А я скинул заляпанную кровью куртку, натянул чистую толстовку – ночи уже были прохладные, градусов десять, засунул в карман травмат на всякий случай, и, заведя квадроцикл, направился к реке. Два километра по лесной обкатанной машинами грунтовке, это не больше пяти минут, в начале октября темнеет рано, и ночь, как назло, выдалась безлунная, с облаками, но мощная фара на квадрике била далеко, так что задавить какое-нибудь глупое животное, решившее прогуляться, я почти не опасался. А так-то тут и лоси, и кабаны, и даже волки водились, но к машинам попривыкли и наперерез практически не выскакивали.

Я мчался со скоростью километров двадцать в час по грунтовке, ярко освещая дорогу дальним светом и включив магнитолу – один знакомый говорил, что это помогает отпугнуть животных, так что подстаховаться не мешало, да еще и подпевал громким, не испорченным уроками вокала голосом старой шведской группе.

– The gods may throw a dice, their minds as cold as ice, – орал я, ещё не думая, что слова эти станут пророческими. В тот момент я просто распугивал кабанов.

Притормозил возле поляны, на которой мы еще днем сидели, достал мощный туристический фонарь и принялся обшаривать все кругом. Сумку я нашел минут через пять, Пашка повесил ее на дерево на высоте чуть выше двух метров, да еще ручку закрутил, так что она и днем была бы малозаметна, а уж ночью – я можно сказать случайно на нее наткнулся. Отзвонился Пашке, доложился, спросил, надо ли проверить, все ли на месте, брат резонно заметил, мол, чего там беспокоиться, если что и украли, уже не вернуть. Но я все равно повесил сумку на сучок пониже и поводил фонарем вокруг, мало ли что выпало.

Странно, я отвел луч фонаря от сумки, но она продолжала светиться изнутри. Материал был достаточно плотным, тем не менее свет пробивался через него и особенно через швы. Телефон Пашка вроде не забыл, фонарик давно бы погас. Залез в сумку, и руку сразу отдернул – внутри было что-то очень и очень теплое, почти горячее, вполне возможно, что какой-то неисправный китайский девайс. Нашарил этот пожароопасный предмет, достал.

В руках я держал голубоватый кристалл, светивший с одного конца пронзительно ярким голубым же светом. Другой конец при этом оставался совершенно темным, такое впечатление, что камень сделали из двух разных частей. Кристалл был не идеальным, ровных граней практически не было, он походил на обычный выломанный откуда-то кусок кварца, мне и раньше попадались подобные, но те куски кварца совершенно точно не светились. Значит, вкрапления фосфора. Хотя нет, от фосфора кварц не нагревается, тут что-то другое. Я повращал кристалл и так, и эдак, держа за холодный темный край, словил световой поток глазами и отморгался от остаточного свечения на сетчатке.

Камень этот я наконец вспомнил, тетя Света говорила, что это дядя Толя из какой-то командировки в Африку привез, хотя тот и утверждал, что все это враки и просто нашел булыжник рядом с домом и подобрал, потому что красивый. Наверное, поэтому Пашка так волновался, как-никак, память об отце. Попытался положить кварц на место, но неожиданно ничего не вышло, он словно прилип к коже. Я потряс рукой – кристалл тут же ощутимо нагрелся даже темной стороной и ощутимо жёг кожу ладони. Я старался стряхнуть камень на землю, отлепить другой рукой, даже ногами пробовал зажать, все без толку, боль усилилась, я бросился к реке, надеясь охладить руку с камнем водой, споткнулся, хорошо приложился головой об землю и потерял сознание.

Я всегда просыпаюсь сразу. Не ворочаюсь в полудреме, не продлеваю сладкий утренний сон еще на несколько минут-полчасика-час. Открыл глаза, потянулся, сел на кровати, встал с нужной ноги – а они мне обе нужны, бодрый и в хорошем настроении. Сны очень редко помню, если бы не наука, утверждающая, что без снов никак нельзя, был бы уверен, что и не снятся они мне. Но иногда, бывают красивые такие, цветные, и обязательно с увлекательным сюжетом. И тогда я несколько минут лежу с закрытыми глазами, можно сказать – досыпаю, это такое волшебное состояние, когда осознаешь, что уже не спишь, а сон еще никуда не ушел, и можно в нем вполне осознанно сделать что-то героическое, или просто приятное. Я не слишком верю в осознанные сновидения, каждый сходит с ума по-своему, но вот это ощущение полусна, на стыке сознания и небытия – классное.

Последний сон определенно был не то чтобы необычным поначалу, но очень натуралистичным. Будто бы я поперся зачем-то на берег реки на квадроцикле, в ночь, искать Пашкину сумку, которую он потерял, а потом, когда я эту сумку нашел, в ней оказался пылающий огненный эменталь, который проник ко мне под кожу, чтобы захватить зачем-то мое тело, безо всяких предварительных условий и предложений всемогущества, или что еще там они обычно втюхивают. Но вот хрен у него что получилось. Я потянулся и представил себе, как подчинил могучую стихию, вобрал ее в себя, и теплое чувство покоя разлилось по телу, как в те далекие времена, когда я с подачи одной тяжелой на голову знакомой баловался аутотренингом. Люблю тепло, но не жару, сон прямо в руку – надо будет махнуть на юга, как раз к этому времени основная масса туристов уже схлынула, воздух еще держится своих 25-27 градусов, хотя почти сравнялся температурой с морем, белый песочек Пальмиры еще прогревает, но уже не обжигает, вечером прохладно, можно гулять по набережной, посидеть в кафе, заказать паэлью или какие-нибудь морепродукты, белое вино или бутылочку Биниграу. Можно взять с собой Таню или Катю. Или Таню… Да, точно, с Катей мы капитально рассорились.

Пойду и позвоню ей. И помирюсь.

Для этого надо встать.

Что же творится, встать-то я не могу.

Что-то удерживало мои руки, ноги и голову, позволяя чуть шевелиться, но не более. Надо мной тускло светился потолок, видимо, местный дизайнер спрятал светильники за светорассеивающим полотном. Потолка было много, обзор по краям ограничивали бортики, видимо, я лежал в какой-то больничной кровати. Вариантов было два, или я себе что-то сильно переломал, и теперь был закован в гипс, или меня парализовало. Оба варианта оптимизма не внушали.

Чувство беспомощности – самое гадкое. Сделать ничего не можешь, и от этого накатывает паника. Сердце заколотилось, но почему-то почти сразу перешло на обычный спокойный ритм, голова чуть закружилась, стало хорошо и спокойно, я уже не думал о том, что со мной происходит, перестал адекватно оценивать окружающий мир и уснул.

Следующее пробуждение было иным – я уже не лежал, а сидел, одетый в кремовые брюки и свободного покроя рубашку, а напротив меня за столом в кресле расположился Анатолий Громов, умерший два года назад.

– Привет, дядя Толя, – я улыбнулся легко и спокойно, всё встало на свои места. Значит, не в гипсе я лежу или параличе, а помер, и теперь вижу других покойников.

Почему-то другие версии в голову не приходили, и вообще, хоть я агностик и в богов не верю, но на существование загробной жизни втайне, в глубине души, наделся. И настроение к тому же было подходящее, благостное, словно сбросил с себя прошлую жизнь со всеми её грехами и тяготами, и начинаю заново.

– Привет, Марк, – мёртвый Громов явно был рассержен, – какого чёрта ты тут делаешь? Где Павел?

– С Пашкой всё хорошо, – продолжая улыбаться, сказал я, – сумку его нашёл, нога у него вылечится, завтра в Москву поедет. Рано ему ещё помирать.

– Какая нахрен Москва? – дядя Толя похлопал меня по щеке, странно, но прикосновение я почувствовал. – Эй, а ну приведите его в порядок, он же не соображает ничего.

И что интересно, последнее предложение он вроде как на каком-то иностранном языке сказал, но я понял. Потому что тот свет, он такой, на нём всё должно быть ясно и понятно.

Третьего шанса очнуться мне не дали, сознание прояснилось, и я отчётливо понял, что жив, и к тому же здоров. А Анатолий Громов никуда не делся, сидел передо мной.