– Не надо! – истерично кричала. - Умоляю! Не трогайте меня!

   Только никто не слушал моей мольбы.

   Меня за волоcы вытащили наружу. С грохотом протянули по дoщатым ступеням. Силой усадили на корточки, и, согнув вокруг шеи металлический обруч, пристегнули замком к кольцу тяжёлой и длинной, до скользкости ржавой, и будто собачей цепи.

   – Вот сучка какая! – донеслось до меня. - До крови куснула... Порвать бы гадине известное место надо...

   – Много чего у неё порвать можно!

   – Под зад же пните сучку!

   Больше не желая насмешки и издевательства в свой адрес слушать, я прикрыла ладонями уши, да и забилась под крыльцо… Чего-то боясь выбраться, тихо всхлипывая, там и просидела весь остаток дня. Когда же окончательно стемнело, да стихли наконец-то грузные шаги над головой, я хоть как-то ожила, задвигалась, разминая затёкшие ноги и размазывая слёзы по лицу. Пытаясь лишний раз хoлодными металлическими звеньями не звякнуть, кованый обруч и замок нащупала. Нет, эту цепь мне самой никак не снять... Крепко и надёжно заперто! И сколько же так сидеть придётся? Может, хотя бы заснуть попытаться? Подгребя под себя дурно пахнущее прелое сено, как смогла калачиком свернулась, сжалась даже и постаралась совсем не думать о плохом, да не получалось оно…

   Рассвело. Выбравшись на первое солнышко, и натёртую шею потирая, я дрожала от страха и холода, а ещё ужасно хотелось в туалет, но с этим очень уж сложно было, хорошо хоть терпеть пока удавалось.

   – Вот, поешь малёхо, – подошла ко мне моложавая женщина. Поставила рядом глиняную миску с хлебом и водой, да и стала бочком, что-то там на краю двора высматривая. Я же затравленно на её чёрный цветастый платок смотрела, на длинное, плотное, салатного цвета платье, что ей чуть ли не до самых пят. Вот она снова ко мне пoвернулась. Тогда, схватив миску да ноги сжавши, я жалобно посмотрела в её участливые глаза.

   – Мне сходить кое-куда надо, по маленькому пока хотя бы... – тихо ей сказала.

   – Ну тоды счась ведро принесу, - тут она жалостливо головой качнула, да прищурено глядя, добавила: – Ты уж слушайся девка их, а то хуже ведь ещё будет...

   Я только и успела, что малые свои дела сделать, как устало заскрипели ступени на крыльце. Никуда не спеша, сюда тот парень в красной рубахе спускался.

   – Чего это тут?! – он со смехом пнул ведро, и оно прямиком мне под ноги покатилось. Я же отскочить попыталась, да как-то и не заметила, что парень-то на моей цепи стоит, вот в итоге и оказалась в грязи на коленях.

   – Да оставь её! – донёсся сверху голос худощавого. – Пусть уже сама голуба думает, как ей тута с нами жить доведётся...

   Снова под крыльцо заползя, я как можно глубже там забилась, настолько, насколько позволяла длина цепи. Так и сидела, чуть ли не половину дня, пока снова ту участливую женщину не увидела, какие-то свои стираные тряпки развесить вышедшую.

    – Постойте! – я оқликнула её, и торопливо наружу выбралась. - Случайно не знаете, сколько они ещё тут меня держать собираются?

   – Больше не велeно мне с тобою гoворить, - медленно повернулась она ко мне.

   – Кем не велено? – шагнув к ней, я в испуге звякнула цепью.

   – Не велено и всё тут! – подбоченилась женщина. - А ты, бесстыдница такая, лучше голые ноги свои прикрой! – сорвавши с верёвки, швырнула мне ещё не до конца просохшую длинную юбку.

   – Скажите хотя бы, где я нахожусь и какой сейчас год? – её слёзно умоляя, торопливо в ту самую юбку влезала, несколько большеватую и растянутую.

   – Где значит... и знать тебе не надобно, а год будет тысяча восемьсот сорок восьмой от роҗдества христова, ежели не ошибаюсь. А ты чего позабыла со страху-то?

   – Нет, – тяжело вздохнула я. - А вы хотя бы воды мне ещё принесёте?

   – Не велено боле, - удаляясь, бросила она.

   А к вечеру я уже вовсю страдала, если не от голода, то от жажды точно, была готова даже капли конденсата пoд досками пола слизывать, найти бы только, где они выступили…

   – Иди сюда! – вдруг раздалось с крыльца, и кто-то потянул меня за другой край цепи.

   Это был худощавый.

   Я медленно выползла, и встала на ноги. В каком-то страхе замерла и покорно глаза опустила.

   – Есть хочешь? - вдруг спросил он меня.

   – Да, но больше пить, наверное… – с дрожью ему ответила.

   – Ну возьми тогда, – протянул он мне кольцо колбасы и стеклянную бутылку с розоватой жидкостью.

   – Ешь, не бойся... Не обижу теперь уже...

   Сделав большой глоток, я скривилась от кислого вина, и голодно надкусила колбасу.

   – Ну чего, голуба, посмирнела? – расплывшись в сальной улыбке, пытался он казаться добреньким.

   – Угу, – жуя, кивнула я.

   – Пойдёшь ко мне?

   – Ага...

   – Тогда сейчас распоряжусь, чтоб цепь сняли, Софья же тебя помоет и приготовит. Потом ко мне приведёт... Поняла, голуба?

   – Угу, - с полным ртом кивнула я.

   Хоть и не такое крепкое, да вино сразу же в голову ударило, и приятным теплом медленно растеклось по жилам и жилкам. Меня от цепи освобождали, а я стояла и пьяно лыбилась, ну как полная дурочка совсем. Вот подошедшая Софья, ею та самая женщина в цветастом платке оказалась, меня к топящейся баньке повела. А я и не противилась даже, всё же лучше так, чем без толку на цепи сидеть.

   – Ты, девонька, не глупи боле, – нравоучительно говорила она, чуть ли не на середине баньки меня в широкую лохань усадив и мочалкой старательно от грязи оттирая. – Бежать лучше и не прoбуй! Поймают, даже и не сумневайся, да по кругу ещё пустят... Повезло тебе, глупенькой, что Агап тебя себе выбрал, при нём не пропадёшь. А коль быстро понесёшь, дак тады и не продаст он тебя басурманам...

   При этом я лишь удивлённо вскинула брови.

   – Обтирайся, - подала мне Софья свежее полотенце и продолжила наставлять: – Тута на днях купца татарского наши останавливали, так тама нарядов ихних уйма была, мож чего и тебе перепадёт. А покуда вот в это одевайся, – показала она на ворох стираного белья и уже сухой разнотипной жėнской одёжки.

   – Помоги мне одеться... -

попросила я её, скорее по наитию действуя, всё же те самые наряды первой половины девятнадцатого века мне не слишком уж знакомы, если я там, где она сказала, конечно.

   В общем, скоро я самой настоящей барышней вырядилась, и как они даже дышала теперь с трудом, в лёгкий кружевной корсет плотно затянутая. Стоя перед большим зеркалом, и не узнавая себя, демонстративно щёлкнула старинными каблучками, очень жалея, что такую симпатяшку сейчас на cъедение к отнюдь не красавцу Агапу поведут. Я представила себе, что придётся ему oтдаться, и, возможно, снова и снова, да так долго, пока ему не надоест, и противно аж до тошноты стало... Но тут ничего не поделать уже… «С неё не убудет!» – где-то в эти же времена и любили говорить. А на цепь я уж точно не вернусь! Всё! Насиделась уже!

   Софья ввела меня в полутёмную горницу, запалила свечи, и оставила одну. А я кротко на краешек широкой кровати присела… Вот послышались шаги, и вошёл Агап.

   – Α что, мы будем так и сразу? - я наигранно улыбнулась ему. - Ты хотя бы вина уж даме предложи!

   – Фрол! – крикнул Агап в сени. – Вина подай! Да самого дорогого и лучшего!

   – Но я одна не буду... - демонстративно надула свои губки. – Или ты тоже со мной станешь пить вино?

   – И водки ещё неси! – добавил Агап громче. – Да закуски больше!

   – А мне бы чего-нибудь сладенького ещё, - так сказав, откинула голову и завлекательно заиграла глазками.

   – Ты слышал барышню? – от меня отвернувшись, строго глянул он на того парня в красной рубашке, тогда подставившего мне подножку и сбившего ведро, сейчас же услужливо замершего в проходе с едой на блюде и двумя бутылками в руке.

   – Да, хозяин, - ставя всё на стол, заискивающė закивал тот. - Сейчас вот халвы ещё принесу.

   – А я пока нам налью? - Поднявшись с уголка кровати, я с уверенность шагнула к столу.