В конец растерявшаяся мать только спросила:

— А как же корова?

— А что корова? С ней всё в порядке. Жуёт траву. Может, вам всё-таки выпить? Ну, хоть валерьяночки?

— Да, да… — поднялась Галина Ивановна. — Пойду, накапаю.

Мила тоже вышла, только на балкон. Она открыла фрамугу, но воздух врывался душный и вонючий. Палашов поднялся и вышел за девушкой. Он встал сначала сбоку, но, понаблюдав за невидящим Милиным взглядом, протиснулся между нею и открытым окном. Она тупо посмотрела на него. Он постарался ей улыбнуться.

— Ну, что, Мила Кирюшина? Ты молодец!

— Да. Молодец. Сделала ещё одного человека несчастным.

— Зато одержала маленькую победу.

— Как я устала от этих сражений, — безразлично сказала девушка. — Как я устала от вас!

Это было сказано уже зло. Она в сердцах толкнула его в грудь.

— Разумеется. Третий день вместе… Я бы тоже отдохнул. Потерпи, чуть-чуть осталось. А теперь хватит истерить, и пойдём выводить из нокаута твою маму.

Он небрежно схватил её за руку и повёл вон с балкона.

Когда они вошли на кухню, Галина Ивановна сидела за столом, шевелюра её уже не была в прежнем порядке, на столе стояла бутылка водки, а рядом пустая стопка.

— Беда не является одна, да? — спросила она у входящей молодёжи, а потом, глядя на бутылку: — У меня дома валерьянки нету. Не держим. Да.

Палашов отпустил Милу и оглядел свежевыкрашенный потолок и поклеенные обои. Вот где залило!

— На Милкины художества уходит столько денег! — пожаловалась она бутылке и потянулась, было, за добавкой, но следователь успел выдернуть её прямо из-под руки. — Коту под хвост всё, да?

— Думаю, нет, — ответил мужчина, — но многое зависит от вас.

Он поставил бутылку на подоконник. В это время девушка подошла к матери и бросилась перед ней на колени.

— Мамочка! — Мила обняла мать за талию. — Прости меня!

Она плакала. Галина Ивановна тоже обняла дочь, вздохнула и ласково произнесла:

— Дорогая моя, любимая, да куда я денусь?

Мужчина оставил женщин наедине, усевшись в коридоре на край пуфика, на котором лежала брошенная и забытая Милина сумка. Пусть девочки поплачут и успокоятся. Он поглядел на часы. Без пяти минут три. Надо бы Лашину позвонить. Он выждал минут пять и ступил на порог кухни. Мать с дочкой обнимались стоя. Милиного лица он не увидел, а Галина Ивановна пустила слезу и порозовела.

— Простите, я позвоню с вашего телефона по междугородке? Я денег положу рядом с телефоном.

Галина Ивановна кивнула. И вдруг спросила дочь:

— Как же всё так случилось?

— Галина Ивановна, не заставляйте Милу ещё раз переживать весь этот ад. Вы ещё не единожды услышите эту историю. Сейчас вернусь и поговорим.

Он нашёл телефон в Милиной комнате. Тот стоял на столе среди красок. Следователь припомнил код города и наиграл на кнопочках мелодию телефона следственного отдела. Гудок.

— Да!

— Леонид Аркадьевич, Палашов.

— А, здорóво, Евгений Фёдорыч! Ты где пропал? Хотел уже с собаками искать.

— Я сейчас в Москве.

— Эко тебя занесло! Чего ты там делаешь?

— Завтра утром я как штык на месте. Там и отчитаюсь.

— Пацана твоего уже вскрыли. Нож прошёл насквозь левый желудочек. Двусторонний разрез. Рана, несовместимая с жизнью. Только вот угол раны странный какой-то.

— Разумеется. — А про себя подумал: «Моего! Да уж!» — Это не Глухов его ударил.

— Ага. То-то я говорил, что-то здесь не так.

— Да. Вы правы.

— Ну, давай, резвее возвращайся. А то дел невпроворот. Утром жду у себя. До завтра!

— До встречи!

Евгений Фёдорович вытащил из заднего кармана кошелёк и бросил сторублёвую бумажку на стол рядом с телефоном. Потом он быстро прошёл на кухню и услышал:

— Маше мы обязательно поможем. Я сегодня позвоню папе…

Женщины сидели за обеденным столом. На рабочем столе закипал белый электрический чайник. Перед ними стояли три разноцветных чашки в мелкий белый горошек.

— Спасибо, я позвонил, — перебил мужчина.

— У меня супа нет. Я же не знала, что вы приедете. Так что — чай и бутерброды.

— Буду признателен, — ответил Палашов. — Галина Ивановна, с Милой мы уже об этом говорили, вы должны немедленно записать её к гинекологу. Вам нужна справка для суда. Пусть её посмотрят парочка врачей и дадут заключение. Ну, там, о разрыве девственной плевы и так далее. Они разберутся. Главное, что Себров не подвергался никакому насилию со стороны Милы. И обязательно предупредите их, что вероятна беременность. Они должны быть осторожны. Вы хотите сохранить ребёнка. Ясно?

— Кто это решил? — удивилась Галина Ивановна.

Палашов многозначительно посмотрел на Милу, и она ответила:

— Я, мама, я. Я хочу этого ребёнка.

— Доча-доча… — вздохнула мать.

— Идите! Звоните! А мы с Милой пока бутербродов нарежем. Да, Мил?

Мила вымучила улыбку на распухшем от слёз лице. Галина Ивановна посмотрела то на одного, то на другого, и вышла с кухни. Палашов налил в чашки кипятка. Мила вытащила из навесной полки с деревянной дверкой коробочку с чайными пакетиками и закинула три в чашки.

— Сахар? — спросила она.

— Одну ложку, — ответил он, доставая из хлебницы белый хлеб.

Он присел на табурет, наблюдая за её движениями, пока она ставила сахарницу обратно в полку. Даже её свободная одежда не могла утаить природной грации. Ему захотелось вдохнуть воздух возле её макушки, почувствовать её близость.

— Дай нож, я хлеб порежу!

Она достала из ящика нож и положила перед ним. Сама отправилась к холодильнику и вынула оттуда варёную колбасу и сыр. Он встал и начал резать хлеб.

— Ты что, просила маму пожарить грибы?

— Да. — Она пахнула на него ароматом, кладя на стол съестные находки.

— Как себя чувствуешь?

— Пока жива.

— Это очевидно. Есть хочешь?

— Немного.

Евгений Фёдорович выкладывал колбасу на хлеб.

— Ловко у вас получается по хозяйству.

— Многолетняя тренировка.

Зашла Галина Ивановна.

— Всё, записала на завтра, на утро.

— Отлично, — прокомментировал мужчина, устилая сыром последний свободный на большой тарелке кусок хлеба.

— Да вы уже всё приготовили?

— Да. Садитесь. Пьём чай и разбегаемся. Мне надо ехать. Полно дел.

Галина Ивановна села спиной к окну, обрамлённому в полупрозрачные дымчатые шторы с крупными розовыми цветами.

— Спасибо, что привезли Милу.

— Мне было это приятно, хотя и нелегко.

— Конечно. У вас полно дел.

— Нет. У нас с ней полно тараканов.

Галина Ивановна сделала вид, что поняла, о чём идёт речь. Все замолчали. Сосредоточенно жевали бутерброды. Палашов закончил первым и, наблюдая, ждал, когда управятся женщины. Даже поедание бутербродов выходило у них весьма изысканно и неторопливо. Когда Мила наконец-то домучила бутерброд, следователь сказал:

— Большое спасибо за перекус. Галина Ивановна, мне нужно поговорить с вами наедине. Мил, выйди, пожалуйста.

Девушка ожгла его недовольным взглядом и вышла. Палашов внимательно посмотрел в глаза женщины и взволновано заговорил:

— Галина Ивановна, я надеюсь на вашу помощь. Скажу вам прямо и коротко, как человек занятой. Мила небезразлична мне. Тяжело уходить из вашего дома. Глупо просить об этом, но я всё же прошу: позаботьтесь о девочке. Лучше вас никто этого не сделает.

Галина Ивановна тоже волновалась. В её жизни такой разговор о дочери совершался впервые. Она смотрела на этого высокого статного мужчину с пронизывающими серыми глазами, с поднятыми вверх крупными кольцами волосами (а один завиток непослушно упал на лоб) и не могла поверить глазам и ушам. Где тот расхлябанный мальчишка, бестолково хлопающий глазами, ветреный и невинный, которого она ожидала увидеть однажды рядом с дочерью? Вместо него на неё смотрел сейчас серьёзный, вполне зрелый мужчина. И ведь это — не знакомство матери с женихом дочери. Это взрослый дядька-следователь передаёт ей её юную дочь на поруки, мимоходом прося о некоем одолжении, она ещё не знает, каком. Есть чему удивиться, от чего взволноваться.