Утром он проснулся с ощущением праздника, которое, однако, было омрачено тревожным беспокойством — ну вот, теперь от него будут ждать очередного знака, на него будут давить, и не только она сама, но и вся ее семья, и в любом его самом маленьком жесте выискивать скрытый смысл, а ведь ему нельзя спешить, он еще не готов, и, между прочим, еще не исключено, что та сваха, которая звонила ему несколько недель назад, позвонит ему снова. Разве он может сразу же обязаться? Дети, а главное — теща наверняка подумают, что он давно уже тайком встречался с этой юридической советницей и только ждал смерти жены, чтобы обнаружить свою связь прилюдно. Он мучительно размышлял об этом всю субботу, пока развешивал постиранное белье и лениво ковырялся в маленьком садике за домом. В полдень приехал сын-студент и вместе с сестрой и младшим братом объявил, что они решили приготовить кучу еды и пригласить своих друзей на обед. Молхо вначале следил, чтобы они не наварили слишком много — ему уже надоело целую неделю доедать остатки, — но потом они со смехом вытолкали его из кухни, и он отправился погулять по кварталу. В небе опять собиралась гроза, и он неотступно думал о жене — что осталось от нее там, в толще земли? Наверняка и плоть ее совсем уже исчезла, и только ему придется теперь хранить в памяти и слабой своей душе это утраченное тело. И он вдруг ощутил эту впечатавшуюся в его память тяжесть, которую он столько раз переносил на руках, — но вокруг него уже подымалась и летела пыль, ветер усиливался с каждой минутой, и он поспешил домой, где его встретила кухня, вся уставленная булькающими кастрюлями и мисками с наваленной доверху едой, и, увидев весь этот размах, он сказал детям: «Не увлекайтесь, не увлекайтесь», но они были в таком восторженном настроении, что даже не хотели его слушать, а потом пришли их друзья, и дом наполнился веселым гомоном, и он увидел, как быстро они забыли мать. «Вот так же быстро они забудут и меня», — подумал он спокойно, этот их званый обед продолжался долго, приходили все новые парни и девушки, и нескончаемое пиршество длилось и длилось, а к вечеру они все решили пойти в кино, на новую комедию, которая только что вышла на экраны, и ему вдруг тоже захотелось пойти с ними, и он, словно бы в шутку, сказал: «Может, и я с вами…» — но тут же увидел, что они испугались, как будто он мог испортить им все удовольствие, и удивился тому, как они безжалостны, словно он уже совсем не нуждается в сочувствии, и торопливо сказал: «Ладно, не стоит, идите сами, я устал».

Он знал, что теперь его очередь подать какой-нибудь знак, но все колебался — какой знак он может ей подать, это для него слишком скоро, пусть подождет еще немного, почему бы нет, что за спешка? Следующие два дня он всячески избегал встречи с ней, пробирался по коридорам крадучись и даже закрывался в своем кабинете, и надо же — во вторник после обеда неожиданно столкнулся с ней лицом к лицу, прямо на улице. Сначала он ее почти не узнал — она была в короткой, золотистой в полоску шубке с широкими плечами, раскрасневшееся от холода лицо, горящие глаза, — он слегка прикоснулся к мягкому меху и с чувством сказал: «Я так рад вас увидеть, я все искал вас, чтобы поблагодарить за тот вечер, было очень приятно, и у вас такая милая дочь…» — «Вы тоже всем понравились…» — сказала она, но он продолжал говорить, все больше увлекаясь собственными словами и расточая похвалы ее дочери, как будто это она была его суженой, но потом спохватился и спросил, действительно ли она собирается ехать в Германию, и она удивленно сказала: «Конечно», и тогда он спросил о ее девере, том, что владел туристическим агентством, и где именно он работает, как будто искал посредника, который может помочь их сближению, и она тут же дала ему все необходимые данные и, стоя посреди тротуара, записала адрес и несколько телефонных номеров, с уверенностью добавив: «Вы можете смело рассчитывать на него, он будет очень рад помочь…» — и Молхо хотел было закончить на этом разговор, но почувствовал, что она ждет от него еще чего-то, и ему было понятно это ее нетерпение — ведь со времени смерти ее мужа прошло уже три года, время идет, и она не становится моложе: он видел ее маленькое, уже немного увядшее лицо, мечущийся взгляд, угловатое сухопарое тело, и все это наполняло его тревожным и мучительным состраданием, он не знал, что ей сказать, но тут, на счастье, с ней поздоровался какой-то знакомый, и Молхо воспользовался случаем, чтобы распрощаться.

Вечером он ощутил странную ломоту в костях и жжение в глазах и, внимательно прислушавшись к своему телу, обнаружил вдобавок ползущие по спине боли. После вечерних известий он лег, измерил температуру и с удивлением увидел, что ртуть поднялась довольно высоко, это слегка позабавило его, но одновременно немного напугало, потому что в последние годы у него никогда не повышалась температура. А тут вдруг сразу — настоящий жар, как у маленького ребенка. Он ждал признаков простуды, но это было что-то другое, он пока не понимал, что именно, его трясло, ощущение было такое, как будто шлейф недавно прошедшего через эту комнату урагана, удаляясь, вытряхивает из него все нутро. Наутро сын с испугом увидел отца в кровати — в комнате было темно, Молхо лежал обессиленный и небритый. Аспирин не помог, и температура не упала. «Что с тобой?» — спросил сын, впервые всерьез обеспокоившись. «Небольшая температура, — успокоил его отец. — Это ерунда, пройдет. Иди в школу». Молхо позвонил теще, но ее не было. Он надеялся, что за день температура упадет, но болезнь не отступала, напротив, он быстро слабел, и даже когда жар иногда спадал, то вскоре поднимался снова, как будто пробивался откуда-то из тайных глубин его тела. Однако Молхо все еще чувствовал, что у него есть власть над этим жаром, приглушенным его сладкой и тяжкой истомой. Он лежал под одеялами, свернувшись, как бессильный зародыш, и время от времени его окружала какая-то тьма — или ему это только казалось? Потом он вставал, чтобы сходить в туалет, и ему казалось, что его моча стала зеленоватой, — но, может, это тоже было в бреду. Он пытался приготовить обед, но руки его не слушались. Сын пришел из школы поздно и тут же предложил вызвать врача, но Молхо отказался: «Это ничего, дай мне только чаю с печеньем и позаботься о себе, да не забудь помыть посуду». Лежа под одеялами, он следил за сыном, словно бы заново открывая для себя свою квартиру с непривычной точки наблюдения, в горизонтальном сечении: взгляд лежащего на постели человека уходил в глубину квартиры на уровне пола, скользя по нижней части мебели и дверей.

Сын тихо сидел в своей комнате и готовил уроки, приглушив звуки радио, и время от времени выходил, чтобы посмотреть на отца и справиться, не больно ли ему, и Молхо всякий раз отвечал: «Не волнуйся; все в порядке, только не подходи близко, а то заразишься», хотя еще не знал, чем тот может заразиться.

Вечером он попросил сына позвонить бабушке и рассказать о болезни отца. Мальчик позвонил. «Что она сказала?» — опросил Молхо. «Ничего, — ответил сын. — Говорит, чтобы ты выздоравливал». Ночью он проснулся от сильного жара, он весь горел, температура была около сорока, его тело высохло, как камень в пустыне, но приятное чувство тяжелой истомы все еще оставалось в нем, он улыбнулся в темноте, сказал себе: «Теперь и я умираю», — и надел наушники, чтобы тоже под конец услышать музыку, и представил себе, что сейчас он на какое-то время исчезнет, а потом оживет снова.

Наутро он проснулся в пустом доме, комната мальчика была убрана, стояло позднее утро. Днем пришел обеспокоенный старший сын, и Молхо, все еще лежа под одеялами, поговорил с ним и послал за покупками. Перед уходом тот предложил позвать бабушку, но Молхо сказал, что в этом нет необходимости, а она может заразиться. Тем не менее сын позвонил ей из другой комнаты и о чем-то тихо с ней говорил. «Что она сказала?» — спросил Молхо. «Что ты должен вызвать врача». — «И что еще?» — «Ничего». Сын спросил, вызвать ли ему врача, но Молхо отказался — ему втайне хотелось, чтобы теща пришла и сидела возле него так же, как она сидела возле своей больной дочери, — но после обеда никто не пришел, и телефон тоже не звонил, и жар не спадал, как будто у него внутри непрерывно работал двигатель внутреннего сгорания. У него было такое чувство, что теша почему-то сердится на него.