Оз не разговаривает со мной две недели, а когда открывает рот, я готова убить его.

Утро четверга. Сижу у себя за столом, пялюсь на каменный сад и воспроизвожу в голове игру Фишер – Спасский 1972 года. Внезапно он произносит:

– Ты едешь на Открытый чемпионат Филадельфии.

Я замираю. Затем шиплю:

– Что?..

Невероятно, до зубного скрежета без всякого повода я взбесилась, что он отвлекает меня в такой важный момент. Сегодня утром, готовя Дарси овсянку («Давайте называть вещи своими именами: это не что иное, как “Нутелла”, посыпанная овсяными хлопьями», – пробурчала Сабрина, надкусывая кислое яблоко), я осознала, что Фишер совершил ошибку, которую Спасский мог бы обернуть в свою пользу. С тех пор я не переставала думать об этом, уверенная, что черный конь…

– Я поведу, – говорит Оз. – Отъезжаем в шесть.

Почему он не заткнется? Я ужасно раздражена.

– Отъезжаем куда?

– В Филадельфию. Что с тобой не так?

Я игнорирую его и возвращаюсь к своей мысленной игре, пока не наступает вечерняя сессия с Дефне. Я уже жду наших встреч – отчасти потому, что она единственный взрослый человек, за исключением мамы, с которым я общаюсь, но еще потому, что мне действительно нужна ее помощь. Чем больше усилий я прикладываю, изучая технические аспекты игры, тем сильнее понимаю, как мало в самом деле знаю и насколько мне нужен тренер. Подозреваю, именно поэтому гроссмейстеры все время берут мастер-классы и находят себе наставников.

– Мы можем разобрать одну партию? – спрашиваю я, едва пересекая порог библиотеки. – Я тут застряла на одном моменте…

– Давай поговорим о чемпионате в Филадельфии.

Застываю:

– Прости, о чем?

– Открытом чемпионате Филадельфии. Турнир. Твой первый турнир – уже в эти выходные.

Моргаю:

– Я…

Дефне вздергивает подбородок:

– Ты?

О. Оу?

– Сомневаюсь… Вряд ли… – Сглатываю. – Думаешь, я готова?

Она одобрительно улыбается:

– Если честно, то совсем не готова.

Восхитительно.

– Но это слишком хорошая возможность, чтобы ей не воспользоваться. Филадельфия совсем рядом, а это уважаемый открытый турнир. – Я смутно представляю, что это значит; возможно, поэтому Дефне продолжает: – Там будут игроки самого высокого класса, входящие в десятку лучших по всему миру, однако обычным шахматистам без рейтинга типа тебя тоже можно принять участие. К тому же это турнир на выбывание: проигравший в каждом матче вылетает, победитель двигается дальше. Так что ты не застрянешь там с посредственными игроками только потому, что у тебя нет рейтинга. Ну, если будешь выигрывать, конечно, – она дергает плечами. Ее единственная сережка в виде перышка радостно звенит. – Я тоже поеду. В самом худшем случае ты просто опозоришься.

Супер-пупер.

Так я оказываюсь на пассажирском сиденье красного «Мини-Хэтча» Оза в субботу утром. Позади Дефне перечисляет правила турнира, о которых может вспомнить, и ее голос слишком пронзительный для шести утра:

– Дотронулся – двигай и дотронулся – бери, конечно. Если во время своего хода ты коснулась фигуры, то обязана передвинуть ее. Все свои ходы необходимо записывать в бланк нотации[19]. Не разговаривай с оппонентом, если только это не твой ход и ты не хочешь предложить ничью. Во время рокировки используй только одну руку и сначала касайся короля. Если случится конфликт или разногласие, позови кого-нибудь из судей и ни в коем случае не вступай в конфликт с…

– С ума сошла? – рявкает Оз.

Я слежу за его взглядом и понимаю, что он смотрит на обернутый в фольгу сэндвич с джемом и арахисовым маслом, который я только что вытащила из рюкзака.

– Эм… Хочешь кусочек?

– Съешь это или что-нибудь еще в моей машине – я отрублю тебе руки и сварю их в моей моче.

– Но я голодная.

– Тогда голодай.

Я прикусываю щеку изнутри. Честно говоря, думаю, он начинает мне нравиться.

– Но этот сэндвич поможет мне морально.

– Тогда страдай. – Оз включает поворотники и перестраивается в правый ряд с таким рвением, что я едва не ударяюсь головой о стекло.

Открытый чемпионат Филадельфии ни капельки не похож на благотворительный турнир в Нью-Йорке, и моя первая догадка, что все дело в присутствии журналистов. Их не то чтобы много – не сравнить с туром Тейлор Свифт в 2016-м, но вполне приличная толпа с операторами и фотографами в центре зала инженерного здания штата Пенсильвания, где и будет проходить турнир. С трудом верится, что все это реально.

– Здесь кого-то убили или что? – спрашиваю я.

Оз бросает на меня свой обычный «ты-слишком-незначительна-чтобы-жить» взгляд.

– Они освещают турнир.

– Может, они думают, что здесь будут играть в баскетбол?

– Мэллори, хотя бы притворись, что в тебе есть немного уважения к спорту, который дает тебе средства на существование.

Он не так уж далек от правды.

– До турнира еще целый час, если на то пошло.

– Они, возможно, надеются хотя бы мельком увидеть…

Кто-то появляется в вестибюле – и Оз оборачивается вместе со всеми. Журналисты оживляются и принимаются за дело. Мне отсюда не очень видно: кто-то высокий с темными волосами, затем еще кто-то высокий с темными волосами, которых едва можно разглядеть за камерами и микрофонами. Вошедшие направляются прямиком к лифту. Что именно спрашивает у них пресса, я не слышу, только разрозненные слова, из которых не получается собрать предложение: «в форме», «награда», «Бодлер», «победа», «развал», «кандидаты», «чемпионат мира». К тому моменту, как я привстаю на цыпочки, двери лифта уже закрываются. Журналисты разочарованно бормочут, потом начинают расходиться.

Часть меня любопытствует, кто это был. Другая часть, та, которой снятся странные, реалистичные сны, где есть темные глаза и большие руки, хватающие мою королеву, почти уверена, что…

– Я вас зарегистрировала. – Дефне появляется из ниоткуда и раздает нам бейджики на ленточках. – Давайте сначала заедем в отель, оставим вещи и затем вернемся как раз к церемонии открытия.

Киваю, думая о том, чтобы успеть хоть немного поспать, но мужчина в возрасте с микрофоном в руках бодро шагает в нашу сторону.

– Гроссмейстер Оз Нотомб? – спрашивает он. – Меня зовут Джо Алински, я с сайта chessworld.com. У вас есть время для короткого интервью?

– Оз сейчас двадцатый, – шепчет Дефне мне на ухо, в то время как Оз учтиво отвечает на вопросы, в какой он форме, как проходят его тренировки, на что он надеется и что любит есть перед игрой (внезапно: мармеладных мишек).

– Двадцатый?

– Двадцатый в мире.

– Двадцатый в мире?!

– Шахмат.

– Да, точно.

Дефне ободряюще улыбается. Если учесть, что я жила и дышала шахматами почти десять лет и до сих пор помню игру, то я удивительно мало знаю о профессиональных шахматистах – возможно, из-за маминого запрета на участие в соревнованиях. Но Дефне никогда не позволяет мне ощущать себя полной идиоткой, даже когда я задаю идиотские вопросы.

– Первая двадцатка – это важно. Шахматисты оттуда уже не просто соревнуются с другими, они настоящие профи.

– А в чем разница?

– Кто угодно может играть в шахматы, но не все зарабатывают на них. Призовые деньги, спонсоры, рекламные контракты.

Я представляю, как во время Супербоула показывают рекламу «Маунтин дью» с участием шахматиста. «“Маунтин дью” – напиток гроссмейстеров».

– У Оза тоже стипендия?

– Как раз наоборот. Он платит некоторым гроссмейстерам в «Цугцванге», чтобы те тренировали его.

– Оу, – я обдумываю услышанное. – Он где-то подрабатывает?

Может быть, он развозит заказы в «Инстакарте»[20] с двух до пяти утра? Это объясняет, почему он вечно в дурном настроении.

– Не-а, но его отец – исполнительный директор в «Голдман Сакс»[21].