Откинув ткань портьер перед рассветом.
И в полумраке я сижу. Во власти полумер.
В таинственном разокружении предметов.
Пространство
раскрывается в иных обличьях.
Изменчиво.
И всякий следующий образ,
Забыв про все присущие ему приличья
Преображается.
Захватывает волость
Доселе неподвластных,
непонятных
И просто чуждых
каждому предмету обращений…
Так удивительно.
И свет полночной лампы,
Лишь распаляет эти ощущенья.
Две тени
Две длинные тени собой зацепились за стену,
Вдвоём разбирают кирпичную кладку по камню;
Шурша по цементу, выводят неслышные трели
И солнце под ними на крошечный миг замирает.
Две тонкие тени склоняются снова друг к другу,
Сжимая любимого в лёгких невидимых пальцах
А солнце проходит над ними, как раньше по кругу
И дарит лишь миг, отдохнуть друг у друга в объятьях.
А после, неслышная, льётся над пропастью песня…
О нежности, важности, нужности этих разлук
Так, с трепетным чувством, и век их течёт интересней,
До тех пор, пока не сомкнёт их объятия круг.
Гранатовое колечко
Тепло и свет, укрытые поверхностью скользящей –
Душе совет, как оставаться чистой, настоящей.
Здесь солнца луч волною изнутри проходит грани
Как он текуч! Как этим измененьем постоянен!
И алый шёлк в серебряном неловком окаймленьи
Свой свет нашёл, и светом возвестил об исцеленьи.
Тепло души своей прохладою смотрящим открывает:
Легко дыши. Легко, как этот дивный камень.
Утренние часы
Там, за окном, танцует жёлтым охра,
И начинается ещё один рассвет.
А я стою бездвижимо, без вздоха
И мимо проплывают сотни лет…
Секунд, конечно же, мне просто показалось,
Что я уж сед, и дряхл, и беззуб:
Мгновеньями мгновенье умножалось,
Когда так близко пил рассвет столетний дуб.
Краски октября
Трава, напившись влагой сентября –
Всей глубиной стареющего лета –
Одела в изумрудный шёлк поля
И стала осени апологетом6.
Ей далека синеющая высь,
Так часто полыхавшая пожаром…
Стой, человек! Замри и приглядись
К неясным струйкам утреннего пара:
Он рвётся ввысь из разогретой тверди,
Растрачиваясь порами земли
На ярко-изумрудный шёлк травы,
На осени волшебные соцветья.
Звезда
Дня через два ноябрь. Иногда
Нам кажется, что время замирает
Когда в ночи летящая звезда
Всё движется, но будто бы не тает.
И никогда (так кажется теперь)
Не догорит тот свет великолепный
И не случится больше ни потерь,
Ни острых слов, ни завываний ветра.
Гори звезда! Пронзая вышину
Алмазной крошкой будущих событий!..
И в этот миг, предчувствуя луну
Нет, невозможно на балкон не выйти.
…Дня через два ноябрь. Не сейчас.
И кажется, что время замирает,
И свет звезды, как душу, отражает
Сиянье восхищенных светом глаз.
***
Себе пристанище подутренний туман
Нашёл в ложбинке меж листком и веткой
И несмотря на то, что листик был так мал,
Да и ещё с собой имел соседку –
Уютно себя чувствовал туман.
Улёгшись, он блистал своей красою
В таинственной прозрачной полумгле –
Прощалось тихо солнце с горизонтом
И тени расходились по земле,
И, вместе с веткой, лист сиял росою.
Что нужно женщине
Что женщине надо? Глоток восхищенья,
Признанье, улыбку, а также печенье
В красивой коробке. Атласные бантики,
Веселье, обновки, и море романтики.
Что женщине нужно? Мечтать и смеяться.
Как маленькой женщине — взрослой казаться,
Так женщине взрослой — малышкою сделаться
Хотя бы на миг, перед маленьким зеркальцем
Чтоб локоны чуть щекотали ресницы,
Чтоб верилось в то, что всё может случиться.
Хотя бы на миг, перед розовым зеркальцем
Нам, женщинам, нужно на что — то надеяться.
Большой и малышке, и старой, и юной,
Ведь вера — сама воплощение чуда.
Мудрец
Мудрец насвистывал, налаживая транспорт:
Педали, цепь, руль, раму и седло.
— Привет, мой мир. Знакомимся? Ну, здравствуй!
Тебе принёс на пробу ремесло:
Смотри, смотри, я быстрый, будто птица!
Вчера я ветер в беге обогнал.
С горы без ног я должен был спустится.
Я с ветром спорил. Ветер проиграл!
Я лишь рассвет не обогнал ни разу,
Но дело тут совсем и не во мне,
Ведь он спешит, упрямая зараза,
А я плетусь на двухколёсном пне…
Каков, скажи!..
Мир рассмеялся звонко
И мудреца по-дружески обнял.
"Езжай, мудрец! Но только потихоньку.
Рассвет ещё никто не обогнал".
Комната и рука
Рука приникла к изголовью кресла…
Нет, не приникла — рухнула навзрыд
И в комнате тот час же стало тесно
От маленькой фарфоровой руки.
К тоске её склонились ближе стены
Не подпуская тёмный небосвод,
Не допуская страшной перемены,
Что, может быть, всю силу заберёт.
Рука рыдала в изголовье стула,
Боясь, пошевелившись, рухнуть в пол,
И стать едва заметным полулунным
Пятном оконным, втоптанным в ковёр.
А стул молчал, упёршись в подоконник
А что он мог? Ведь он же просто стул.
Склонялись стены. Птица, как церковник,
Считала такты прожитых минут.
А в остальном всё было тихо.
Промозглый вечер
Курить не хочется, ни хочется рыдать,
Под тёплым пледом прятаться не хочется,
Не хочется внимать и понимать…
Совсем. Со всеми. Ничего не хочется.
Пью чай. Горчит. За окнами темно.
Пыхтит кастрюля, паром задыхаясь.
При деле все: сосед включил кино,
Жена его, перекричать стараясь
Включила пылесос и патефон,
Открытку музыкальную включила,
И с этой какофонью в унисон
Машина скорой помощи завыла…
А я сижу и пью горячий чай
(Он, кажется, уже не так горчит).
Кастрюля поперхнулась невзначай.
Закончила. Я выключил. Стоит.
Курить по-прежнему не хочется. Совсем.
Под плед не хочется. За окнами темно.
Сирена смолкла. Чей-то голос сел.
И кто-то тихо выключил кино.
Возможно ли?
Возможна ли любовь,
но без определенья?
Структуризации и нарезания её?
Всему — своё.
И строгость песнопений
И время (как же!) каждому своё.
