В Тарусу Николай Алексеевич Заболоцкий попал по совету Антала и Агнессы Гидашей, с которыми после знакомства в 1946 году он вновь встретился в Доме творчества в Дубулатах. Гидаши сняли для Заболоцкого домик № 36 по улице Карла Либкнехта. Принадлежал он Грачевым. Дом стоял на вершине холма и был окружен большим, хорошо ухоженным садом. Хозяин отвел поэту две комнаты и террасу. Специально для него сделал в саду скамейку. За садами и крышами виднелась Ока. Перед террасой толклись куры, утки, гуси. Под крыльцом жила маленькая собачка с бородкой. Звали ее Дружок. Все это очень понравилось Заболоцкому и нашло отражение в его стихах.

Городок.

Целый день стирает прачка,

Муж пошел за водкой.

На крыльце сидит собачка

С маленькой бородкой.

Целый день она таращит

Умные глазенки,

Если дома кто заплачет –

Заскулит в сторонке.

А кому сегодня плакать

В городе Тарусе?

Есть кому в Тарусе плакать –

Девочке Марусе.

Опротивели Марусе

Петухи да гуси.

Сколько ходит их в Тарусе,

Господи Исусе!

«Вот бы мне такие перья

Да такие крылья!

Улетела б прямо в дверь я!

Бросилась в ковыль я!

Чтоб глаза мои на свете

Больше не глядели,

Петухи да гуси эти

Больше не галдели!»

Ой, как худо жить Марусе

В городе Тарусе!

Петухи одни да гуси,

Господи Исусе!

Кстати, хозяйка обиделась на эти строки и заметила, что муж пошел за вином по просьбе самого Заболоцкого. Сидя на террасе поэт мог долго смотреть на кур, подсмеивался над петухом, который появлялся из очередного петушьего боя с сильно поредевшим хвостом и разодранным в клочья гребнем. За жилье Заболоцкий заплатил двойную сумму с условием, что никто из дачников здесь больше жить не будет. А домик раньше снимали супруги художники И. И. Чекмазов и В. В. Фаворская, и когда они приехали, им пришлось подыскать другой. Но завязалось новое доброе знакомство. Чекмазов написал портрет Наташи Заболоцкой.

Сентябрь.

Сыплет дождик большие горошины.

Рвется ветер, и даль нечиста…

Закрывается тополь взъерошенный

Серебристой изнанкой листа.

Но взгляни: сквозь отверстие облака,

Как сквозь арку из каменных плит,

В это царство тумана и морока

Первый луч, пробиваясь, летит.

Значит, даль не навек занавешена

Облаками, и значит, не зря,

Словно девушка, вспыхнув, орешина

Засияла в конце сентября.

Вот теперь, живописец, выхватывай

Кисть за кистью, и на полотне

Золотой, как огонь, и гранатовой

Нарисуй эту девушку мне.

Нарисуй, словно деревце, зыбкую

Молодую царевну в венце

С беспокойной скользящей улыбкою

На заплаканном юном лице.

В Тарусе Заболоцкий много работал, любил во всем порядок. Вот как об этом рассказывал хозяин дома Ф. Грачев: «Шибко любил он, во всем чтоб порядок, чтоб чистота, аккуратность, а в особенности — режим. Вставал в одно и то же время, покушает и за работу. Печатная машинка всегда у него стояла заряженная… А писал он шибко много. Но бумажки свои прятал. Все лежало у него открымши — вещи там, комната, деньги завсегда в открытую лежали, а вот бумажки прятал. Бывало, зачнет их в печке жечь, непременно чтоб сам… и пока своими глазами не увидит, что сгорели, — не отойдет… Это чтоб, значит, плохо написанные стихи никому не попадались… Такой был строгий и аккуратный. Замечательный человек. Тут все его в Тарусе любили…». В пять часов начиналось время прогулок. Заболоцкий встречался с Гидашами и Чекмазовыми, несколько раз бывал у Паустовского. Из Москвы к нему приезжали Маргарита Алигер, Борис Слуцкий, Петр Семыкин, Лидия Лебединская. Поэту нравилось бродить по березовым рощам. Ходил не спеша (был уже малоподвижен). Однажды Гидаши пригласили его с дочкой покататься на лодке по Оке. Но когда лодка отчалила, в ней обнаружилась течь. Заболоцкий побледнел и велел грести к берегу. Ему почудились бурные воды Амура и переполненная заключенными тонущая баржа. Больше в речных прогулках он не участвовал и, сидя на скамейке на высоком берегу Оки, лишь взглядом провожал удаляющуюся лодку. Потом с шутками, подражая заядлым козлятникам, играл с Гидашами в домино. Приходил к Заболоцкому и Константин Георгиевич Паустовский. Вместе они ходили на Оку, к парому. «Там весь день шастал и толкался речной народ, — писал в рассказе «Наедине с осенью» Паустовский. — Там можно было узнать новости и наслушаться каких угодно историй. — Прямо «Жизнь на Миссисипи!» — говорил Заболоцкий. — …Стоит посидеть на берегу часа два — и можно писать книгу». «В своих стихах — замечал Паустовский, — Заболоцкий часто становится в уровень с Лермонтовым и Тютчевым — по ясности мысли, по удивительной их свободе и зрелости, по их могучему очарованию». Паустовский любил стихи Заболоцкого, часто повторял строчку: «Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья». «Трудно сказать почему, — признавался Паустовский, — но слова Заболоцкого о краткой ночи вдохновенья вызывают жажду творчества, зовут к созданию трепещущих жизнью вещей, которые стоят на самой грани бессмертия».

Время, проведенное в Тарусе, было для Заболоцкого очень плодотворным. Только чисто «тарусских» стихотворений он написал примерно пятнадцать. Помимо стихов Николай Алексеевич много переводил. В Тарусе он закончил переводить сербский эпос, готовился переводить «Песнь о Нибелунгах». Только за 1957 год он написал более тридцати стихотворений. Микро и макрокосмос слились в творчестве Заболоцкого воедино. В те годы в нашей стране были запущены первые искусственные спутники Земли. Заболоцкий очень радовался и с восхищением говорил о Циолковском, с которым он познакомился в конце 1931 года. В работах ученого поэт обнаружил много общего его собственным рассуждениям о космосе, о человечестве. Заболоцкий писал Циолковскому: «Ваши мысли о будущем Земли, человечества глубоко волнуют меня, и они очень близки мне».

Лето 1958 года Николай Алексеевич опять провел в Тарусе. Из Тарусы он часто звонил в Москву жене и ездил по делам на машине Гидашей с их шофером. Вечерами по-прежнему встречался с друзьями, шутил, смеялся, пил свое любимое вино «Телиани», время от времени принимал валидол, делился планами: «Думаю прожить в Тарусе зиму. Здесь хорошо работается. А что остается людям в моем возрасте, кроме работы? Когда-то я терпеть не мог загородного житья. Смеялся над домашними, когда весной начинались поиски дачи. Зачем дача? Выключим свет, телефон, газ, воду. Будем готовить на керосинках, купим свечи, умываться станем во дворе, поливая друг другу на руки из кувшина. А по телефону можно звонить из ближайшего автомата. Чем не дачное житье? А теперь вот к земле тянет. Старость, что ли?». Он решил купить в Тарусе домик. Такой домик нашелся на улице Некрасова, огородами выходившей к заросшему деревьями оврагу. Николай Алексеевич с Наташей и Никитой внимательно осмотрел его, обсудил цену и возможность пристройки террас. В семейном архиве сохранился план дома с пристройками, нарисованный самим Заболоцким. 4 сентября ему пришлось выехать в Москву, чтобы подготовиться к приезду итальянских поэтов, с которыми встречался год назад в Риме. В середине сентября у него случился второй инфаркт, а 14 октября он умер. Жена, которая вернулась к нему летом, ухаживала за ним до конца. Заболоцкий сказал ей: «Знаешь, сердцу гораздо труднее вынести счастье, а не горе».

Наследие Заболоцкого передано нам и деятельно участвует в нашей жизни. В сочинениях поэта много не постигнутого и даже непостижимого. Его строка весома. Она толкает на раздумья и споры самого актуального характера.