Игла на конце тонарма с лёгким треском опустилась в виниловую канавку. Грампластинка с портретом Эдит Пиаф крутилась в красном раритетном чемоданчике, наполняя квартиру музыкой.

Лавр встряхнул смятое полотенце, отчего то развернулось, и пошёл к душевой. Он перешагнул низкий бортик, подпевая:

– Нон! Рья дарья-я-я…

Вопреки вчерашним настройкам, горячая вода ошпарила его грудь, и он резко, почти до визга повысил октаву:

– Нон, же не регрета рья-я!

Не успел Лавр намылиться, как кто-то мощный выбил из его лёгких воздух и выдернул на холод. Рот застыл в беззвучном крике, кожа покрылась мурашками. Бугай в каске и комбинезоне службы безопасности вытолкал его в комнату, где четверо других охраняли периметр. Балаклавы скрывали их лица, а дула оглушающих пистолетов целились в хозяина квартиры. Одинаковые, как игрушечные солдатики, они сверлили его взглядами до тех пор, пока командир с кустистыми седыми бровями не махнул рукой и все разом не опустили оружие: голый тощий парень не представлял для них угрозы.

Съёжившийся от холода и шока, он прикрывался одной рукой, а другой отводил намокшие пряди со лба. К счастью, руки ему в этот раз не заломили.

Липкая пена сползала по его коже, капли скатывались с затылка на спину и звонко разбивались о пол. Лавр едва держался, чтобы не вздрагивать от сквозняка и дразнящих резких движений, которыми ему специально действовали на нервы. Но захоти они прибегнуть к насилию – уже бы избили. Значит, лишь пытались припугнуть. Эта мысль помогала ему сохранять связь с реальностью, хотя пугало другое.

Всё, что случалось на станции, происходило с одобрения Фирса. Точнее, по его приказу. «Самодеятельность» если и проскальзывала, то крайне редко. Он был искусственным интеллектом, который контролировал инфраструктуру, социальные службы, разрешал мировые споры и не позволял городу, висящему на горизонте событий чёрной дыры, пасть в сингулярный колодец. Жители слепо доверяли ему. Теперь же благополучие отдельно взятого человека висело на волоске его алгоритмов.

– Анисов у нас, – доложил в рацию седобровый командир. Парень узнал его.

В ответ прозвучало невнятное шипение. У Лавра слишком сильно стучало в висках, чтобы разобрать слова. Но не так громко, как в первый раз. После того, как пропал Володя, к нему приходили трижды: когда его не было дома, а вернувшись с работы, он обнаружил полную разруху и весь вечер раскладывал вещи по местам; когда он лежал в тёплой постели и читал книгу; когда он готовил, и мясо на сковороде в тот день сгорело до состояния подошвы.

Исчезновение друга превратило его жизнь в череду допросов и обысков, как будто взрослый мужчина мог прятаться в его бельевой корзине. Не отправь Володя того злосчастного сообщения, может вояки бы уже отвязались. Последним, что написал он месяц назад, было: «Я ТАКОЕ узнал… Ты не поверишь!»

– Так точно, – пробубнил военный, схватил Лавра за плечо и поволок на улицу.

На полпути он остановился, бросил быстрый взгляд на Лавра и, словно уколовшись, сказал одному из подчинённых:

– Дай ему, чем прикрыться.

Полотенце небрежно бросили прямо в лицо Анисову, а его самого тут же выставили за дверь. Они даже не утрудились её закрыть. Шершавый тротуар царапнул босые ступни. Не разбирая дороги, Лавр упёрся коленом в скамейку и поморщился от боли.

Он радовался, что искусственная ночь ещё не закончилась и никто из соседей не видит его в одном полотенце на узкой улочке, со скамейками, стоящими спинками друг к другу – по одной напротив каждой двери. Но его гнев стал стремительно нарастать, надуваясь, как ядерный гриб, стоило взглянуть в окно, единственное в районе, где горел свет. В беззвучной злобе Лавр взирал на то, как его дом переворачивают с ног на голову под переливы французского шансона.

Музыка вторженцам нравилась: мало у кого был настоящий виниловый проигрыватель. СБшники вытряхивали всё из ящиков, сбрасывали на пол подушки и постель, разворотили гардероб, просвечивали ультрафиолетом кладовку. Когда они покусились на святое – его коллекцию винила – он не выдержал и ворвался внутрь.

Сначала его даже не заметили. Не желая, чтобы кто-то ещё прикасался к пластинкам, он раскидал нетронутые по полу и сказал:

– Вот, нету тут ничего. Зря стараетесь.

Лавр сгрёб тонкие картонные коробки и отодвинул их в свободный угол, выхватил у оторопевшего вояки последнюю и бросил к остальным. Бугай шагнул к нему и уже открыл было рот, как Анисов на корню оборвал его возмущённый выпад:

– Да ладно, ребят, ну не в шесть утра же!

– Твоё присутствие здесь не требуется, – глухо заметил командир. – Слушай сюда…

– Да мне по боку, дядь Глеб. – Отрезал он. – Дайте одеться, я на смену опаздываю. А потом делайте здесь, что хотите: умеете вы не особо много, только бардак устраивать.

– Какой я тебе дядь Глеб?

– Тот, который муж маминой сестры, тёти Гали. Как будто я вас всех не узнаю в этих балахонах! Не надо держать меня за идиота.

Уже более сдержанным тоном командир спросил:

– Да где же тебя искать потом, если что нароем?

– Во-первых, не нароете. Во-вторых, вы знаете, где. Со станции я точно никуда не денусь.

– Другой-то как сквозь землю провалился. Ладно. – Согласился он. – Иди отсюда.

Под хмурыми взглядами Лавр вытащил из кучи вещей первые попавшиеся штаны и кофту, напялил их на себя, обулся и зашагал к выходу.

– Развлекайтесь, – бросил он, не оборачиваясь, и беззвучно добавил, – козлы.

Перед тем, как скрыться за поворотом, Лавр услышал: «Что встали? Продолжаем!». Кто-то заблокировал дверь, отрезав его от звуков обыскной возни. Ему захотелось плюнуть на тротуар, но он глянул на камеру на углу и передумал.

На низких потолочных панелях зарделся искусственный рассвет. Бортовая ночь подошла к концу. Её финальным аккордом стала короткая трель, которая предваряла любые объявления Фирса и которую Володя почему-то называл вокзальной. Самым ласковым голосом во вселенной, будто созданным для басен и сказок, а не для бесцветных информационных сводок, искин поприветствовал:

– Доброе утро, жители «Вещего Олега»! Желаю вам плодотворного и радостного дня!

– Пошёл ты, – буркнул Лавр и побрёл вдоль сонных прилизанных улиц под напевный голос диктора.

Частые объявления, прогноз погоды и музыка отвлекали от мыслей о смертоносном гравитационном колодце, над которым висел тор с башенкой посередине. На фоне чёрной дыры он казался каплей, в которой как микробы копошились тысячи людей. Жителям нравилось думать, что за ними присматривает кто-то свыше, и этим кем-то был Фирс. От разверзшейся внизу сингулярной бездны их отделяло лишь несколько слоёв композитных материалов и программы искина. И потому его обожествляли. А Лавра он почему-то посчитал костяшкой, которая может обрушить всю его ровную систему.

Анисов миновал переход от «круга» к башне и стал подниматься по винтовой лестнице в диспетчерскую. Он поправил отросшие волосы перед биометрическим сканером, покрутился, стараясь вместить в виртуальный контур своё вытянутое лицо, и вошёл внутрь, стоило прозрачной двери отъехать. Короткий коридорчик, отделанный болотной плиткой, разделялся на две части: больший отсек занимал центр связи, а в меньшем заседал глава станции Стахов.

Весь свет вселенной затягивало в чёрную дыру, поэтому панорамный купол рубки состоял из защитных панелей, но и с ними здесь было светло, как днём. По привычке Лавр зажмурился, чтобы безболезненно привыкнуть к яркости. Красное марево всё равно застлало веки. Он поморгал и включил максимальное затемнение на крошечной шкале у входа. Его сменщик как будто специально выставлял самые неприятные настройки перед уходом.

Мониторы сверкнули, выйдя из режима ожидания, как только он плюхнулся на одно из кресел. Второе, Володино, пустовало.

– Здравствуй, Фирс, – сказал он. – Что, опять никого не ждём?