Случилось это весной, в середине мая. Помню, взрослые куда-то уехали, и во всем большом деревенском доме остались только я и Оля.
– Няня, мы пойдем в парк за ландышами! – начал просить ее.
Няня согласилась не сразу. Но в конце концов уступила моим просьбам, махнув рукой:
– Ладно уж, ступайте! Только, ради Христа, не уходите далеко от дома.
В парке мы набрали букет чудеснейших ландышей, а затем, по какому-то молчаливому соглашению, выбрались за ограду и направились к озеру. Озеро всегда манило нас своим величавым простором, таинственною жутью, пестренькими, усеивающими берег камешками и раковинками. Мы, наверное, ограничили бы нашу прогулку, как и обыкновенно это случалось, сбором камешков и раковинок. Но на этот раз внимание наше привлекла лодка, только что, по-видимому, спущенная на воду и прикрепленная цепью без замка.
– Это Павлика лодка, – молвила Оля.
– Да… Счастливец он: может сколько угодно кататься…
– И мы, когда вырастем, будем кататься одни.
– Когда вырастем! Хорошо бы теперь…
Оля взглянула на меня.
– А если прокатиться? Немножечко?
Искушение было велико. Прилив необыкновенной решимости охватил меня.
– Едем!
Ах, какое раздолье! Никогда катанье на озере не казалось нам таким приятным, как теперь. Я работал веслом, отплывая все дальше и дальше от берега.
– Смотри, уже солнышко клонится к закату. Пора и назад! – сказала Оля.
– Успеем! – легкомысленно отозвался я.
Мы добрались почти до середины озера, и тут только почувствовал я усталость.
– Надо и на самом деле ехать назад.
Но лодка слушалась меня теперь почему-то плохо и не только не подвигалась к берегу, а, наоборот, уходила дальше от него.
Солнце между тем уже спряталось в фиолетовой дымке облаков. Становилось жутко.
Оля присмирела, и в ее больших глазах сверкнули слезы:
– Домой хочу!
Утешения мои помогали мало. Оля плакала, а я, выбиваясь из сил, работал веслом, кажется, совершенно тщетно.
Звездный купол неба опрокинулся над озером. Выплыла красным диском луна. Оля, наплакавшись, припала к скамейке и заснула. А я, охваченный раскаяньем и тоской, упал на колени и молился:
– Господи… Милосердный… Помилуй нас… Добрый Господи, помилуй!..
И это была самая искренняя, самая горячая моя молитва.
Через полчаса отец с садовником Егором и кучером Кузьмой на большой морской лодке подъехали к нам, а еще через полчаса мы были уже дома.
Евгений Шведер
У доктора
Печальная утка с утенком пришла
К врачу и рыдать перед ним начала:
– Ах доктор! Утенок Желтушка мой бедный
Хворает все время: худой он и бледный.
И доктор спросил: «Чем же болен малыш?!»
– Ах, доктор! С ним целые ночи не спишь.
Он поздно встает, еще позже ложится,
Обедать и ужинать с плачем садится.
Ни супу не ест он, ни вкусных котлет,
Пока я не дам шоколадных конфет!
Лечили его мы с особой заботой,
Давали ему мы и то-то, и то-то.
Почти всю аптеку съел бедный сынок,
И все-то бедняжке не впрок и не впрок!..
– Я вижу, сударыня, – доктор сказал, —
Одно он лекарство еще не принял,
И чтобы закончить лечение ваше,
Вы дайте Желтушке березовой каши!..
Вот дивный был доктор! От двух его слов
Мгновенно больной стал и бодр, и здоров,
Окреп, ободрился и прочь побежал,
Да так, что и я бы его не догнал!
Ткач Основа
Кот-торговец
Жил-был кот Булыка у купца в лавке.
День-деньской на окне лежит, на покупателей щурится.
А покупателей с утра до вечера столько, что и считать нечего, не перечтешь… И, дивное дело, хозяин деньги загребает, а сам до своего товара никогда не прикоснется, брезгует…
Вот лежит кот Булыка на окне и надумал одно дело. Встал, пошел к купцу и говорит:
– Так и так, хозяин, хочу я торговлей заняться. Не тебе одному деньги наживать.
– Что ж, – смеется купец, – дело хорошее, только мудреное…
– А ты меня научи, – это кот говорит.
– Нет, уж ты сам попробуй! – смеется купец.
– Одно помни: «Что людям нужно, то берут дружно…» Помни: «Что у меня в лавке хоть негодно, а берут охотно!..»
Пошел кот, задумался. «Ладно, смекает, – мы свое дело тоже знаем. Если берут у него то, что ему самому не нравится, так я получше выберу!..»
Достал кот лоток, весы, наловил мышей, крыс да галок, что под лапу попалось. Чуть свет пошел на базар, расставил лоток, накрыл полотнищем, стоит, дожидается.
Идет баба мимо.
– Кот, а кот, ты что продаешь?
Скинул кот полотнище.
– Вот, – говорит, – пожалуйте… Рассердилась баба, плюнула.
– Ишь ты, пакость какая! Брысь, отсюда! Испугался кот, схватил лоток, бросился наутек.
А ему вослед кричат, свистят, на смех кота поднимают.
Забился кот под ворота, задумался: «Экая вкусная снедь, а им не нравится!..»
Кликнул кот кошек, стал товар раздавать: и Мурысе дал, и Брыске дал, и Коташке дал, и Машке дал, и черному коту, и рыжему, и белому по мышонку целому… А сам с горя и есть не стал, пошел домой, сел на окно и виду не показывает, что с ним на базаре было…
Ф.
Зяблупился
За свежею травкой, за молоденькими листочками, за заячьей капусткою лакомой отправилась на опушку зайчиха. Бредет, раздумывает: хлопот у нее немало, четверых зайчат прокормить не шутка; не успеешь притащить провизии, они, глядишь, опять есть просят.
– Кррр… Аа-а-аааа…
Вздрогнула зайчиха, метнулась в сторону, притаилась. Такое уж житье заячье горемычное, что всего опасаться надо, ко всему прислушиваться, а то ведь чуть зазеваешься, тут тебе и конец.
– Кррр… Аа-а-а…
Пригляделась зайчиха внимательнее, кто это кричит? А кричит, забившись в траву, вороненок маленький.
– И чего ты шумишь? – спросила его сердито зайчиха. Рассердилась она, что такая безобидная мелкота ее перепугала.
– А я заб-лу-дил-ся! – отозвался жалобно вороненок.
– Заблудился? Да как же так?
– Из гнезда вылетел… Полетать захотел… А крылья ослабели…
Теперь вот не знаю, как в гнездо вернуться…
– Ишь ты, горемычный, – пожалела зайчиха вороненка, – жаль мне тебя, у меня у самой детки маленькие… А где же твое гнездо?
– На сосне… На высокой такой… Верхушка у нее обломана…
