И не раз с тех пор утверждалось, что по причине зависти французских капитанов, а также в связи с симпатией, которую испытывали некоторые члены королевского совета к Филиппу Бургундскому и Жану Люксембургскому, Жанна д'Арк и была приговорена к смерти на костре[336].
Анонимному создателю «Хроники Турне» вторил автор «Хроники Лотарингии», ошибочно относивший момент пленения Девы к битве за Руан, но также полагавший, что причиной ее гибели стало отношение к ней «некоторых военных»[337].
Как отмечала Колетт Бон, подобные чувства окружавших Жанну капитанов были, вероятно, вполне естественны: с ее появлением любая удачная операция французов почти автоматически становилась ее личной заслугой, усилия же всех прочих оказывались в тени[338]. Не случайно ее пленение под Компьенем и в более позднее время часто объяснялось завистью королевских военачальников. Так, в чрезвычайно популярных в XVI — начале XVII в. «Анналах и хрониках» Николя Жиля[339] назывались сразу две возможные причины неудачи, постигшей Жанну д'Арк. Кое-кто поговаривал, замечал автор, что давка на мосту через крепостной ров была столь велика, что Дева просто не смогла вернуться в город[340]. Однако имелись и «другие», считавшие, что ворота Компьеня были закрыты специально — «по приказу некоторых французских капитанов, завидовавших военным успехам Жанны и ее славе»[341].
Наконец, наиболее радикальная версия событий была предложена в «Хронике» Персеваля де Каньи, приближенного герцога Алансонского и непосредственного участника Столетней войны. С его точки зрения, причиной поражения и гибели Жанны д'Арк стало полнейшее непонимание, очень быстро возникшее между ней и ближайшим окружением Карла VII.
Главной задачей своей героини де Каньи полагал освобождение от захватчиков всей территории Франции и возвращение королю его «сеньории»[342]. Вот почему после визита в Реймс Жанна начала готовить поход на Париж, хотя Карл возражал против такого развития событий: «Казалось, что ему советовали нечто обратное желаниям Девы, герцога Алансонского и [людей] из их окружения»[343]. Точно так же после неудачного штурма столицы король — против воли Жанны — приказал войскам отходить в Сен-Дени, что вызвало у девушки и ее окружения «большое огорчение»[344]. Именно в этот момент, по мнению хрониста, «желания Девы и королевской армии разошлись»[345]. Тогда же Карла VII покинул и герцог Алансонский, попытавшийся было испросить у монарха дозволения забрать свою боевую подругу с собой в Нормандию, что, однако, противоречило планам ближайшего окружения Карла — Реньо Шартрского, Жоржа де Ла Тремуйя и Рауля де Гокура[346]. По этому поводу автор замечал: «Она совершала поступки, невообразимые для тех, кто ее не видел, и можно сказать, совершила бы их еще больше, если бы король и его совет действительно хорошо к ней относились»[347].
В отличие от многих своих современников, Персеваль де Каньи не связывал пленение Жанны с возможным предательством Гийома де Флави или с завистью королевских военачальников. С его точки зрения, и в Компьень девушка отправилась лишь потому, что была крайне недовольна отношением к ней членов королевского совета[348]. Однако в этом сражении удача навсегда покинула ее, поскольку ей — лишенной всякой поддержки — перестали верить даже простые солдаты[349]. Завершая свой рассказ, хронист весьма жестко оценивал поведение Карла VII после смерти его ближайшей помощницы: критикуя французского правителя за мирные переговоры с бургундцами, он замечал, что королю «больше нравится раздаривать свои земли и имущество, нежели надевать доспехи и сражаться на войне»[350].
«Хроника» Персеваля де Каньи была записана около 1436–1438 гг.[351] Иными словами, в тот момент, когда за перо взялся Жан Шартье, история о возможном предательстве, совершенном в отношении Жанны д'Арк Карлом VII и его окружением, была хорошо известна в образованных кругах Франции, и, как мне представляется, именно ее желал заменить на историю о сломанном мече королевский историограф. В официальной хронике, создающейся главным образом для монарха, он не мог пересказывать слухи, бросавшие тень на его главного заказчика и читателя. Не случайно даже имя Гийома де Флави упоминалось здесь лишь мельком[352]. Не случайно и то, что версия Жана Шартье о сломанном мече как причине гибели Жанны д'Арк оказалась воспроизведена в другом прокоролевском сочинении второй половины XV в. — в «Вигилиях на смерть Карла VII» Марциала Овернского, лишь слегка смягчившего рассказ своего предшественника[353].
Как отмечал Герд Крюмейх, данная легенда просуществовала вплоть до 1880-х гг., хотя на страницах исторических трудов она упоминалась лишь эпизодически[354]. Однако еще раньше, уже в 30-х гг. XV столетия, возникло другое объяснение постигшей Жанну д'Арк неудачи. Эта версия основывалась на утрате французской героиней девственности, что, как полагали некоторые авторы, и привело ее к поражению.
* * *
Любопытно, что такая трактовка событий в большей степени была характерна для сочинений иностранцев. Так, Иоганн Нидер, создававший свой знаменитый «Муравейник» (Formicarius) в 1431–1449 гг., во время Базельского собора[355], где он имел возможность общаться с некоторыми из судей Жанны д'Арк в 1431 г., останавливался, в частности, на особенностях этого процесса и на звучавших там обвинениях девушки в колдовстве. По его мнению, французская героиня попросту не могла не попасть в плен, ибо в какой-то момент вступила в сговор с дьяволом и действовала согласно его наущениям. Именно по этой причине она и лишилась девственности, поскольку ведьма в принципе не могла остаться непорочной: свое соглашение с Нечистым она подтверждала, вступив с ним в интимную связь[356]. Таким образом, замечал Нидер, нет ничего удивительного в том, что Жанна д'Арк потерпела поражение и предстала перед судом — напротив, такой конец был для нее совершенно закономерен.
Наиболее ясно мысль о том, что неудача, постигшая французскую героиню, связана именно с утратой девственности, была высказана у Бернардино Корио, писавшего на рубеже XV–XVI вв.: пока она хранила целомудрие, полагал он, она оставалась непобедима[357]. Возможно, итальянский историк основывался в данном случае на «Комментариях» Энеа Сильвио Пикколомини (будущего папы римского Пия II), где отмечалась особая надменность, присущая французам, которым Дева была послана именно для того, чтобы указать на их грехи[358]. Однако, если Жанна действительно утратила девственность, как полагал Корио, она, безусловно, лишилась морального права служить примером для соотечественников, но уподобилась им самим.
