Он вдруг почувствовал резкую боль в животе, — видно, выпитая только что чашка чая слишком быстро завершила свой естественный путь. Тем не менее он хотел дотерпеть, пока кто-нибудь другой первым отправится в туалет, чтобы иметь основание последовать его примеру. Последние слова Молхо заставили всех на миг тактично замолчать. Принципиальная позиция покойной вызвала у них симпатию, ее вполне можно понять, хотя их собственная позиция, разумеется, несколько иная, — впрочем, сейчас он наверно сможет съездить туда один, хотя бы послушать музыку, раз он такой любитель. Париж — это, конечно, Париж, но в музыкальном отношении ничто не может сравниться с Германией, а кстати — в последнее время появились специальные «оперные рейсы», которые включают цену входного билета, в Европе они нарасхват, там у них опера опять вошла в моду. «И такие рейсы есть из всех городов Европы?» — спросил он. «Да, разумеется», — ответили ему. «И из Парижа тоже?» Конечно, а почему он спрашивает? «Потому что я как раз хотел отправиться вскоре в Париж», — сказал Молхо, хотя эта идея пришла ему в голову только сейчас. Когда именно? Видно было, что они заинтересовались. Он еще не решил окончательно, сказал Молхо, возможно, в следующем месяце, возможно, немного позже — ему страшновато ехать зимой. Да ерунда это, чего тут бояться, вся прелесть Европы — это ее зима, а кстати — какая туристическая компания его обслуживает? Он назвал свое агентство — они кивнули, да, они, конечно, знают эту фирму, — и тогда он спросил не без задней мысли: «Надеюсь, вы ее знаете с хорошей стороны?» — полагая, что они тут же примутся ее ругать, но ему ответили, понимающе улыбнувшись, что им не стоит задавать такие вопросы, они не могут быть объективны. «Но все-таки?» — допытывался он. Ну, если он так уж настаивает, это, конечно, вполне приличная компания, но очень уж простая, такому человеку, как он, в его возрасте, уже положено что-нибудь более изысканное. Он дружелюбно посмотрел на них: они явно были готовы сами взяться за его обслуживание, услышь от него хотя бы какой-нибудь намек, — но он промолчал. Хозяйка со своей подушки одарила его теплой улыбкой, и он отозвался, похвалив ее дом. «У вас тут хорошо!» — сказал он и легко поднялся с кресла, словно бы уже почувствовав себя совершенно свободно, а в действительности сознавая, что ему необходимо немедленно опустошить мочевой пузырь, но для вежливости задержался, словно бы привлеченный игрой огня в камине, наклонился над ним и сказал: «Какое великолепное пламя! Никакого запаха и горит так тихо!» Его собеседники обменялись смущенными улыбками, но хозяйка тут же повернулась к нему и объяснила, что это не настоящее пламя, а всего лишь электрическое подобие. «Вот как? — растерянно пробормотал Молхо, понимая, что сморозил глупость. — В таком случае очень уж точное подобие», — и шепотом, краснея от неловкости, спросил ее, где находится туалет. Она поднялась с подушки, чтобы указать ему путь, и он торопливо вышел из комнаты, сердясь на себя, что не позаботился справить свои дела дома.

Бесшумно закрыв за собой дверь туалета, он немного постоял, разглядывая узкую комнатку, которая выглядела несколько запушенной и убогой по сравнению с самой квартирой, — в ней было что-то деловитое и строго функциональное, но не чувствовалось особой заботы, краска над бачком потрескалась, и в углу висел большой паук, ему даже захотелось смахнуть его и растоптать. У него в квартире туалет выглядел куда веселее и богаче, там была даже полка с несколькими книгами, висели цветные календари, которые раздавали клиентам в банке, и над дверью был прикноплен большой плакат, изображавший трех обезьян, одетых, как люди. Он вздохнул, прислушался, слышны ли отсюда голоса в гостиной, и стал с облегчением освобождаться, старательно направляя струю на стенку туалетной чаши, а не в воду, чтобы производить поменьше шума, и терпеливо ждал, пока не опустошил себя до последней капли, и ручку тоже потянул легко и осторожно, но вода все равно вырвалась из бачка с оглушительным ревом. Он торопливо вышел, погасил свет и вошел в соседнюю с туалетом ванную комнату, которая тоже выглядела по-спартански, но при этом вполне чисто. Тщательно моя руки, он думал о побывавшей здесь смерти и о том, не осталось ли на этих стенах чего-нибудь от ее покойного мужа, потом заглянул в шкафчик с лекарствами — не найдется ли там что-нибудь знакомое, что позволит ему поглубже заглянуть в жизнь появившейся на его пути женщины? — но ее аптечный набор оказался весьма скромным: несколько тюбиков кремов, залежавшиеся пластинки аспирина, липкий пластырь и обычное средство от изжоги. Там был еще пакетик из поликлиники с маленькими красными таблетками, которые показались ему знакомыми. Свое лицо в зеркале он рассматривал неторопливо и внимательно — восточные кудри, красивые глаза, — уж если он не просто гость, а кандидат в женихи, у него есть право осмотреться без спешки.

В гостиной между тем разговор продолжался с прежней естественностью — там, похоже, не торопились воспользоваться его отсутствием, чтобы посудачить о нем за глаза. Он медленно прошел по коридору, заглянул в спальню — обои выглядели немного выцветшими, придется менять, — увидел в открытом окне далекие дома со светящимися окнами и темное ущелье, непонятно было, куда оно ведет, — возможно, соединяется с тем, что у его дома, — возле кровати были небрежно брошены розовые домашние туфли. Тут он почувствовал какую-то растерянность в гостиной, — видимо, за ним все-таки наблюдали, но вместо того, чтобы вернуться туда, заглянул направо, в ярко освещенную комнату. Там, на узкой подростковой кровати, лежала девочка лет тринадцати, удивительно похожая на мать, — у нее были такие же гладкие и прямые, хотя и более темные волосы и такие же по-китайски разрезанные глаза, но другого цвета, — она читала книгу. Вот еще одна сирота — он вдруг вспомнил о своих детях и в неожиданном для самого себя порыве вошел. Он тут же почувствовал, спиной, что позади него, в гостиной, наступило полное молчание. Он кивнул девочке — было непонятно, она болела или просто так лежала, положив под голову вышитую подушку, — и ласково заговорил с ней, даже присел на кровать, расспрашивая ее о книге, которую она держала в руках, и одновременно разглядывал комнату и вид, открывавшийся из окна, с удивлением и радостью угадывая вдали — так ему показалось — многоэтажное здание дома престарелых на соседнем склоне западного Кармеля. Потом он попрощался с девочкой, которая показалась ему очень разумной, но немного грустной, и неторопливо, не поднимая головы, вернулся в гостиную. Он сразу же ощутил, что его окружила какая-то новая теплота, а у дедушки в глазах даже, кажется, слеза сверкнула. Он стал расспрашивать о девочке, и все родственники разом заговорили о ней с большой любовью. Он немного рассказал и о своих детях. Вечер продолжался в том же приятном духе, но время было уже позднее, и он поднялся и вышел вместе с братом советницы и его женой, они проводили его к машине и снова выразили удивление, что он пришел без плаща. «Я азиат», — сказал он. Отъезжая, он увидел в зеркало заднего обзора, что они возвращаются обратно в дом — видимо, торопясь поделиться впечатлениями.

Ветер утих, и ночь прояснялась, тяжелые темные листья устилали дорогу. Молхо был доволен собой, он даже испытывал какую-то неожиданную радость, оттого что прошел испытание, хотя и не знал, в чем оно состояло. Он был особенно горд тем, что решился войти в комнату девочки, — нет сомнения, именно это окончательно покорило их сердца. Как странно — прошло всего два с половиной месяца после смерти жены, а он уже вовсю ухаживает за другой женщиной! Он не сразу направился домой, а проехал сначала пустынными улицами на западный Кармель и постоял возле дома престарелых, пытаясь опознать отсюда то место, где только что гостевал, но в темноте ничего нельзя было различить, и он разочарованно вернулся домой. Было уже за полночь, и его мучила сильная изжога, как будто все внутри пересохло от пережитых волнений. Он открыл холодильник, поискал, чем бы утолить жажду, съел изрядную порцию розоватого мороженого, припомнив, как в детстве, в Иерусалиме, мать всю зиму не разрешала ему есть мороженое, снова вздохнул и отправился спать.