— Привет, Дрозд, — она присела на корточки, все также держа руку на кресте. — Сокол у нас опять бесится. Может, на него так влияет смена сезонов, а может старость, — она усмехнулась. — Тридцать лет уже не шутки. Я, кажется, вчера у него седой волос на бороде заметила, — Ласточка взглянула на небо. — Жаль, что твоих седых волос я никогда не увижу. Мы с ним снова в здании. В том, куда ты нас привел после нападения на дом Филина. Оно тоже постарело и, возможно, скоро развалиться вместе с нами. Сокол хоть и обижен на меня, но не прогоняет. Наверное, понимает, что мне некуда без него идти, а ему не на кого ворчать больше. Вот так и получается. Прошло двенадцать лет, а мы с ним снова под одной крышей, наедине. Снова без тебя. Знаешь, сколько не думаю, всегда прихожу к мысли, если бы ты был с нами, то мы были бы другими. Не брошенными, свободными. И сильнее, чем сейчас. — Ласточка поджала губы. — Прости, что прихожу жаловаться к тебе уже какой год. Ты там, наверное, с Филином, с мамой, наверное, счастлив. Готова поспорить, что злитесь жутко, куда мы скатились и во что превратились. Но что поделать, иного выбора у меня не было, а если и был, то мне он не нужен. Я знаю, что ты слышишь. Слышишь и хочешь закатить глаза или вспылить из-за моей беспомощности и сентиментальности. Ты единственный, кто может меня выслушать и не осудить, а вообще, я была бы рада услышать от тебя осуждение, да что угодно, лишь бы не тишину. — Ласточка погрузила лицо в ладони. — Дрозд, я так сильно по тебе скучаю, что даже не вообразишь. Братец, я так хочу домой.

За спиной послышался шорох шагов. Ласточка обернулась и увидела невысокую женщину, что медленно шла вдоль могил к самому концу кладбища. Ее лицо было заплаканным, и она постоянно утирала слезы. Женщина остановилась рядом с Ласточкой и посмотрела на надгробие рядом с могилой Дрозда.

«Анатолий Тарасов 1974–2007».

Смешанные чувства переполнили Ласточку, и хотелось одновременно заплакать и рассмеяться на эту глупую шутку. Братец, твой убийца теперь лежит рядом с тобой. Все же рассудок взял верх над горячим сердцем, и Ласточка подошла к женщине.

— Недавно потеряли? — получив утвердительный кивок, Ласточка продолжила. — Кто он вам? У меня тут рядом брат лежит, — она указала на надгробие Дрозда.

— Сын. — Женщина утерла слезы и посмотрела туда, куда указывала Ласточка. — Ой, он у вас совсем молодой был, почти ровесник моего, — женщина посмотрела на Ласточку. — Мой вот самоубийством жизнь покончил, оставил меня совсем одну. А у вас с братом, что случилось?

— Убили, — Ласточка проглотила ком, что встал поперек горла. — Неспокойное время тогда было.

— Помню, помню, — женщина схватилась за сердце. — Помню, Толика один мужик к себе в бригаду взял, не знаю уж, чем он ему понравился, но взял. Я тогда так ревела, но Толик уперся, на своем стоял, думал, что заживем с ним хорошей жизнью. А вон как сложилось.

— А что случилось?

— Да мужик этот узнал, что у него сын есть незаконнорождённый, одного возраста с Толиком. Ну, вот и думай, кого он возьмет к себе: выродка своего или моего сынка. — Женщина тяжело вздохнула. — А Толик мой себе еще и ногу повредил. Так а этого мужика потом в тюрьму посадили.

— Сын? У него был сын? — Ласточка выпрямилась, и в голове словно что-то переклинило. — У него была только дочь. Она сейчас учится в Англии. Откуда взялся сын?!

— Я не знаю! — Женщина отшатнулась и сделала шаг назад. — Толик с ним даже общался вроде. Говорил, тяжелый он человек. Постойте, а откуда… откуда вы про дочь знаете и почему вообще спрашиваете?

Ласточка не ответила ей, а бросилась бежать прочь с кладбища. Наличие заинтересованных родственников у Гурова полностью меняло суть дела. Вроде так очевидно, что дети мстят за родителей. На собственном примере они познали эту аксиому, но вот только никогда не ставили себя на место злодеев, кто лишил ребенка отца.

* * *

«Погребок» сложно было назвать приличным местом, и походил он скорее на придорожное кафе на выезде из города. Желтые буквы на вывеске покосились и потемнели со временем, превращаясь в грязный горчичный или коричневый цвет. Дождь заливал улицы, превращая и без того рыхлую землю в грязное месиво, а машины, проезжающие мимо по лужам, только сильнее пачкали «Погребок» грязью. Забегаловка привлекала своим расположением дальнобойщиков, путешественников, коих было не много в регионе, но точно не простых людей, кто желал пообедать в хорошем месте. «Буханка» пристроилась на пустую парковку, и Глухарь заглушил двигатель. Он еще какое-то время смотрел на грязную вывеску, а после развернулся к Плюше и потрепал ее за ухом. Собака вывалила розовый язык и шумно запыхтела.

— Ну что ты такая довольная? — Глухарь улыбнулся ей. — Нехорошее тут место, сама видишь. Дурно мне здесь и голову мутит, — он вздохнул и прикрыл глаза. — Гарью пахнет.

Выходить из машины все еще не хотелось, даже с учетом того, что время встречи уже наступило. Дождь только усиливался и прекращаться не собирался вовсе, стуча каплями по крыше машины. Глухарь сидел рядом с Плюшей, надеясь, что станет лучше, вот только с каждой минутой становилось только хуже. Черепную коробку словно разрывало изнутри, и стук по вискам только усиливался. Собравшись духом, он решил поскорее закончить с этим и как можно быстрее вернуться в Гнездо.

— Ну, давай, родная, не скучай, — он еще раз почесал собаку за ухом. — Охраняй машину.

Глухарь оставил небольшой зазор в окне, чтобы Плюше поступал воздух, и направился к забегаловке, утопая кирзовыми сапогами в грязных лужах. Деревянная дверь противно скрипнула, словно кто-то провел ногтем по оголенной кости. Обеденный зал освещался желтой лампой, и глаза Глухаря заныли от неестественного освещения, от которого он отвык за долгие годы. Огинского Глухарь увидел издалека, потому что тот был единственным посетителем забегаловки, и, сопоставив внешность мужчины с описаниями Щегла, Глухарь уверенно подошел к деревянному столу, что стоял почти в самом углу.

— Добрый день, Павел Викторович, — он сел напротив Огинского за массивный деревянный стул.

Огинский оживился, сверкнул глазами и кивнул Глухарю, будто ждал этой встречи так долго. На столике лежали два буклета с перечнем еды и чайник чая. От чая пахло бергамотом и ягодами, а с кухни доносился запах жареного мяса. Глухарь поморщился.

— Здравствуйте, — он расплылся в широкой улыбке и двинул меню Глухарю. — Заказывайте, я угощаю.

— Благодарю, но я бы предпочел отказаться. — Глухарь почтенно кивнул. — На чем вы добрались? Я не приметил вашу машину на парковке.

— Сегодня решил воспользоваться такси, ведь общественный транспорт не ходит по этой трассе.

Глухаря это смутило. Казалось бы, что плохого в том, что человек приехал сюда на такси за неимением иных способов. Только вот Огинский сам выбрал это место, и в его праве было указать любое другое, чтобы не пришлось тащиться в такую даль. Глухарь мог бы позволить этой мысли развиться в полноценную теорию, но голова была настолько мутной, что сил хватало лишь на то, чтобы просто попросить Огинского об одолжении.

— Перейдем сразу к делу?

— Конечно! — Огинский вскинул руки.

Несмотря на пульсирующую головную боль, Глухарь все же собрался с мыслями и постарался изложить Огинскому все максимально ясно, но в то же время сохраняя завесу тайны от всех дел Птиц.

— Возможно, с нашей стороны это будет наглостью, но нам снова нужна ваша помощь, — Глухарь сложил руки в замок. — Не могли бы вы узнать, с кем работал Анатолий Тарасов?

— Анатолий Тарасов? — Огинский прищурился с нескрываемым удовольствием. — Это же вроде он недавно покончил с собой? Уж не из-за вас ли? А то нехорошо выходит.

— Мы к этому не причастны, — Глухарь сохранял беспристрастное выражение лица, хоть и ему совершенно не нравилось, куда велся этот разговор. — Но нам была бы полезна информация о тех, с кем он имел дело.

— Ну уж нет, — Огинский запрокинул голову, а после вернулся в прежнее положение. — Я бы помог вам с огромным удовольствием, если бы знал, с чем работаю. Что вам такого сделал этот несчастный алкаш, что вы за ним так носились. Он же ведомый каждым, кто знает о его секрете.