему дому. Позвонил с мобильного в квартиру. Никто не подошел. Он решил подождать немного и тут увидел свою бывшую жену…
Она была не одна! Она шла под руку с их участковым – бесцветным, бесстрастным малым, описать внешность которого Геральд бы точно не сумел, попроси его кто об этом. Верка висела у него на локте и ласково ему улыбалась. И выглядела при этом совершенно по-новому, совершенно не так, как в их прошлой жизни. На ней была коротенькая курточка и брючки в обтяжку, а еще каблуки, и еще эти ее чертовы волосы… Они свободно падали ей на плечи, и ветер играл белокурыми прядями, делая его бывшую жену совершенно неузнаваемой и такой волнующей. Да что там греха таить! Когда он издали увидел эту парочку, то в первое мгновение не узнал в женщине Веру. Просто походя отметил, что эффектную даму подцепил себе их районный мент, а потом… Потом он едва не задохнулся от острого приступа той самой лютой ненависти, которой жил все эти минувшие два года.
– Брюки ей понравились, мать ее! Я тебе покажу брюки, гадина!!! – выплевывал с подвыванием Геральд, пытаясь разорвать на бывшей жене пояс от брюк.
Пояс не поддавался. Он всегда покупал ей только самое дорогое и самое лучшее. Пуговица, и та не желала уступать, что уж говорить о Верке. С красным и потным лицом, всклокоченными спутанными волосами, она отбивалась от него, что было сил и… молчала. Не кричала, не умоляла отпустить ее, не угрожала и даже просто плакать она не могла. Молча и отчаянно старалась отпихнуть своего бывшего мужа, который, словно безумный, пытался стащить с нее брюки, перед этим разорвав на ней тонкую батистовую рубашку.
Она разомкнула губы лишь однажды. Когда уже трудно было сделать хоть что-то. Когда все человеческое было утеряно им безвозвратно. Когда все самое гадкое и плохое было им уже сказано. И когда на ней не осталось ничего из одежды.
– Опомнись, я прошу тебя, – простонала тогда Верочка и заплакала. – Я прошу тебя, опомнись.
Он не слышал ее. Или не хотел слышать. Он поставил ее на колени прямо посреди их бывшей кухни. Голую, истерзанную, плачущую…
– Сука! Сука… Грязная лживая сука, – повторял он словно безумный с каждым грубым своим движением. Хватал ее за голые бедра, больно дергал за волосы, заставляя вскидывать голову, впивался зубами в ее шею и снова с сумасшедшей ненавистью шептал: – Гадина, мерзкая тварь… Грязная, лживая, дрянь… Увижу еще тебя с кем-нибудь рядом, убью! Так и знай, я убью тебя, если что-то узнаю! Мужика ей захотелось! Получай его…
Потом он застонал протяжно, совсем не так, как бывало это прежде, и оттолкнул ее от себя.
– Убирайся, – процедил он сквозь зубы. – Видеть тебя больше не желаю, дрянь.
Ей было стыдно… Боже, как ей было стыдно! Даже боль, которой отзывалось ее тело на каждое движение, не была такой сокрушительной, как стыд.
Верочка собрала с пола свою одежду, прижала комком к груди и, занавесившись от Геральда волосами, проскользнула из кухни в ванную. Он сидел на полу, облокотившись о стену, и с мрачным торжеством наблюдал за ее неуклюжими передвижениями.
Что о себе возомнила эта баба, в конце-то концов? Что она без его помощи и материальной поддержки? Учительница сраная со сраной копеечной зарплатой, которой едва хватит на то, чтобы расплатиться за квартиру. Она же трех дней не просуществует без его дотаций, а они щедрые, весьма щедрые. Геральд сильно был бы опечален, узнай он о том, что его сын в чем-то нуждается. Ну, а где сыну, там и ей перепадает. А ведь он совсем не обязан содержать ее, речь-то ведь идет только о сыне.
– Так, так, так… – Геральд хищно прищурился, прислушиваясь к шуму воды в ванной, сквозь которые прорывались судорожные всхлипывания бывшей жены. – Это что же тогда получается?..
А получалась, на его взгляд, весьма интересная картинка.
Раз Вера пользуется его деньгами, то он имеет полное право пользоваться ею. Почему нет? Кто сказал, что нет? Денежный поток после его ухода ничуть не иссяк, а, наоборот, стал даже полноводнее. Забирать из дома он тоже ничего не стал, включая ее наряды, используя которые она теперь пудрит чужим мужикам мозги. Справедливо? Черта с два! Черта с два есть справедливость в том, чтобы его Верку кто-то имел за его же счет! Она была, есть и будет только его бабой! Жить с ней, конечно, выходить в свет и знакомить с деловыми партнерами было то еще удовольствие. Для этих целей и приобретена им Ника, молодая резвая кобылка, всякий раз вскидывающая ноги, как только он пожелает. А Верка… Верка станет для него той самой отдушиной, без которой он все эти два года задыхался и исходил ядовитой желчью.
