Мой вздох тяжел. — Но я не в своем уме, так что отнесись ко всему этому с долей серьезности.

Проходят минуты молчания. Затем он говорит тихим голосом: — Из всех людей, которых я встречал и которые знают, чем я занимаюсь, ты единственная, кто когда-либо относился ко мне как к человеку.

Мы стоим в тишине, глядя на луг и деревья. В моей груди быстро нарастает боль.

— Maл?

— Да?

— Мне жаль твоего брата.

Он напрягается.

— Я говорю это не потому, что не хочу, чтобы ты убивал Деклана. Я имею в виду, я не хочу, чтобы ты убивал Деклана, но это другое. Я просто ... я сожалею о твоей потере. Даже если мы не настолько близки, если моя сестра умрет, часть меня тоже умрет.

Немного подумав, я неохотно признаю: — Возможно, лучшая часть.

Я смотрю на него. Он медленно вдыхает, его ноздри раздуваются, а губы поджимаются.

Я снова обращаю внимание на вид, не зная, что еще сказать. Мы долго стоим бок о бок, прислушиваясь к тишине, пока он не выдыхает.

—Твой телохранитель. Киран.

У меня перехватывает дыхание. — Ты что-нибудь выяснил?

—Он жив. Провел некоторое время в отделении интенсивной терапии, но он выживет.

Прижимая руку к своему колотящемуся сердцу, я прерывисто выдыхаю. — Слава богу.

—Другой. Блондин.

Тон его голоса заставляет меня нервничать. — Паук? С ним все в порядке?

Он кивает, затем задумчиво произносит: — Я должен отдать должное вашим ирландцам, они упрямая компания. Тупые, но настойчивые.

—Что ты имеешь в виду?

Он поворачивает голову и смотрит на меня сверху вниз темными, бесстрастными глазами. — Паук в Москве. Он приехал чтобы найти тебя.

От этого у меня перехватывает дыхание. От шока, но также и от страха, потому что я знаю, что Мал сделает дальше.

И это не значит, что он принесет Пауку приветственную корзину.

В панике я поворачиваюсь к нему и хватаю за руку. — Пожалуйста, не...

—Побереги дыхание, — перебивает он. —Я не буду его убивать.

Я приваливаюсь к перилам крыльца, закрываю глаза и делаю глубокий вдох. — Спасибо.

—Кажется, тебе особенно нравится он.

Его тон ровный, но в нем есть скрытое течение. Резкость. Когда я смотрю на него, он смотрит на меня из-под полуприкрытых век.

Это тлеющий взгляд. Напряженный. И явно собственнический.

У меня пересыхает во рту. Я облизываю губы, прежде чем заговорить. — Да. Он мой друг.

—Друг.

Он растягивает слово, повторяя его так, словно оно неприятно на вкус у него во рту.

— Да. Друг. Уверен, ты знаком с этой концепцией.

Его челюсть сжимается. Он смотрит на меня свысока, весь напускной мачо и фыркает как бык. — У меня нет друзей.

— Это не так.

— Нет, я знаю лучше.

— Да, есть, упрямый осел.

— Назови одного.

— Я.

Он смотрит на меня так, словно я окончательно сошла с ума и должна быть навсегда заперта ради безопасности человечества.

Я тяжело вздыхаю. — О, заткнись. Я знаю, что в этом нет никакого смысла. И все же это правда.

Его руки сжимаются. Сбоку на его шее вздувается вена. Он подходит ко мне ближе, глаза сверкают.

Прежде чем он успевает выкрикнуть мне оскорбления в лицо, я громко говорю: — Мне все равно, нравится тебе это или нет.

— Я похитил тебя!

— Ты спас меня от смерти от огнестрельного ранения.

— Выстрел, который предназначался мне!

— Да, и с тех пор ты балуешь меня, до смерти беспокоишься из-за каждого моего легкого кашля и щадишь людей, которых ты обычно убивал, потому что я тебя об этом попросила. Если только эта история про Паука не была ложью, но я не думаю, что это было так, потому что я знаю, что ты не любишь разочаровывать меня.

Когда он исполняет свой ритуал рычащего-ощетинившегося-мачо, я пренебрежительно машу ему рукой. Я еще не закончила говорить.

— Кроме того, ты держал свои руки при себе и свой член в штанах, хотя мы оба знаем, что ты этого не хочешь, и я ничего не смогу сделать, чтобы заставить тебя остановиться, если ты решишь поступить со мной по-своему.

Сквозь стиснутые зубы, напрягая жилы на шее, он недоверчиво спрашивает: — Хочешь, я поступлю по-моему?

— Ты знаешь, что я имею в виду. Я хочу сказать, что люди, которые не являются семьей и не спят вместе, но которые присматривают друг за другом, заботятся друг о друге и идут друг ради друга на жертвы, на которые в обычных условиях не пошли бы, называются друзьями. Смирись с этим.

Он свирепо смотрит на меня. Судя по тому, как выпучиваются его глаза, его голова может взорваться в любую секунду.

Вместо этого он спускается с крыльца и прячется за деревьями.

Я не вижу его снова до следующего утра.

30

Maл

Я бы никогда не взял ее, если бы знал, что с ней будет столько проблем.

Она все перевернула. Вся моя жизнь была перевернута с ног на голову крошечным демоном-беспризорником и ртом размером с ее яйца.

Она меня не боится.

Она думает, что я ее друг.

Она благодарит меня за все, хотя должна была бы кричать на меня в ярости или ужасе.

Я ничего из этого не понимаю.

Я смотрю на ее спящую фигуру. Она свернулась калачиком в постели на боку, подложив руки под щеку, и выглядит обманчиво ангельской.

Я знаю, что это уловка. За милой, невинной внешностью скрывается 600-килограммовая горилла с железной волей.

За исключением моей курносой "Беретты", я никогда не встречал ничего настолько маленького, но в то же время такого свирепого.

Я тихо выхожу из спальни и закрываю дверь, сопротивляясь желанию оставить ей записку с сообщением, когда вернусь.

Три часа спустя я сижу в московском отеле "Ленин" и смотрю на Паука в баре.

Он смотрит в свой бокал, игнорируя пышногрудую женщину слева от него, которая продолжает пытаться привлечь его внимание. Несколько других женщин за соседними столиками тоже поглядывают в его сторону, но он, кажется, не обращает на них внимания.

Он расстроен. Потягивает виски. Погружен в свои мысли.

Я знаю, о чем он думает.

Вернее, о ком.

У демона-беспризорника есть раздражающий способ удерживать внимание мужчины в заложниках.

Я сажусь на табурет справа от него. Он смотрит на меня, делает двойной дубль, затем вскакивает на ноги, рыча.

— Нажми на курок, и ты никогда ее не найдешь, — спокойно говорю я пистолету, который он тычет мне в лицо.

Женщина слева от него кричит и падает со своего барного стула. Другие посетители следуют за ней, когда она выбегает. Тогда остаемся только я, Паук и бармен, который наливает мне двойную порцию водки.

Он ставит её передо мной и качает головой двум охранникам, которые как раз входят, предупрежденные о неприятностях быстрым исходом толпы.

Они бросают на меня один взгляд, разворачиваются и уходят обратно.

Иногда хорошо быть гангстером.

— Присаживайся, Паук.

Взбешенный, он кричит: — Где она, черт возьми?

—Где-то в безопасном месте. Присаживайся.

Я вижу момент, когда он решает выстрелить мне в ногу, а не в лицо. Прежде чем он успевает, я вскакиваю на ноги и приставляю дуло пистолета к его подбородку.

К сожалению, у него хорошие рефлексы. Он не роняет оружие, не отступает назад и не совершает никаких других тактических ошибок.

Он просто отвечает тем же, тыча дулом своего "Глока" мне под челюсть.

Мы стоим вот так, сцепив локти, с заряженным оружием, готовые разнести друг другу головы, пока он не произносит сквозь стиснутые зубы: — Она жива?

— Да. И не благодаря тебе.

— Где ты ее держишь?

— Не трать мое время на глупые вопросы.

— Я должен убить тебя, черт возьми!

— Возможно. Но если ты это сделаешь, она умрет с голоду. Одна. Это действительно то, чего ты хочешь?