— Кирилл, от кого подарочки-то? — насмешливо и довольно уточнила Евдокия Вениаминовна.
Мужчина совершенно не смутился, потому что привык с разными людьми разговаривать.
— А есть на свете такой Палашов. Слышали о нём?
— А! Да-да. Доводилось и говорить с ним. Спасибочки ему большие передавайте и от Машенькиной соседки.
— Люба, поехали, — позвал Кирилл свою красавицу, которая с Марьей Антоновной в комнате сидела и расспрашивала, пока та пелёнки разбирала.
— Иду, Кир.
И быстренько так с Марьей Антоновной попрощалась и вышла к молодцу своему. Бабёнка не только красивая, но и понимающая.
С того дня от сердца отлегло, и вопрос, во что малютку одевать и пеленать после рождения, отпал.
Теперь, в конце мая, когда роды могли начаться в любую минуту, Евдокия Вениаминовна заглядывала к соседке по два-три раза и задерживалась подольше.
И двадцатого мая прибежала, засуетилась сразу с хозяйством, а потом на Маню посмотрела, а у той судорога боли на лице. Все кастрюльки побросала и к ней.
— Что? Началось уже?
— Да уже с час как, — ответила Марья Антоновна, когда отпустило.
— А чего ж ты, дура, сидишь тут одна? Надо скорее вызывать скорую.
— Ой, не суетись, Дуся, — отмахнулась Марья Антоновна. — Я Ванечку рожала часов двенадцать. Ещё долго. Успеем.
— Дура ты, дура. То Ванечка был, а это, допустим, Васечка. По-другому родиться может. Я бегу к Валерке, пусть скорую вызовет, и сразу к тебе.
Евдокия Вениаминовна помчалась обратно к себе в домишко. Растолкала спящего ещё Валерку. Когда до того дошло, что за дела, вскочил и начал шевелиться. Пока мать ждала сына, проинструктировала его, что тому говорить во время вызова. Как умылся, оделся, выскочили они вдвоём из дома и в разные стороны разбежались.
Машу застала над сумкой. Та проверяла: всё ли приготовила-положила необходимое. Как зашла, она стала перечислять вслух содержимое сумки.
— А в чём поедешь? — вдруг вспомнила Дуся самое главное.
— Там, в шкафу…
— Что?! — в недоумении воскликнула Евдокия Вениаминовна.
— Воды отходят. Я вся мокрая.
— Машка, твою мать! Вот не могла сразу ко мне прийти, как началось. Ещё скажи мне, что потуги начались. Убить тебя мало!
— Нет. Потуг нет пока.
— Что делать? Что делать?
Валерка открыл дверь с терраски в дом и прокричал:
— Мам, я вызвал. В течение часа будут.
— А, хорошо, сынок, — отозвалась Евдокия Вениаминовна и спасительно ухватилась за мысль: — Сбегай-ка к Глуховым и покличь Клавдию Семёновну. Пусть побыстрее собирается и к нам идёт.
— Хорошо. Сейчас сделаю.
Дверь с шуршанием закрылась.
— Не смотри так на меня, — переключилась Евдокия Вениаминовна на Марью Антоновну. — Я не собираюсь одна отвечать за то, что тут скоро происходить будет. Нашла повитуху! Снимай мокрые штаны. Плевать на вещи. Чует моё сердце, не понадобятся они. Есть у тебя чистая ночнушка и старая простыня, которую выбросить не жалко?
— Да.
— Переодевайся, стели на кровать. Я чайник поставлю. И чистые простыни для малыша достань. Одеяло нужно. Ему холодно будет. Печка тёплая?
— Подтопила сегодня утром.
Марья Антоновна начала было переодеваться, но тут же прихватило, и она отдышалась сперва. Евдокия Вениаминовна бурную деятельность не остановила. Поставила чайник. Нашла таз для варки варенья, ополоснула.
— Убила бы всех сейчас. Особенно мамашку и папашку. Особенно папашку.
Марья Антоновна на выдержала и прыснула со смеху.
— Что ты хохочешь? Заправляй постель и ложись. Буду смотреть, что у тебя там.
— Дуся, что бы я без тебя делала? — спросила Марья Антоновна и скорчилась в схватке.
— Одна бы рожала, дура.
— Ну всё, Дуся! Хватит браниться, — отмаявшись, сказала Марья Антоновна. — Откуда же я знала, что он такой скороспелый?
— Не знала ты. Я тоже не знала.
Марья Антоновна наконец-то расстелила простыню поверх другой, предварительно скатав одеяло и отложив его к стене. Сняла с себя штаны и свободную футболку, а надела ночную сорочку. Успела улечься прежде, чем снова прихватило. Лёжа в постели, болезненнее ощущалось. Марья Антоновна стиснула зубы, на лбу выступила испарина. Когда схватка закончилась, позвала Евдокию Вениаминовну. Та мигом прибежала. Забралась в изножье кровати, чтобы суметь заглянуть Марье под подол. Хорошенько присмотрелась.
— Мамочки, мамочки! — воскликнула Дуся и запричитала: — Васечка, ты погоди пока, не спеши рождаться. Дай хоть бабка твоя придёт.
Они услышали шуршание двери на кухне. И тут легка на помине на пороге комнаты возникла Клавдия Семёновна в платье и с косыночкой на жгучих своих волосах.
— Здравствуйте, бабоньки! Как себя чувствуешь Маша?
— Как-как? — ворчливо ответила за Марью Антоновну Евдокия Вениаминовна. — Как роженица, которая вот-вот родит.
И в подтверждение Дусиных слов Марья Антоновна зашлась в схватке.
— Ой, девки, чувствую я, без особого опыта весело нам тут с вами будет ближайшее время. Клавдия Семёновна, последите там за водой. Я ножницы в миску положила кипятить. Будете пуповину внуку перерезать. Маша, где у тебя нитки? Нужно же пупочек завязать. Там рана открытая будет. Девки, не хочу вас пугать, но головка уже виднеется.
В подтверждение слов Евдокии Вениаминовны начались потуги.
— Манечка, ты из нас самая молодая мать. Вспоминай, как надо дышать. Не вздумай пока тужиться. Дай-ка я тебя там обмою.
Пока Марья Антоновна дышала часто-часто, постанывая, Евдокия Вениаминовна выхватила с полки небольшое полотенце и пошла на кухню. Клавдия Семёновна подошла к Марье и взяла за руку. Почувствовала, как потная ладонь женщины, рожающей ей единственного её внука, крепко прижалась к её ладони и пальцы отчаянно сжались.
— Маша, Маша, что же ты дотянула?
Но Маша вместо ответа кусала губы. Ворвалась Дуся с мокрым полотенцем и прогнала Клавдию Семёновну на кухню. Она проворно обтёрла места, близкие к родовым путям.
— Ну, девонька, держись. Судьба твоя горемычная. Потерпи чуток и будет тебе счастье. Облегчение точно придёт.
Марья Антоновна успешно пропустила ещё три потуги. Вот они, ласки-то мужичьи, чем оборачиваются. В следующий раз женщина начала потуживаться не в силах больше пропускать. Евдокия Вениаминовна внимательно следила за происходящим.
— Ой, Манечка, ты чавой-то мне тут рожаешь?! — воскликнула она.
— А… что есть… в животе… то и рожаю… я ж… не… готовилась… ы-ы-ы… специально… Не успела я.
— Да и пусть себе. Сейчас уберём, да и дело с концом.
Евдокия Вениаминовна снова взялась за полотенце, осторожно убрала лишнее и сбросила на пол. Быстренько нашла в шкафу большое банное полотенце и подложила роженице под ягодицы и туда, куда шёл малыш, спрятав испачканное место на простыне.
— Думаю, если лишнее родилось уже, пора и главному выходить. Давай попробуем потихонечку тужиться. Клавонька Семёновна, ты ножницы вынула из горячей воды?
— Вынимаю, Дуся.
— Выключай там всё. Ступай к нам и нитки поищи.
Хорошо, Манечка себя сейчас не видела: лицо красное, каждая жилочка натянута.
— Вот теперь, милая, вспомни этого гада хорошенько и гони его плод из себя.
Эти слова пришлись ко двору, и Марья Антоновна начала тужиться со всех сил. По тому, как всё нестерпимо натянулось внизу, она и сама знала, что головушка начала выходить.
— Всё-всё. Продыши дальше, а то порвёшься вся.
Марья Антоновна вскинула страдальческие глаза к потолку.
— Отличная у тебя родовая активность в твоём-то возрасте.
Перерывчик был коротким. Евдокия Вениаминовна успела только пот со лба утереть. А Клавдия Семёновна вошла, села в изголовье кровати, промокнула Маше лоб краешком простыни и запечатлела на нём поцелуй.
— Господи, помоги моей девочке! — воскликнула она.
— Он помогает несомненно, — пробормотала Дуся. — Прямо чувствую крыло ангела за своей спиной. Ну, миленькая, тужься от всей души.
— Ы-ы-ы, — низкий гортанный звук огласил комнату.
