– Ну и ладно, – он расслабляется и тянется через стеклянные бутылки, шахматные фигуры и недоеденные чипсы за карандашом и рекламкой немецкой шахматной федерации. – Садись.

– Я сказала, что…

– Пожалуйста, – просит он, и что-то в его голосе заставляет меня подчиниться. Пытаюсь вспомнить, когда он в последний раз говорил это слово. По сути, такое простое – «пожалуйста». Правда ведь?

– Ладно. – Я сажусь напротив него так далеко, как это только возможно. Это мое наказание за то, что не пошла за пиццей. – Но я не собираюсь играть, так что…

– Шахматы.

– Что?

– Ты сказала, что не будешь играть со мной в шахматы. Про остальное ты молчала, так что… – Нолан протягивает мне рекламку. На ней нарисована решетка, в середине которой стоит крестик.

Я смеюсь:

– Крестики-нолики? Серьезно?

– Только если ты не предпочитаешь «Уно». Или, может, шашки? «Операция»?

– Это еще хуже, чем «Кэнди краш».

Нолан улыбается. Уголком губ.

– Не говори об этом Тану: она снова положит мне под подушку канцелярскую кнопку.

– Снова? – я изумленно трясу головой. – Ты не можешь на полном серьезе хотеть сыграть со мной в крестики-нолики.

Он пожимает плечами и делает большой глоток индийского пейл-эля.

– Мы можем сделать ставки. Чтобы было веселее.

– Я не собираюсь играть на деньги.

– Мне не нужны твои деньги. Как насчет вопросов?

– Вопросов?

– Если я выиграю, то задам тебе вопрос – заметь, любой вопрос! – и ты должна будешь ответить. И наоборот.

– О чем ты вообще можешь меня спросить?..

– По рукам?

Что-то внутри подсказывает, что это плохая затея, но я не могу точно сказать почему, поэтому киваю.

– По рукам. Пять минут. Затем я ухожу. – Я забираю карандаш из пальцев Нолана и рисую свой нолик.

Первые три игры проходят вничью. Четвертая остается за мной, и я широко улыбаюсь. Мне и правда нравится побеждать.

– Так что, я могу задать вопрос?

– Если хочешь.

Понятия не имею, о чем его спрашивать, но не хочу отказываться от своего приза. Какое-то время ломаю голову, а затем решаюсь:

– Что такое Турнир претендентов?

Нолан выгибает бровь:

– Ты спрашиваешь меня о том, что легко гуглится?

Ему удается слегка смутить меня.

– Это турнир, – продолжает он, – где определяется игрок, который будет противостоять текущему чемпиону мира.

– То есть тебе?

– На данный момент – да.

Я мягко фыркаю:

– И последних четырех лет.

– И последних четырех лет, – в его голосе нет ни капли хвастовства. Никакой гордости.

В этот момент до меня доходит, что Нолан впервые стал чемпионом мира в тот самый год, когда я бросила шахматы. Если бы этого не произошло, мы бы встретились гораздо раньше и совершенно при других обстоятельствах.

– В Турнире претендентов участвуют десять игроков, которых отбирают в других супертурнирах или по рейтингу ФИДЕ. Они соревнуются друг с другом. Затем через несколько месяцев разыгрывается титул чемпиона мира.

– Это за него дают приз в два миллиона долларов?

– В этом году три.

Мое сердце пропускает удар. Мне даже страшно представить, как такие деньги могут помочь моей семье. Не то чтобы я считаю, что могу победить Нолана. Или вообще окажусь на Турнире претендентов. Меня не приглашают на супертурниры, а мой рейтинг где-то рядом с жвачкой, которая прилипла к подошве моего ботинка.

Сжав карандаш, рисую новое поле. Должно быть, я слишком зациклилась на деньгах, потому что в следующей партии побеждает Нолан.

Я закатываю глаза:

– Отвлеклась. Ты не очень-то заслуживаешь…

– Почему ты бросила шахматы в четырнадцать лет?

Мое тело напрягается.

– Прошу прощения?

– В сентябре, после турнира в Филадельфии, ты сказала, что бросила играть не из-за того, что умер твой отец. Тогда из-за чего?

– Мы не договаривались отвечать на подобные вопросы.

– Мы договорились, что это может быть любой вопрос, – Нолан выдерживает мой взгляд, в его голосе нотки вызова. – Если хочешь, можешь не отвечать.

Именно так мне и следует поступить. Не отвечать и оставить Нолана одного с его глупым вопросом, ответ на который его не касается. Но я не могу заставить себя промолчать. Несколько секунд кусаю нижнюю губу и, поборов желание вырезать следующий нолик у Нолана на коже, отвечаю:

– У нас с отцом испортились отношения задолго, – три года, одна неделя и два дня, – до его смерти. Тогда я и перестала играть.

– Почему вы отдалились?

– Это уже второй вопрос. И если выиграешь снова, никаких вопросов на эту тему больше не принимается.

Нолан хмурится:

– Это почему?

– Потому что я так сказала, – огрызаюсь я.

На мгновение он замолкает, но затем, верно уловив угрозу в моем голосе, кивает.

После этого еще несколько партий заканчиваются ничьей. Точнее, их двадцать три. Никто из нас не хочет, чтобы ему задавали неудобные вопросы. И когда я одерживаю победу в двадцать четвертой игре, Нолан в своем стиле ударяет рукой по столу. Если честно, его реакция даже поднимает мне настроение.

Я уже профукала один вопрос, поэтому на этот раз мне хочется спросить о чем-то личном. Может, о его отношениях с Кохом? Или узнать историю о сестрах Бодлер? О его дедушке? Есть кое-что, что давно меня волнует, но если задам этот вопрос, то переступлю черту. С другой стороны, Нолан спросил меня об отце, и я не против отомстить. Может, даже хочу это сделать.

– У меня дома, когда Сабрина спросила, с кем ты спишь, ты сказал… Я толком не поняла, что ты сказал и… – Я замолкаю.

– В чем вопрос? С кем я сплю?

Коротко киваю. Щеки горят. Я уже успела пожалеть, что решилась об этом заговорить.

– Ни с кем.

Эм?

– В смысле?

– Я ни с кем не сплю. Или, по крайней мере, ни с кем не спал.

Мне нужно какое-то время, чтобы переварить услышанное. Чтобы реально осознать: Нолан Сойер, Убийца королей, беспечно признает, что ему двадцать и он еще девственник. Не то чтобы в этом было что-то неправильное. Но все же.

Нет. Я неправильно поняла. А как же сестры Бодлер?

– Ты никогда ни с кем не спал, – повторяю я.

– Не-а, – уверенным тоном заявляет он. И выглядит абсолютно спокойно, как будто не собирается никому ничего доказывать, кроме себя. По крайней мере, здесь, сейчас, со мной.

– О, – чувствую, что мне надо наступать постепенно. – Так ты… Я хочу сказать, тебя все устраивает или ты хотел бы… – Краска еще сильнее приливает к щекам.

Нолан нависает надо мной:

– Имеешь в виду, хотел бы с кем-нибудь заняться сексом?

Я киваю. Иисус, у меня есть язык. Я могу говорить.

– Раньше нет, – Нолан даже не раздумывает. – Но в последнее время захотел.

– Что… Что изменилось?

Он внимательно смотрит на меня.

– Мне говорили, что дополнительные вопросы не принимаются, – уголок его губ вновь выгибается в улыбке. – К тому же я слышал, что у тебя опыта хватит на нас двоих.

Издаю стон:

– Не скажу, что… Тебе не стоит верить всему, что говорит Дарси.

– Это ведь неплохо. – Нолан рисует новое поле.

Я все еще взволнована, поэтому он легко выигрывает.

– Что ты собираешься делать после того, как закончится твоя стипендия?

– Что ты знаешь о моей стипендии?

– Никаких вопросов на вопросы.

Я закатываю глаза:

– Буду искать место автомеханика. К чему ты клонишь?

– Как насчет шахмат? Просто бросишь играть?

– Ага, – я выхватываю карандаш из его руки. – В шахматах у меня нет будущего.

Нолан фыркает:

– Ты не можешь просто…

– Я ответила на твой вопрос. Следующий раунд.

Он смотрит на меня с упорством и раздражением, а затем почти мгновенно побеждает. Как он это делает? Он пьет, а я нет, но именно я оступилась.

– Валяй, – я в очередной раз закатываю глаза. – Но никаких дополнительных вопросов.

Нолан наклоняется в мою сторону, взгляд его темных глаз серьезен, на коже пляшут звезды.