Даже арендовать лошадь, не говоря уже о том, чтобы собрать полный комплект самурайских доспехов со шлемом, стоило огромных денег – не меньше миллиона иен. Неудивительно, что бедняки никогда не принимали участия в празднике. Лишь однажды, когда мне было лет пять или шесть, мы с отцом отправились к дому заместителя «главного военачальника» поглазеть на приготовления к церемонии. Отец посадил меня на плечи, так что мне хорошо было все видно.

– Отправляемся в половину первого.

– Так точно, в половину первого! Сейчас же сообщу остальным.

– Будьте так любезны. Испьем же чашу саке с воинами Китаго!

– Вас понял. Нижайше прошу прощения за неподобающее поведение всадников Утаго. Немедленно передам им ваше распоряжение.

– Благодарю за службу! Отправляйтесь же и будьте бдительны в пути!

Самураи запрыгнули на коней и поскакали по узким дорожкам между ярко-зелеными рисовыми полями. Знамена, одно не похоже на другое, развевались на ветру, и я не мог оторвать от них взгляда.

– Смотри, вон там сколопендра! А вот змея обвилась! А на том флаге лошадь на дыбы встала! – громко кричал я, сидя на плечах у отца и показывая пальцем на знамена.

На поезде ехать до Хоккайдо мне было две ночи. На станции Касима я садился на линию Дзёбан до Сэндая[21], оттуда по главной ветке Тохоку прибывал в Аомори[22] и на местном пароме под утро добирался до Хакодатэ[23].

Там я пересаживался на главную линию Хакодатэ, по которой должен был пересечь горы Хидака и перевал Карикати. Однако подъем был настолько крутым, что даже мощности двухмоторного поезда не хватало, и мы практически не продвигались вперед. Пассажиры время от времени выходили из вагона наружу, чтобы справить нужду, но даже тогда легко было нагнать еле тащившийся состав.

В тот год в Чили случилось мощное землетрясение магнитудой девять с половиной баллов – шестая степень интенсивности. Волна цунами докатилась аж до Киритаппу, где погибло одиннадцать человек. Я ужасно удивился, когда заметил, что с верхушек электрических столбов свисает какая-то ветошь – кажется, раньше это были шерстяные одеяла.

– Неужто волна аж досюда дошла? – спросил я тогда у дяди, который жил чуть дальше от того места. – Не может быть!

– Еще как может. Метров шесть высота ее была, говорят. Как в двадцать седьмом году Сёва[24] – тогда из-за землетрясения Токати-Оки в Киритаппу тоже было крупное цунами. И именно с тех пор эта местность оказалась отрезана от главного острова. Тогда построили мост, а теперь и его смыло, – объяснил дядя.

Мы стояли на берегу, напряженно вглядываясь в морскую гладь.

Поверхность ее была сплошь покрыта морской капустой. Листья ее могут достигать в длину около пятнадцати метров, так что мы подтягивали ее к лодке с помощью шестов, а затем вытаскивали руками. Когда мы возвращались на берег, капусту перегружали в лошадиные повозки. Потом листья раскладывали для сушки прямо на пляже, пока весь он не становился черным от покрывших его водорослей.

Два месяца я проводил в Киритаппу, а в октябре возвращался домой, чтобы собрать урожай риса. Так продолжалось около трех лет.

Мы с отцом много говорили о том, что ему уже тяжело заниматься участком – боли в пояснице дают о себе знать, что Кацуо и Масао хотят поступать дальше, а на воспитание Ёко и Коити нужно все больше денег. В конце концов я решил, что на этот раз отправлюсь на заработки в Токио.

Двадцать седьмого декабря тридцать восьмого года Сёва – до открытия токийской олимпиады оставался еще год – я затемно вышел из дома. На улице было холодно. Я направился к станции Касима и там сел на первый поезд линии Дзёбан, который отходит в пять тридцать три. На вокзал Уэно я прибыл уже после полудня. Лицо мое было покрыто сажей от дыма, поднимавшегося из локомотива, пока мы проезжали через бесчисленное множество тоннелей на нашем пути. Сгорая от смущения, я зашагал по платформе вдоль поезда, и мое отражение замелькало в его окнах. Помню, как я тогда теребил поля своей шляпы.

Я получил комнату в общежитии в Тайсидо, в районе Сэтагая. Принадлежало оно компании «Таникава спортс» – панельное здание, где я поселился в комнатке на одного площадью шесть татами[25]. Удобства были общие. По утрам и вечерам соседи, умевшие готовить, варили рис, мисо-суп[26], делали простые закуски и угощали меня. Работа настолько изматывала физически, что мы съедали по две порции, иначе долго бы не протянули.

Тогда удобных коробочек с бэнто еще и в помине не было в продаже, а даже если бы и были, купить их все равно не на что, поэтому после завтрака я накладывал рис в миску, сверху закрывал плоской тарелкой, туго завязывал в платок-фуросики[27] и брал с собой в поезд, отправляясь на стройплощадку. В часовой обеденный перерыв я заглядывал на ближайшую торговую улочку, где покупал к рису крокеты или рубленые котлеты.

Возводили мы олимпийские объекты – стадион, бейсбольную и волейбольную площадки, теннисный корт. Впрочем, это громко сказано. Многие из рабочих не то что не умели управлять, но даже никогда не видели тяжелой техники – бульдозеров и экскаваторов. Все делалось вручную – землю копали мотыгами и лопатами, а перевозили на тачках. Большинство из нас происходили из крестьянских семей Тохоку. Все постоянно шутили о том, что, мол, вся эта возня с землей на стройке ничем не отличается от работы в поле. В пять часов мы освобождались и дружно шли куда-нибудь посидеть. На свою беду, или, быть может, на счастье, я не пил. Впрочем, несмотря на это, несколько раз я все же выбирался с ребятами, когда кто-нибудь приглашал всех выпить за свой счет – отказаться было просто невежливо. Как бы я ни старался, все равно единственная кружка пива составляла мой предел, поэтому со временем звать меня перестали.

В день нам платили тысячу иен – это было в три-четыре раза больше того, что я заработал бы за то же время в родном селе. За переработки можно было получить дополнительные двадцать пять процентов, поэтому я с радостью задерживался допоздна каждый вечер, да еще и приезжал на стройку по выходным и в праздники.

Зарплату выдавали пятнадцатого числа. Каждый месяц я посылал домой двадцать тысяч иен или около того. Тогда это примерно равнялось месячному окладу учителя, ну а по нынешним меркам, думаю, составляло приблизительно двести тысяч иен.

– Ну и работа нынче – одна тоска! – произнес бродяга, с треском обламывая ветку клена.

Я помню его джинсовую куртку. На спинке у нее красовалось светлое пятно – то ли от разлитого отбеливателя, то ли еще от чего – формой напоминавшее остров Хоккайдо. Да точно ведь! Это же та самая куртка, которую когда-то носил я сам. Я нашел ее на свалке у Хирокодзи в день вывоза старой одежды. Куртка прекрасно подходила для прохладных деньков в самом начале весны… Я оставил ее висеть прямо на крыше моей палатки и, кажется, кто-то забрал ее… после того, как я исчез…

– С такой ситуацией на рынке куда бы ты ни обратился – хоть в большую компанию, хоть в мелкую, везде на тебя смотрят как на дерьмо, – заметила пожилая женщина с копной седых спутанных волос. Ее рваные юбки, одетые одна на другую, шелестели на ветру. Она щелкнула зажигалкой и затянулась сигаретой «Хай-лайт».