Annotation

В отчем доме Алёна переосмысливает ценность простого человеческого общения.

Юлия Ива

Юлия Ива

Яблоки даром

Закинув руки за голову, Алёна смотрела в крашеный потолок веранды и наслаждалась звуками и запахами, вернувшими её в детство: сладковатый аромат пшённой каши из духовки, за окном — гвалт воробьёв, умыкнувших у козы горбушку хлеба, и звон цепочки, на которой отец повёл козу на луг. Раннее солнце лежало на половицах прямоугольным пятном от окна.

Она чувствовала себя той пятнадцатилетней девчонкой, восторженной мечтательницей, ещё не отведавшей предательства и настоящей боли. Той, у которой жива мама, и ещё нет сына-подростка и всех связанных с этим радостей и проблем.

Алёна подхватилась, затянула пояс халата и босиком вышла на крыльцо. Спустилась по ступеням в росистую траву. Ноги обдало холодом, острый камешек кольнул ступню.

— Доброго здоровья!

Смотревшая под ноги Алёна вздрогнула от неожиданности и оглянулась: за невысоким забором маячила кокетливая соломенная шляпка. Неловко ступая по колкой траве, Алёна подошла и распахнула калитку:

— Здравствуйте, тётя Женя!

Личико пожилой соседки засияло всеми морщинами. Тёмные глазки, острый нос и по-девичьи тугие румяные щёки — прямо лисичка на пенсии! Алёна невольно улыбнулась в ответ.

— Ножки росой лечишь или закаляешься? — полюбопытствовала тётя Женя и, не дожидаясь ответа, заключила: — А всё равно хорошо!

У её ног стояла сумка-тележка, набитая так, что молния грозила вот-вот разойтись.

Вернулся с лужайки Алёнин папа, кивнул на сумку:

— На станцию, соседка? Яблоки везёшь?

— Яблоки да моркови немножко. Тебе, сосед, ничего купить не надо? В аптеке или, может, в магазине?

— Нет, спасибо.

Тётя Женя вопросительно посмотрела на Алёну, но и ей ничего не требовалось. Старушка мешкала, поправляя шляпу и выжидающе поглядывая то на Алёну, то на её отца. Алёне стало неловко: может, всё-таки попросить о чём-нибудь?

— Степановна! — донёсся из-за забора слева одышливый женский голос с капризными нотками. Вторая соседка, Валентина Фёдоровна, грузная и неповоротливая, как дубовая колода, спустилась с крыльца: — Упаковку спичек купи.

— Куплю, — неохотно отозвалась тётя Женя, не взглянув в её сторону.

Алёна мысленно усмехнулась: ничего не меняется, всю жизнь эти две женщины друг друга не переваривают. Тётя Женя подавила вздох и нацепила старомодные тёмные очки:

— Ну, пойду!

Она выкатила сумку-тележку на асфальт и бодро зашагала вдоль тополиной аллеи, ведущей к железнодорожной станции. Сухонькая, почти не согбенная, словно не пенсионерка-колхозница, а пожилая балерина. На дороге лежали длинные тени тополей, и она ступала по ним, будто по шпалам.

— Всё ходит, ходит! — проворчала Валентина Фёдоровна, замахиваясь хворостиной на стрекочущую на рябине сороку. — Таскает свои сумки всё лето.

А ведь правда: всякий раз заезжая на станцию по пути к отцу, Алёна встречала тётю Женю. В июне та продавала редиску и зелень, в июле — малину и крупную, иссиня-чёрную смородину. В придачу к ягодам дарила покупателям букетики ароматных листьев, перевязанные по черенкам шерстяной ниткой. В августе сидела с полной сумкой душистых розовощёких яблок. В сентябре будет торговать чисто вымытой оранжевой морковкой и бордовой свёклой.

Соседка продолжала бурчать:

— Пенсию получает, сын каждый месяц деньги шлёт, а ей всё мало! Наверно, уж полный матрас денег напрятала, ненасытная! И ведь всё подчистую скупают у неё, ничего назад не привозит! Сидела бы дома, восьмой десяток как-никак разменяла! Неужто так и будет шастать до самой смерти?

— Не сидится ей, — добродушно бросил отец. Соседка махнула рукой и скрылась в доме. Отец посмотрел вслед тёте Жене: — Смурная сегодня Евгения Степановна. Наверное, от Сани опять ни слуху, ни духу. Деньги-то шлёт, а позвонить лишний раз не удосужится. Надо будет её вечером расспросить.

Алёна нахмурилась:

— Ну пап, как о таком спрашивать? Может, она не хочет об этом говорить? Он её сын, какой бы ни был.

— Я ж ничего такого, — отец поднял брови и развёл руками, — просто спрошу.

Алёна замаскировала упрёк улыбкой и шутливым тоном:

— Ох уж эти советские люди! Никакого личного пространства!

Отец посмеялся:

— Это у вас в городе пространство, а мы всё по-старинке, запросто. — Он присмотрелся к Алёне: — Не озябла, босиком-то?

Алёна потрясла мокрой ступнёй, пытаясь стряхнуть налипшие листики и травинки.

— Озябла, — повторила она, будто пробуя это слово на вкус, и улыбнулась: оно тоже было из детства. Теперь ей никто так не говорил.

— Пойдём греться!

Отец кормил её золотистой пшённой кашей, щедро сдобренной топлёным маслом, и подливал горячий чай. Просил рассказать о себе, о работе. Алёна не знала, что рассказывать о себе, и говорила про сына: совсем взрослый, кадетская школа нравится, встречается с девочкой. Обещал на днях приехать, выкопать картошку. Папа улыбался. Голова его стала совсем белой, а худое лицо потемнело от загара, и только когда он удивлённо вскидывал седые брови, становились видны светлые лучики в глубине морщинок у глаз.

Узловатыми, не разгибающимися полностью пальцами отец подвигал к Алёне то сахарницу, то вазочку с печеньем. А она, будто очнувшись от многолетнего сна, силилась понять, когда он успел превратиться в старика? И проносились в голове картинки из детства, где папа молодой, черноволосый, катает её на плечах и совсем не сутулится.

После завтрака дёргали из грядки созревший лук и обрезали его длинные поникшие пёрышки. Солнце играло на золотом ворохе луковиц, взглянешь — и настроение поднимается, становится так приятно работать! Набрали по ведру ароматных помидоров и огурцов — на засолку, отец любит ядрёненькие. Срезали высохшие огуречные плети — они шуршали, как бумажные, и кололи руки.

Перед обедом, когда Алёна разогревала наваристые щи, вернулась со станции тётя Женя. Вызвала отца на крыльцо. Алёне стало любопытно. Она выглянула в окно веранды. Соседка вытащила из сумки кустик лимонно-жёлтых хризантем с земляным комом внизу, упакованным в пакет.

— Это вот, сосед, хризантема. Как у Татьяны твоей росли. Помнишь?

Алёна тут же вспомнила, сглотнула ком в горле, прижала к застучавшему сердцу ладонь.

Отец осторожно взял кустик в руки, кивнул и неловко буркнул:

— Ну…

Тётя Женя улыбалась:

— Я, как цветы увидала, сразу твою Татьяну вспомнила. Бери, под окном посадишь. Можно бы и на могилку, да не перезимует там. На зиму надо хризантему в горшок и домой.

Отец недоверчиво покачал головой, прокашлялся, но полностью справиться с чувствами не сумел, и голос прозвучал надтреснуто:

— Сколько я тебе должен за цветы?

Соседка замахала руками:

— С ума сошёл? Ничего не надо! Кружку воды дай — жарко, а мне ещё этой вражине, Фёдоровне, спички нести, — она мотнула головой в сторону дома «заклятой подруги».

Алёна решилась выглянуть:

— Тёть-Жень, пойдём обедать с нами?

— Нет, нет, — замахала она веснушчатыми руками, усаживаясь на ступеньку и снимая шляпку с растрепавшихся пегих кудряшек, — водички только!

За кружкой воды отец с тётей Женей просидели часа два. Успели обсудить всё от урожая и погоды до политики и общих родственников в дальней деревне. Алёна немного послушала и ушла готовить помидоры на засолку. Вернулась на веранду, чтобы взять из шкафа стеклянные банки и услышала за дощатой стенкой приглушённый тёти-Женин голос:

— Спасибо тебе, сосед, за беседу. С людьми на станции хоть и интересно, а всё ж не то, чужие они и есть чужие. А тут прямо душу отвела! И про Саньку своего выговорилась. Полегчало.

Алёна сквозь тюлевую шторку наблюдала, как тётя Женя встала, подобрала со ступеньки шляпу и пошла прочь, волоча за собой сумку-тележку. На повороте у калитки сумка подпрыгнула, из неё выпала какая-то картонка. Алёна думала, отец окликнет свою собеседницу, но тот уже ушёл с крыльца.