— Слушай, я больше не могу, — сказала она и улыбнулась.
— Почему? — Опьяненный хорошим табаком, я спокойно выдувал дым.
— Им все известно, — голос ее звучал шутливо.
Оказывается, как только мы прибыли в город, Нина принялась осторожно наводить справки о положении дел в Харбине, но вплоть до сего дня информации не было. Публика ожесточенно спорила о том, выведет ли Япония войска из Сибири, а вот о хищении ста пятидесяти тысяч иен и расстреле Ослова никто и словом не обмолвился. Видимо, чем страшнее тайна, тем тщательнее ее оберегают... Но нашему спокойствию пришел конец.
Танцуя в подвале модного ресторана «Русский» на Светланской улице, она заметила двух благородных на вид японцев — те пили виски за столиком и, поглядывая на Нину, о чем-то переговаривались. Она приблизилась к мужчинам, но едва ли могла разобрать японскую речь. Господа смеялись и обменивались репликами вроде: «Нет, непохожа!» и «Говорю же, это она». Вскоре гости перешли на шепот, и Нине показалось, что сквозь музыку она слышит: «Дело о краже — полная чушь!» и «Ослов... сто пятьдесят тысяч? Не верю!» Опасаясь, что ее продолжительное присутствие вызовет подозрения, девушка стала отдаляться, но вдруг один из японцев швырнул ей под ноги червонец.
При виде небывалой щедрости Нина похолодела, однако ей следовало поприветствовать гостей, и, смело улыбаясь, она в энергичном танце проследовала к столику, как вдруг...
— А-ха-ха! Гляди-ка! Стриженая! — Мужчина стянул с ее головы берет. —Веснушек не видно, но возраст тот же. Слушай, Ная... сколько тебе лет? — Спросил он на чистейшем русском.
Нина потеряла дар речи от ужаса. Если бы не белила, ее бы точно узнали! Но вскоре она поняла, что посетители очень пьяны. Поэтому разговор велся полушутливо.
— Эй, танцорка! — Глядя на нее, пожилой японец рассмеялся и утер ладонью рот. — Ты Нина? Не отпирайся!
Набравшись храбрости, девушка с улыбкой кивнула и задорно ответила:
— Верно! По-японски — Нина, а по-русски — виски!
Мужчины расхохотались, стуча кулаками по столу. Схватив девушку под руки, они вышли в центр зала, швырнули денег музыкантам и принялись от души плясать. Пожилой нахлобучил на себя берет и, подпрыгивая, сорвал аплодисменты публики. А Нина, дрожа от страха, пыталась изображать веселье. О, до чего же мне было ее жаль...
Вернувшись к столику, мужчины заказали джина, но, как только официант принес алкоголь, Нина недолго думая залпом осушила все три стакана. Окружающие ахнули, а девушка лишь бросила снисходительный взгляд и пустилась в пляс, как ветряная мельница. Затем, пройдя в кухню, Нина подозвала официанта по фамилии Мукацкий (он был лысый, с красным носом) и сунула ему только что заработанный червонец. Однако он оттолкнул руку девушки и, поглядывая вокруг масляными глазками, приложил палец к губам.
— Хочешь, чтобы я рассказал о тех японцах? С ними надо держать ухо востро! Эти господа пожаловали прямиком из Харбина. Молодой — переводчик, а старый выдает себя за горного инженера. Говорят, к концу января они изловили в городе всех красных шпионов и теперь приехали сюда пить. А полгода назад, уж не знаю, слыхала ты или нет, весь Владивосток гудел как улей! Оказывается,один японец, рядовой первого разряда, убил генерала-интенданта, хозяйку ресторана и переводчика, ее любовника! Затем он украл кучу денег и пошел к красным. Сначала заподозрили этого самого переводчика, но вскоре его отпустили. Впрочем, только он вышел из штаба, как его подстрелили! Но на том дело не кончилось: китаец-лодочник нашел на острове в нижнем течении Сунгари чемодан с телом интенданта, и снова поднялась шумиха. Похоже, малец, что прикарманил кругленькую сумму и порешил двоих свидетелей, умотал на катере вниз по Сунгари вместе с какой-то Ниной. Бедная девчонка, связаться с таким паршивцем! Ну так вот, после их исчезновения в японские казармы пришло распоряжение искать беглецов во Владивостоке. Уж это я точно помню. Так-то. А мое дело маленькое, я старший официант, ни белый, ни красный, никакой... Однако кое-что вижу да понимаю. Вот и сегодня смекнул, ха-ха-ха. Так что домой тебе путь заказан. Хочешь спасти свою шкуру — иди ко мне! Тут уж все по-честному. Станешь ошиваться в городе, дожидаясь, когда растает лед, — тебе крышка! Они-то знают, что такое долг. Хочешь, чтобы я забрал твой берет? Талисман, говоришь? Ну... попробую. Наверное, положат туда чае вые и сами вернут. Что? Изволят шутить? Ну и болваны! А ты, дура, запомни: стоит мне пальцем пошевелить, как в твоей груди будет столько дырок, сколько в пчелиных сотах! Сама, небось, знаешь, что творится у станции.
Нина поглядела на красные руки Мукацкого и, протрезвев от смертельного ужаса, выбежала из ресторана.
— Я больше не могу! Этот лысый — большевистский шпион! И если он не получит от меня, чего желает... Видел бы ты тех японцев с налитыми кровью глазами. Когда-нибудь они все-таки проспятся...
Сдавшись, Нина принялась нарезать грушу ножичком.
— Хм... Значит, сто пятьдесят тысяч иен были спрятаны в «Серебряном месяце»...
— Да, и когда он сгорел, красные в бешенстве застрелили Тонаси.
— Выходит, он невиновен...
— Как и ты, но этого не доказать.
— А вот тебя, Нина, и впрямь можно упрекнуть в темных делах.
— Плевать!
— Ха-ха-ха! Немыслимо! На меня повесили все, даже труп Хосигуро!
— Лучше подумай о том, как вернуть себе доброе имя...
А моя голова сегодня не варит.
— Я кое-что вспомнил! Те шестнадцать купюр по двадцать иен. Тонаси сказал, что это его деньги, но на самом деле ими выплатили жалованье Хосигуро.
— Помню, ты рассказывал про банкноту с красным чернильным пятном в форме слона.
— Да. И если сверить номер этой купюры с номерами тех ста пятидесяти тысяч иен из филиала Банка Кореи, станет ясно, что Тонаси — лжец.
— А я, дурочка, ничегошеньки не замечала...
— В этом деле каждый — дурак. Тонаси сам сел в калошу, пытаясь поспешно состряпать историю. Зря он оставил все деньги у хозяйки «Серебряного месяца» и отправился в одиночку прятать труп Хосигуро. Ни женщина, ни жандармы, ни присяжные, ни сам Тонаси не заметили забрызганной банкноты.
— Я думаю, ты должен обо всем рассказать.
— Пожалуй... Однако этих двадцати иен наверняка уже и след простыл.
— Действительно. — Нина механически кивнула и о чем-то задумалась.
Глядя на нее, я горестно рассмеялся.
— Мой побег оказался им только на руку...
Надувшись, она потянулась к печке, а затем, держа в одной руке кусочек груши, а в другой — нож, мрачно заключила:
— Нам конец. Стоило мне в тебя влюбиться, как все пошло прахом.
Нина продолжила есть грушу, а я выпустил сигарный дым в потолок. Казалось, со стороны станции доносятся звуки выстрелов.
Возможно, в связи с болезнью мысли мои были прозрачны, словно хрусталь. Я курил сигару, но не чувствовал ее вкуса. Свисавшая с потолка лампа в десять свечей почти угасла, но вскоре загорелась вновь. Нина достала из кармана очередную грушу и принялась аккуратно счищать с нее кожицу. Посмотрев на белую сочную мякоть, девушка вонзила в нее зубы и, жуя с аппетитом, беззаботно сказала:
— А давай умрем вместе?
Я промолчал.
— Пускай нас расстреляют, это будет замечательная смерть!
— Теперь уж все равно, — отвечал я, но в действительности эта мысль меня чрезвычайно взбудоражила.
Я пришел в радостное расположение духа, какого не испытывал, даже слушая музыку. Сейчас, оказавшись на дне, я наконец-то ощутил настоящий пульс жизни! Стараясь сохранять безразличный вид, я ощущал, как сильно колотится мое сердце, утопающее в клубах ядовитого желтого дыма. Я будто заново родился!
Тем же вечером Нина вылетела из нашей комнатушки, чтобы начать приготовления. Она наняла через китайца по фамилии Цуй (он жил на третьем этаже) сани с лошадьми, а на оставшиеся деньги мы купили еды и угля. Подбрасывая его в печку, мы устроили настоящий пир. А затем, позабыв о болезни, я сел за это письмо. Обнародовать его или нет — решайте сами. Мне не пришлось особо трудиться, ведь когда-то я уже описывал наши злоключения в путевых заметках...
