— Вот он, Паша Круглов.
Смуглый, черноволосый, с почти чёрными, некрупными, но выразительными глазами, с тусклой отметиной на правой скуле, плотный и жилистый, он весь был наполнен бурлящей энергией. Казалось, он вот-вот взорвётся. Но избыток энергии этой выливался через лихорадочно блестящие глаза, таким образом предотвращая страшную развязку. Настолько энергичными бывают лишь некоторые дети. И эта недюжинная внутренняя сила пробивалась наружу в каждом его движении. Вспомнилось из Рождественского:
Есть на свете
такие парни –
дышит громко,
смеётся громко,
любит громко
и шепчет
громко!
Есть на свете такие парни…
Есть на свете
такие, парни!
К жизни
он припадает губами,
Пьет её.
И напиться не хочет…
Точнее не скажешь.
Наперекор правилам этикета Пашка первый протянул Палашову руку и, когда тот, не задумываясь, ответил на этот жест, крепко пожал горячей шершавой мозолистой ладонью, которая как бы говорила: «Возлагаю на вас большие надежды!» Впрочем, это возложение было взаимным.
Безотчётно этот парень сразу понравился следователю, как нравился ему любой заявляющий о себе в мир ребёнок, как вызывал симпатию каждый простой, честный и работящий мужик. Конечно, у Пашки Круглова были заморочки, но настолько личные, что, чтобы познать их, надо было свести очень близкое знакомство.
— Я хотел бы поговорить с тобой после похорон, — заявил следователь, едва они разжали руки.
— Сам жду этого разговора — не могу уложить происшедшее в голове. Просто несуразность какая-то. Бредовый сон. Я узнал всё от Милки, пытал её утром, сразу, как увидел, и то, что услышал… В общем, бред какой-то!
— Увы! Этот бред нашёл себе место в реальности.
Палашов отошёл чуть в сторону, чтобы не мешать односельчанам выразить соболезнования Марье Антоновне. Глаза его зорко шныряли и ощупывали всех подходящих и проходящих людей.
Конечно, здесь суетилась Евдокия Вениаминовна. Она шуганула подбежавшего было Дымка. Мялся и неловко топтался понурый Глухов Захар Платонович, пряча ссаженные об сына руки. Супруга его время от времени отрывала от земли очи и прожигала кого-нибудь взглядом. Сколь легче было бы отсидеться дома, но они пришли проститься с мальчиком. Хотя вдали они чувствовали бы себя равно тяжело.
Через пятнадцать минут решили перенести гроб на кладбище и там открыть для прощания. Шесть мужчин подняли его на плечи и неспешно понесли через дорогу в обход сарая. Липы навстречу им трепетали листвою. Пашка и Палашов подхватили табуреты и последовали за процессией.
Евдокия Вениаминовна принялась выть, и Палашов заметил, как Мила испуганно обернулась на неё. Ещё две женщины последовали Дусиному примеру.
«Касатик ты наш, на кого ж ты нас покинул…»
Люди, одетые в тёмные и чёрные одежды, ручейком потекли на кладбище. В руках и на груди у них пестрели цветы: белые и бордовые астры, розовые гладиолусы, красные гвоздики. Палашов тоже был в тёмно-серой рубашке и чёрных брюках. Пашку обтягивали чёрная рубашка и серые джинсы.
«Уместно было бы положить Ваньке в гроб веточку, или даже букет, чертополоха, — подумал следователь. — Только он, кажется, уже отцвёл. Как и сам Ванька. — Тут он увидел в руках Милы охапку кроваво-красных роз. — А вот и замена».
Под могучими липами, недалеко от дороги, был расчищен кладбищенский бурьян, и в центре площадки ровным прямоугольником зияла новая Ваничкина колыбель, а рядом рыжей глинистой горкой дожидалось одеяло.
Табуреты приладили перед могилой и установили на них гроб. Люди довольно тесным полукругом обступали его. Чуть поодаль Палашов заметил низко склонившего голову Ваську Леонова с отцом. На Пашкином лице читалась напряжённая работа ума.
Один из мужчин бережно вскрыл гроб, и, когда крышку сняли, над головами пролетел всеобщий вздох. Казалось, даже сами липы вздохнули. Другой мужчина держал в руках молоток и гвозди.
— Сыночек мой, — вырвалось у Марьи Антоновны, и послышался чей-то надрывный плач. Она буквально повисла на стенке гроба. Дуся подступила к ней и обхватила за плечи.
XV
Москва. Май 2000 года.
Пашка возвращался из ночного клуба, куда пошёл с двоюродным братом, что старше него на четыре года. Костя старался изо всех сил обзавестись пассией. Но почему-то, когда слишком стараешься, ничего не получается. Так было и с ним. В этот раз он решил искать в клубе, а для поддержки прихватил разбитного кузена. Пашка успешно проник в клуб вместе с братом. Он был коренастым, мускулистым и смотрелся старше своего возраста, это-то и ввело в заблуждение охрану. Девушку подцепить не удалось, но вот получить мощный заряд всяческой дурью — музыкальной, спиртной, сигаретной — вполне случилось. Подкатывали им дурь и покрепче, но парни стойко и принципиально отказались: уже смотрели фильм «Игла»38 и знали о Курте Кобейне39 с Джимом Моррисоном40.
Развеселившиеся, хотя и обессилившие, пацаны проехались вместе в ночном метрополитене, чудом разойдясь в нужном месте. Дальше загулявший Пашка скучновато и быстро домчался один. Выйдя из подземки на станции «Дмитровская», решил ехать на подоспевшем последнем троллейбусе, чтобы под железнодорожным мостом не брести в одиночестве — там его уже однажды повстречали товарищи постарше, любящие присваивать чужие вещи. Мост был границей между Бутырским, Савёловским и Тимирязевским районами Москвы, поэтому нельзя сказать, что это случилось в своём районе. У себя на районе было не принято трогать своих пацанов. Он не желал расставаться с пусть барахлом, но всё же своим, поэтому хорошенько схлопотал по зубам. Зубы тогда уцелели, а губам повезло меньше. И каждый раз его одолевал зуд болезненных воспоминаний, когда нужно было миновать этот мост.
Перед ним в троллейбус поднялись припозднившаяся парочка да молодая женщина. Он, поджимая сзади женщину, неожиданно умилился на выбившуюся прядку волос на изящном изгибе белой шеи под поднятыми светло-русыми волосами. В без того затуманенную голову ударил дурман тонких дорогих духов в сочетании с запахом тёплого женского тела. Страстно захотелось увидеть её лицо.
Пара порхнула на задние сиденья, и Пашке невольно вспомнилась фраза из рекламного ролика в передаче «Любовь с первого взгляда»41: «Целоваться лучше в «Пушкинском»». Он не отказался бы сейчас поцеловаться даже и не в «Пушкинском»42. «А что? Почему бы не поцеловаться, если уж так приспичило?»
Женщина, покачиваясь лодочкой, пристала чуть подальше середины салона на кресло возле окошка слева по ходу уже начавшегося движения. Пашка плюхнулся сразу за средней дверью, чтобы иметь возможность обернуться и разглядеть предмет своего невольного головокружения. Когда троллейбус тронулся, он бросил первый беглый взгляд. Лица он не разглядел, а вот белую пышную сильно декольтированную грудь не заметить было невозможно. Он провёл потными ладонями по джинсовым бёдрам и, набравшись наглости, снова обернулся и глазел очень долго. Напрасно он беспокоился — женщина не одарила его даже полувзглядом. На её по-московски отчуждённое лицо наслоились досада и возмущение. Она либо смотрела в окно, либо невидящим взглядом — перед собой. Весьма рельефная фигура была затянута в отливающую голубую ткань с коричневыми прожилками наподобие мраморных. Приталенный жакет с огромным горловым вырезом и круглым отложным воротником был в тон с прожилками и тоже блестел шёлком или атласом. С талии сквозь брешь в жакете выглядывал чёрный с пайетками пояс. В руках маленькая чёрная сумочка, с какими ходят в театр. Тоже, кажется, в блёстках. Руки белые и чуть пухловатые. На левой — какой-то перстень с голубым камнем, на правой — ничего, обручального кольца нет. «Маловероятно получить люлей от мужа». Лицо белое, чуть подрумяненное, овальное, с красивыми крупными чертами. Глаза сильно накрашены, словно у актрисы, только сошедшей с театральных подмостков. С висков тянулись светлые локоны, завитые, как было принято у дам в XIX веке. У Пашки даже дух захватило от бесподобного зрелища. Уж очень диковинно смотрелась эта женщина в обыкновенном пустом троллейбусе.
