А когда им переваливало за пятьдесят, возвращаться было обычно уже некуда – родители, братья и сестры умерли, дома больше нет. Так они и оставались в этом парке, бесцельно проживая день за днем…

Бездомные, которые собирались на площадке под гинкго, в основном только спали и ели.

Вот мужчина уплетает бэнто[9] из круглосуточного магазина, держа коробку на коленях. На нем черные брюки, рубашка цвета хаки, на глаза надвинута темно-синяя бейсболка…

С едой проблем не было.

В Уэно полно ресторанов с многолетней историей. И многие из них на ночь оставляли задние двери открытыми – будто бы по молчаливому соглашению с обитателями парка. На полках, отдельно от мусора, возвышались симпатичные пакеты с нераспроданными за день остатками. Круглосуточные магазины тоже выставляли у служебного входа бэнто, сэндвичи и булочки с истекающим сроком годности, и если успеть до приезда мусоровоза, можно было отыскать там что-то действительно ценное. В теплые деньки приходилось съедать все в тот же день, а когда холодало, можно было хранить продукты в палатках и разогревать на газовой плитке.

Каждую среду и воскресенье по вечерам из концертного зала «Токио бунка кайкан»[10] привозили карри с рисом, по пятницам и субботам – рис от «Иерусалимской церкви» и «Сестер – миссионерок любви». «Сестры» – последовательницы матери Терезы, а «Иерусалимская церковь» связана с Южной Кореей. Длинноволосая девушка с вытянутым флажком, гласившим «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное!»[11], распевала гимны под аккомпанемент гитары, а тетушка с перманентной завивкой старательно перемешивала содержимое большого котелка деревянной ложкой. В эти дни бездомные приезжали даже из Синдзюку, Икэбукуро и Асакусы, так что частенько образовывалась очередь из нескольких сот человек. Закончив с гимнами и проповедями, благотворители принимались раздавать еду. Рис с кимчи, ветчиной, сыром и сосисками, с натто[12], жареная лапша, хлеб, кофе… Да возблагодарим Господа нашего, да возблагодарим! Аллилуйя, аллилуйя…

– Есть хочу.

– Хочешь?

– Нет, это не буду.

– Ну, тогда мама сама доест.

Девочка примерно пяти лет, одетая в светло-розовое, словно лепестки сакуры, платье с короткими рукавами, недовольно кривится, глядя на мать, шагающую рядом. Вызывающее леопардовое платье женщины недвусмысленно намекает, что она работает в одном из ночных заведений.

Девушка в темно-синем костюме обгоняет их, цокая каблуками.

Внезапно крупные капли дождя начинают колотить по листьям сакуры – нынче она уже в полном цвету. На пешеходной дорожке со светлым покрытием, напоминающим изразец, капли то тут, то там оставляют черные пятна. Прохожие достают из сумок и раскрывают складные зонтики – красные, черные, в розовую крапинку, темно-синие с белой каемкой…

Несмотря на дождь, поток людей не ослабевает.

Две старушки, обе в одинаковых черных спортивных штанах и мешковатых рубашках, идут рядом под зонтиками и разговаривают.

– С утра было двадцать два градуса.

– Правда?

– А теперь, может, и не особо похолодало, но я что-то продрогла.

– Да, прохладненько!

– Рюдзи уж больно нахваливает готовку своей мачехи.

– Ох, как неприятно.

– Говорит, мол, и тебе не помешает у нее поучиться.

– Как же я ненавижу дождь!

– Что поделать – сезон начался. Будет лить еще с месяц.

– Как там, интересно, гортензия?

– Да нет ее пока.

– А дубы еще цветут?

– Нет же, с чего бы? Не время для них.

– Как-то все поменялось. По-моему, раньше здесь не было «Старбакса».

– Да, и атмосфера в целом более современная стала.

А вот аллея из деревьев сакуры…

Каждый год в районе десятого апреля ее наводняют желающие полюбоваться цветением.

В этот промежуток времени «охотиться за едой» нет никакой необходимости.

Посетители парка оставляли после себя множество недоеденных продуктов и недопитых бутылок, а листы винилового брезента, использованные в качестве подстилок, можно было потом целый год пускать на починку палаток, стенки которых периодически сминались или давали течь из-за дождя.

Сегодня понедельник – в зоопарке выходной…

Ни с дочерью, ни с сыном мы не ходили в зоопарк Уэно.

Когда я приехал на заработки в Токио в конце тридцать восьмого года Сёва[13], Ёко было пять лет, а Коити – всего три.

Панды появились в Уэно спустя девять лет, когда оба они уже учились в средней школе[14], и походы в зоопарк перестали их так интересовать.

Впрочем, зоопарком дело не ограничивалось. Я никогда не водил детей в парк или в океанариум, не ходил с ними в поход в горы, не присутствовал ни на церемонии поступления в школу, ни на выпускном, не был ни на открытых уроках, ни на спортивных соревнованиях. Ни единого раза…

В деревеньку Ясава, где меня ждали родители, младшие братья и сестры и жена с детьми, я возвращался всего два раза в год – на праздник Бон и под Новый год.

Лишь однажды в какой-то год мне удалось приехать за несколько дней до начала праздника Бон, и тогда мы с детьми отправились в город Харамати[15], где как раз проходил местный фестиваль, или что-то вроде того.

От станции Касима нужно проехать одну остановку по линии Дзёбан… Стояла жарища – самый разгар лета, и я задремал. Я вымотался и физически, и морально, так что и смех детей, и свои невнятные ответы воспринимал будто сквозь туман в голове. Поезд тем временем мчался, оставляя позади горы, заливные поля и огороды под бескрайним небом. Проехав через туннель, он прибавил скорость. За окном все теперь размылось в две цветные полосы – голубую и зеленую. Дети прижались лбами и ртами к стеклу, растопырив пальцы, так что их руки стали похожи на лапки геккона. Я чувствовал сладковатый запах их пота, и меня все больше клонило в сон.

Работник станции Харанотё рассказал нам, что на поле Хибаригахара вроде бы катают на вертолете всех желающих – хоть разочек, да можно полетать. Зажав ладошку Ёко в правой руке, а Коити – в левой, я зашагал вдоль шоссе.

Коити как будто слегка сторонился меня – настолько редко я появлялся дома, – не ластился и ничего не выпрашивал, но тут не выдержал.

– Пап, а мы полетаем? – спросил он, крепко сжимая мою ладонь.

Его лицо до сих пор у меня перед глазами. Сын долго мялся, прежде чем заговорить, и тут же засмущался, не решаясь продолжить. Он то открывал, то закрывал рот, но так и не произнес ни звука, а потом и вовсе покраснел как рак… Но денег у нас не было. Тогда это стоило иен триста, по нынешнему курсу – больше тридцати тысяч. Немыслимая сумма…

Вместо этого в магазинчике «Молочные продукты Мацунага» я купил детям по мороженому с начинкой из красных бобов – пятнадцать иен за штуку по тогдашним ценам. Ёко тут же развеселилась, а Коити отвернулся и заплакал. Прерывисто дыша и периодически всхлипывая, он проводил взглядом вертолет, уносивший в небо какого-то мальчика – конечно же, из обеспеченной семьи, а после кулачками смахнул слезы.

Небо в тот день было таким ясным, что напоминало отрез ярко-голубой ткани. Я чувствовал себя ужасно виноватым, что не смог покатать детей – им так хотелось, но денег не было… И спустя десять лет это ощущение никуда не пропало – вина пронзила мое сердце будто стрела, да так там и осталась…

Ничто не колыхнется вокруг – неподвижно алеет, точно открытая рана, вывеска «Зоопарк Уэно», замерли в воздухе растопыренные пальцы гномов в красных, синих и желтых костюмчиках – фигурки возвышаются над забором у таблички «Аттракционы для детей».