Я вздыхаю. А затем крепкое объятие Тану выдавливает из меня последний воздух. Я в облаке аромата лаванды.

– Последний вечер в Торонто! Понимаешь, что это значит?

– Я думала прогуляться по центру…

– О нет. Ни за что. – Тану отстраняется и зажимает мое лицо в ладонях. В ее зрачках от возбуждения мигают огоньки. – Сегодня, Мэллори, мы будем играть в скиттлс!

Скиттлс похож на шахматы.

На самом деле, это и есть шахматы – только без часов и протокола, зато с полупустыми банками пива и музыкой «Солт-эн-Пэпа», которая старше нас. Мы сидим под звездами светильника-проектора, который притащила какая-то девчонка из Бельгии в качестве подарка на «новохостелье».

На этой интернациональной вечеринке вместо крутящихся бутылок – шахматные доски. Встреча проходит, как я понимаю, благодаря организаторским талантам Тану и Эмиля, а также репутации Нолана. Уже не первый час люди приходят и уходят, приносят свои шахматы, чтобы сыграть в блиц[37], рапид[38], шахматы Фишера[39].

Шахматы на раздевание.

– Пить можно с девятнадцати, Мэл, – говорит мне Тану, когда я второй раз отказываюсь от какого-то фруктового напитка. Она потеряла слона и свои носки десять минут назад. – Это законно! Как взятие на проходе[40]. Или превращение пешки![41] Или короткая ро…[42] Черт, прошу прощения! – Содержимое ее стакана выливается на итальянца, которого Нолан вчера обыграл, и она спешно переключается на милого японца, чтобы нарисовать ему усы, забыв и обо мне, и о том, что мне еще восемнадцать.

Я снова концентрируюсь на партии в рапид против шри-ланкийской девушки, с которой сблизилась, заметив у нее значок с «Дрэгон эйдж». Она невероятно милая, с ней легко общаться, и несколько месяцев назад я бы попыталась с ней затусить.

Я дала аннибалову клятву, что не буду играть ради удовольствия. Да, именно этим я и занимаюсь. Нет, не хочу об этом говорить.

– …Та партия, где Нолан стащил черного коня с доски Капорани на Турнире равных возможностей и все партии отложили на двадцать минут, потому что не могли его найти?

– Это было после Гибралтара, когда Капорани подменил мою воду на дистиллированный уксус.

– За это мы отомстили бомбочкой из глиттера. Он сверкал несколько месяцев.

Народ смеется. Эмиль и Нолан в окружении друзей и фанатов сидят на диване, размышляя над развернувшейся перед ними партией. Одна девушка с почти такими же светлыми, как у меня, волосами свернулась в клубок у Нолана под боком. Сложно сказать, что он думает по этому поводу, потому что полностью сосредоточен на игре. Похоже, он провел рукой по волосам, потому что они слегка взъерошенные и безумно привлекательные.

Это я тоже пока обсуждать не готова.

– Должно быть, круто играть против такого соперника, – говорит шри-ланкийка, следуя за моим взглядом.

Я тут же перестаю смотреть.

– Он иногда ведет себя как мудак, – отвечаю я, хотя ко мне это вряд ли относится.

Шри-ланкийка издает тихий, хриплый смешок.

– Все гении такие. Я слышала, что у него ай-кью сто девяносто. Может, и выше, но тесты плохо такое измеряют.

– Мясной рулет он уминает не как человек с ай-кью сто девяносто, – злопамятно бормочу я.

– Прошу прощения?

– Ничего. Эм, шах и мат, кстати. – Я встаю, вытираю ладони о легинсы и решительно отказываюсь от любых попыток продолжить общение. – Было приятно познакомиться. Мне завтра рано вставать, так что…

– Куда ты собралась, Мэл? – Тану возникает из ниоткуда. – Еще даже двенадцати нет!

– Продолжайте веселиться. Мне нужно купить подарки для сестер завтра утром…

– Может, останешься еще на чуть-чуть? Ты же хочешь пиццу?

– Пиццу?

– Да, давайте пойдем за пиццей!

– Я вроде как устала и…

– Тогда мы сходим за ней сами! – Тану оборачивается на нетвердых ногах. – Кто хочет пойти за полночной пиццей?

Или Тану – душа этой вечеринки, или пицца – однозначно лучшая еда в мире, но уже через тридцать секунд музыка замолкает и народ покидает комнату, оставляя меня в одиночестве.

Может, внутри мне восемьдесят, потому что я благодарна за благословенную тишину.

– Ты идешь? – спрашивает из дверного проема блондинка, которая раньше была с Ноланом.

У нее милый акцент. Только до этого мы ни разу не разговаривали, поэтому я не очень понимаю, почему она обеспокоена на мой счет.

– Нет.

Я вздрагиваю и поворачиваюсь. Нолан – она спрашивала Нолана. Который все еще сидит на диване.

– Уверен?

Он едва удостаивает блондинку взглядом:

– На все сто.

Возможно, он ненавидит пиццу и ест только настоящий сицилийский кальцоне с томатами, выращенными у подножия Этны.

Мне плевать. Я иду к себе.

– Нолан, когда Тану вернется, скажешь ей, что я пошла спать? – Я неопределенно машу рукой на стулья, шахматные доски и диван. – Хорошего…

Его рука ловит мою за запястье. Я слишком поражена, чтобы попытаться освободиться.

– Давай немного поиграем, Мэллори.

Я замираю. Коченею. Но и на этот раз вырываюсь из его хватки.

– Я говорила тебе, что не…

– …играешь вне турниров. Да. Но ты играла весь вечер, и турнир давно закончился. С пятью разными людьми.

Я усмехаюсь:

– Ты считал?

– Да, – он смотрит мне прямо в глаза. На его подбородке и скулах то и дело пляшут звезды от светильника. – Я был уверен, что ты закончишь вечер в комнате Бандары.

– Бандары?

– Рухи Бандара. Ты с ней только что играла.

Делаю шаг назад, отказываясь признавать, что думала примерно о том же. Но вслух говорю:

– Я не хочу играть против тебя.

– Тогда у нас проблема, потому что я очень хочу сыграть против тебя.

Внутри меня что-то трепещет: кажется, он имеет в виду что-то другое. Будто…

Не знаю.

– Ты уже играл против меня.

– Один раз.

– Одного раза достаточно.

– Один раз – это ничто. Мне нужно еще.

– Уверена, есть куча людей, которые с радостью с тобой сыграют. Некоторые даже готовы заплатить, только чтобы посидеть напротив тебя за доской.

– Но я хочу тебя, Мэллори.

Я тяжело сглатываю и отвожу взгляд. Он прав: я уже нарушила свое правило не играть после работы. Так почему упорно сопротивляюсь?

Возможно, причина в том, что я видела, как он играет. Видела, насколько он гениален. Как одним взглядом считывает планы соперника и делает то, что я пока не могу понять. Если мы сыграем, я проиграю. И да, я ненавижу проигрывать, хотя это едва ли будет равный матч. Конечно, лучший игрок в шахматы в мире будет лучше стипендиатки «Цугцванга». Большое дело. Это все равно что расстраиваться, что не можешь проплыть двести метров баттерфляем быстрее Майкла Фелпса.

Возможно, меня беспокоит что-то еще. Не уверенность, что я проиграю, а уверенность Нолана, что это произойдет.

Да. Его одержимость, похоже, кроется в том, что я уложила его на лопатки. Один-единственный раз. У меня есть врожденный талант к шахматам, но я не могу быть лучше того, у кого есть и талант, и годы профессиональных тренировок. Мы сыграем, он выиграет, и я стану для него такой же, как все остальные: поверженной Ноланом Сойером.

Он мгновенно потеряет ко мне интерес и…

Это же хорошо, правда? Мне же не нравится, что Нолан Сойер появляется у меня на пороге и обсуждает «Ривердейл» с моими сестрами? Мне нужно просто согласиться сыграть с ним и закончить разом все, что между нами происходит.

Но…

– Нет, – слышу я собственный голос.

Нолан сжимает челюсть.