Государь перестал хныкать и, набравшись терпения, добросовестно отсидел в жаркой палате еще часа два.
Мурза Юсуф на том не успокоился, постарался чем мог облегчить участь дочери: через верных ему людей подстрекал казанцев избавиться от нежелательного хана, а Сююн-Бике предлагал вернуться в Ногаи. Бике отвечала отцу отказом, письма ее всегда были коротки: «Моя судьба – судьба мужа! Если мне плохо, значит, так угодно Всевышнему!»
И вдруг из Казани пришла весть – ставленник великого князя Василия, Джан-Али, убит, тамошние русские купцы – кто погублен, кто ограблен.
Иван Овчина, обратив взор на непокорного восточного соседа, слал в Казань сердитые письма: «Пишет тебе великий князь и государь всея Руси Иван Четвертый Васильевич. Ты почто убил брата моего царя казанского Джан-Али?! Почто побил до смерти купцов русских, торгующих рыбой, сукном да мехами?! А посла нашего боярина Морозова в темнице держишь?! И почему без дозволения моего на казанский престол сел и миру нашему урон наносишь?! Сказано тебе было, что Казань есть земля Русская!»
Рассерженный Сафа-Гирей топтал грамоту ногами, гонцов отправлял в зиндан и тут же слал московскому государю ответ: «Никогда не была Казань улусом урусским. Сами казанцы своей землей правили и далее править будут! А первым казанским ханом был Улу-Мухаммед. А купцов твоих я по делу наказал – пусть не ступают на земли казанские без соизволения нашего!»
Ночью обезглавили русского посла Морозова. Голова была насажена на кол, а курчавую, некогда ухоженную бороду во все стороны лохматил ветер.
Оставив на время ливонские дела, Иван Овчина стал спешно собирать полки для похода на непокорные татаровы земли.
А Сафа-Гирей уже пересек границы русских владений, с немногим воинством дошел до Нижнего Новгорода. Полон оказался богатый – в Казань уводили красивых девушек, которые скоро должны были пополнить гаремы эмиров. Понукаемые нагайками, оставляли свои села крепкие отроки, за которых в Кафе давали хорошие деньги.
После побега Сафа-Гирей на время затаился, спрятав свое воинство за дубовыми стенами Казани. Под угрозой ответного выпада со стороны московского государя хан слал послов в Крым и Ногаи. Он призывал к объединению, чтобы пройтись по урусским землям новым, всепожирающим пламенем. Крымский хан Сагиб-Гирей ответил согласием на призыв племянника и поспешил отправить гонцов в Порту, чтобы заручиться поддержкой самого султана. Ногайский мурза Юсуф помалкивал. Старик не мог простить самозваному хану убийства своего зятя. Да и не те времена, чтобы ссориться с сильным северным соседом.
Тогда Сафа-Гирей отправил к Юсуфу Булата Ширина.
– Скажи ему, – наказывал хан своему эмиру, – что целу́ю ступню его и прошу прощения за убитого зятя. А дочь его Сююн-Бике стала моей старшей женой.
Виднейший ногайский мурза развлекал себя соколиной охотой. Он наблюдал, как сокол взмыл вверх и, едва качая крыльями, совершил круг, высматривая дичь. А потом, сложив крылья, пернатый хищник рухнул с высоты в бездну. И когда до земли оставался только миг, чтобы разбиться о каменную твердь, он расправил крылья и вонзил когти в серую шею рябчика.
Юсуф остался доволен. Любимый сокол порадовал его сполна. Эту птицу он назвал ханом Иваном.
«Вот так приручить бы и настоящего хана Ивана, чтобы сидел он у меня на руке и по малейшему движению пальца кидался на врагов».
– О, могущественнейший из смертных, – оторвал его от мыслей государственной важности вкрадчивый голос эмира Булата, – казанский хан повелел поклониться тебе до земли и передать вот это послание.
Эмир задержал поклон и передал мурзе письмо.
– Читай! – коротко распорядился Юсуф.
– «…Урусский государь слаб, он ведет войну с Ливонией и давно забыл о своих восточных границах. Настало время, чтобы нам объединиться и дойти до самой Москвы! И пускай урусы платят нам дань, как это было при славном Улу-Мухаммеде!»
Юсуф слушал внимательно. Письмо выдержано в уважительных тонах, и если бы не знать, что оно от человека, который убил его зятя, то можно было бы подумать, что послание написано другом.
– Значит, ты говоришь, что Сафа сделал Сююн-Бике старшей женой? – размяк малость мурза.
– Да, великий. Он обожает твою дочь.
Никогда и никого Юсуф не любил так нежно, как свою младшую, Сююн-Бике.
– Хорошо… письмо в ответ я писать не стану. Передай ему на словах, что вижу в нем брата. Все!
– А как же помощь, могущественнейший из смертных? – осмелился спросить Булат.
– Помощь? Аллах поможет!
В Москву мурза послал гонцов с заверениями в вечной дружбе и в готовности оказать разумную помощь против самозваного казанского хана.
– Хитер Юсуф, ой как хитер, – рассуждал Сафа-Гирей. – Пусть будет так! Лучше худой мир, чем добрая ссора!
В это же время в Казань из Турции прибыли послы. Сулейман Законодатель предлагал свою помощь в борьбе с неверными. «Но Казань должна быть включена в состав Османской империи!» – потребовал он.
– Лучше далекая Турция, чем близкая Москва, – решил Сафа-Гирей и принял турецких послов не как господин, а как подданный. – Видно, так угодно Аллаху, чтобы Казань стала улусом Турции.
Турецкий посол, бывший янычар, а теперь доверенное лицо султана, согласно закивал головой:
– Разве московскому царю тягаться в могуществе с самим Сулейманом Кануни?!
А в пятницу, во время хутбы [17], муллы поминали в своих проповедях нового господина Казанского ханства.
Месяцем позже из Османской империи прибыл большой отряд янычар и под победные звуки фанфар вошел через Ханские ворота в город. Далекие волжские земли были присоединены к владениям турецкого султана.
Сулейман Великолепный отписал в Москву сердитое письмо самодержцу Ивану Четвертому Васильевичу, в котором требовал оставить земли татарские. «Ибо, – гласило послание, – Казань есть улус Османской империи, и если ты надумаешь на него войной пойти, станешь и нашим врагом!»
Князь Овчина еще раз перечитал письмецо и, посмотрев на дьяка, правившего гусиное перо, твердым голосом произнес:
– «Сулейману Великолепному, брату моему…» – Подумав, Иван Федорович сказал: – Нет, брата вычеркни…
Дьяк макнул остро отточенное гусиное перо в чернильницу и густо замазал слово «брат».
– «…Никогда Казань не была улусом турецким, – продолжал Овчина, – и не будет им и впредь! А была всегда Казань улусом Русского государства. Тому и быть! Ханы казанские у великого князя и самодержца всея Руси всегда соизволения спрашивали, прежде чем на царствие сесть, а потому не думай о казанских землях и помышлять…» Передай это послу турецкому… Видеть не хочу его рожу! И пускай едет в свою Османию, а то ненароком и передумать могу. Давно у нас палачи без работы стынут.
Думный дьяк вручил послание турецкому послу. А тот, спрятав грамоту за пазуху, не знал, что увозит из Москвы незавидную судьбу.
Разговоры начистоту
Сафа-Гирей пожелал увидеть Сююн-Бике только через месяц после смерти Джан-Али. Первейшая жена вошла в покои хана в дорогих шелках, украшенных золотом и жемчугом.
– Садись рядом, – ласково попросил хан.
Женщина покорно опустилась на край широкого ложа. Она не смела поднять глаза на своего повелителя, и длинные ресницы закрывали половину лица.
– Любила ли ты Джан-Али? – попытался вызвать Сафа-Гирей первейшую жену на откровенный разговор. – Этот вопрос важен для меня как для мужчины… Лишь только потом я твой господин.
Сююн-Бике посмотрела на хана: глаза слегка раскосые, волосы густые и черные, только у левого виска осторожно вкралась небольшая прядь седых волос. Сююн-Бике вдруг почувствовала в себе что-то новое, ей захотелось коснуться этой белой отметины. Она даже подняла руку, но вовремя остановилась. «Как он красив! Счастливы женщины, которых он любит… Хан меня сделал старшей женой, а я еще ни разу не принадлежала ему».