— Сколько тебя не будет? — Сокол вывернул руль на дорогу, ведущую до вокзала.

— Неделя, может две, — Ласточка пожала плечами и облокотилась на дверь. — Я давно ее уже не видела, а она сказала, что очень соскучилась.

— Передавай от меня привет, — Сокол слегка улыбнулся, вспоминая ту, о ком шла речь.

— Готова поспорить, что она все еще будет настаивать на том, чтобы ты поставил себе протез, — она едва слышно рассмеялась. — А то с повязкой на дворового кота похож, — Ласточка вскинула руки. — Это не мои слова!

— Меня чаще собакой нарекали, — Сокол все еще безмятежно улыбался. — Готов поспорить, если бы он был жив, то все еще называл меня дворовым псом.

— Зачем ты так? — Ласточка опустила взгляд. — Он любил тебя, а мне… Я все еще не могу говорить о нем так легко.

— Я тоже, — он поставил машину на парковку и провел ладонью по лицу. — Я тоже любил его и мне тоже больно, до сих пор.

Ласточка посмотрела на Сокола, сведя брови над переносицей. Он снова сделал больно. Не как всегда, из расчета оттолкнуть от себя как можно дальше, а тем, что сказал горькую правду. Впервые за столько лет.

— Я никогда не говорил тебе этого. Долгое время не позволял себе даже мысли о нем, — Сокол смотрел в упор. — Но мы выросли, я все чаще думаю о Дрозде и Филине. Все вышло так сумбурно и неправильно, без должного уважения, а ведь именно благодаря им мы живы. И…, — он слегка поджал губы, а после продолжил. — Я чувствую вину за то, что с ними произошло. Прости меня.

Она больше не смотрела на него, а взгляд устремился куда-то вдаль, желая избежать этого разговора как можно сильнее. Она и сама все время винила Сокола в их смерти. Ведь именно из-за него схватили Дрозда, именно из-за его импульсивности началась та перестрелка, и именно из-за него часть ее семьи погибла. Но по большей части она винила его не столько в смерти, сколько в равнодушие после нее. То, кем он стал потом, во что заставил превратиться саму Ласточку, то, куда он их втянул. Слышать от Сокола извинения и признание вины было ударом в самое сердце. Ей хотелось закричать. Почему ему на эти слова потребовалось двенадцать лет. Почему он столько времени строил из себя бессердечного чужака. А самое главное, заставлял и Ласточку делать это. Сокол толстым слоем бетона залил ее чувства и запретил даже думать о них. А сейчас острым ломом пытается достать их наружу. Спустя столько времени.

— Прошло уже слишком много времени. И я…, — она не стала смотреть на Сокола, хоть и знала, что этот разговор дался ему непросто. — Уже опаздываю на электричку. До встречи.

Ласточка вышла из «Буханки» и быстрым шагом направилась в сторону красного здания вокзала. На ее плече болталась спортивная сумка с одеждой, и то, что она уезжает в небольшой отпуск, сулит, что она вернется отдохнувшей и спокойной. Сокол взглянул ей вслед и мягко улыбнулся.

* * *

Огинский шел по узкому коридору, ведя за собой Щегла и Сизого. Освещение меркло, а вскоре и вовсе наступила темнота. Издали виднелась комната, из которой исходил свет, и это становилось своеобразным маяком. Щегол передернул плечами, представляя, будто они сейчас идут к тому самому свету в конце туннеля, и движутся они прямиком к чему-то неизвестному, опасному и светлому.

— Суд по Матросову должен быть на следующей неделе, — Огинский подошел к одной из дверей. — Дело вели слишком долго из-за отсутствия улик, относящихся непосредственно к нему. Да, он принимал, но за это полагается всего лишь штраф, а за распространения у нас только косвенные.

— Плохо, — Сизый нахмурился. — Хотя, может и не так плохо, — он неоднозначно взглянул на Щегла.

— Он вообще не сильно разговорчивый, так что если у вас получится что-то у него выяснить, то это будет победой.

Огинский распахнул дверь комнаты для свидания, и оттуда донесся зловонный запах сырости и затхлости. Примерно с таким запахом подвалы и заброшенные здание встречают своих посетителей. Издалека было видно Матросова, что сидел за столом, прикованным наручниками к ножке стола. Он выглядел примерно так же, как и в их последнюю встречу. Только если в тот раз причиной этому были наркотики, то сейчас этому послужило длительное время в следственном изоляторе. Сизый и Щегол вошли в комнату, и дверь снаружи захлопнулась.

— О, — Матросов оживился. — Я вас помню. Как там у вас чик-чирик, кудах-кудах?

Сизый тяжело вздохнул и опустился на стул перед ним, оставляя Щегла позади себя, наблюдать за всей беседой. По Матросову было видно, что настроен он не серьезно и большую часть разговора будут составлять подобные низкосортные шуточки.

— Расскажешь на кого работаешь?

— Работаю? — он наигранно удивился. — Я сейчас не совсем способен работать, если ты не заметил, — он попытался вскинуть руку, но лязг наручников о металл ножки стола остановил его.

— Кто тебе наркотики поставлял?

— Какие наркотики? Я понятия не имею, — Матросов посмотрел на Щегла. — Опасно, мальчик, этот комбайн зажует так, что косточки воедино не соберешь. Меня вон зажёвывает все сильней, а он ненасытен. Ему мало моих костей, он и ваши к себе приберет. Только я ему живым нужен. Полезный ресурс, так сказать. А ваша песенка скоро будет спета. В августе, быть может.

— Что ты сказал?! — Сизый потерял все самообладание и подскочил с места. — Кто он? Кто он?! — он потянул Матросова за воротник к себе. — Кто прячется за твоей спиной? Почему не покажется, раз такой смелый?

— Прячется? — Матросов рассмеялся. — Он не прячется. Мой хромой покровитель повсюду и ты знаешь его имя.

— Если ты скажешь, что это Герман Жуков, я тебя убью, — Сизый отпустил Матросов и сделал шаг назад.

— Ты сам все сказал, — он улыбнулся во все свои имеющиеся зубы. — Я итак говорю больше, чем мне позволено, просто слушать надо уметь.

Сизый схватил Щегла за рукав и потащил волоком к железной двери. Постучав дважды, они дождались, пока дверь перед ними распахнется, а после оказались вне этой жуткой картинки, где Матросов выглядел как типичный злодей. Как будто персонаж из мультфильма, он сидел в темной комнате и скалил зубы на пришедших героев, чтобы поиграть с ними в смертельную игру. Только это не мультик, а Матросов — обычный наркоман. Сизый все еще сжимал челюсти так, что его желваки ходили ходуном, а взгляд из доброжелательного и веселого превращался в отчаянный и озлобленный. Сделав несколько глубоких вдохов, он посмотрел на Щегла.

— Я не могу с ним разговаривать, — он прикрыл глаза. — Это невыносимо. Гоняемся за тенью, будто псы, пытающиеся поймать собственный хвост.

— Что тень, что хвост, — Щегол поджал губы. — Все это за нашими спинами.

Сизый распахнул глаза, будто ему в голову пришла гениальная идея. Зрачки забегали с такой скоростью по сторонам, что Щегол напугался такой перемены в его настроении. Он непонимающе нахмурился, выжидая, что же выдаст Сизый.

— Есть одна идея, но Сокол не должен об этом узнать, — он посмотрел исподлобья на Щегла. — Ты веришь мне?

— Верю.

— Мы попросим Огинского нарыть информацию на Германа Жукова. У него наверняка больше ресурсов, чем у нашего Чижа, — Сизый говорил шепотом. — А Соколу скажем, что нашел все Чиж. Я бы и сам ему предложил это, но он не хочет втягивать посторонних людей в наши дела. Но у нас нет другого выхода, ты же понимаешь?

— Ты прав, — Щегол кивнул. — Так мы сможем быть на шаг впереди, чего и хочет сам Сокол.

— Отлично!

Сизый чуть ли не бегом помчался к кабинету Огинского, уже не волоча за собой Щегла. Минуя коридоры и небольшие кабинеты все с тем же затхлым запахом, они оказались у знакомого кабинета, где за столом сидел Огинский и с кем-то переговаривал по телефону. Заметив Сизого и Щегла, он кивнул им, показывая, что скоро закончит разговор. Еще несколько раз он буркнул что-то собеседнику, а после стукнул трубкой о телефон.

— Что-то выяснили? — он сложил руки в треугольник.