Митрич задумался секунд на пять.
– Ладно, буду думать, пусть бумага пока вылежится в сейфе, регистрировать ее не буду.
Я лично знаком был с этим сторожем, т. к. не единожды выезжал на различные заявки в это общество, и первое, с кем всегда приходится общаться при посещении любых дач, это сторож.
На меня Константин производил обычное впечатление. Каких-либо отрицательных, негативных флюидных потоков в его адрес с моей стороны не было точно. Это был обычный тридцатилетний мужчина, немного простоват в общении, ну не семи пядей во лбу уж точно, иначе бы зачем вообще в сторожа подался. Да и сожительницу его Нину, двадцатидвухлетнюю симпатичную девушку мне также приходилось видеть и общаться с ними обоими по «дачным» делам.
– Ну, да ладно, подумал я… Это Митрича информация, пусть сам над ней «голову и ломает».
Уже через пять минут я забыл и о Митриче и его информации, и занялся текущими служебными делами, ибо таковых у каждого опера на «земле» (так называется оперуполномоченный, обслуживающий конкретный участок территории), даже молодого и начинающего, как я, было невпроворот.
На следующий день, после планерки, подходя к кабинету я чуть не сшиб Митрича с ног, ибо он ходил по коридору и рассматривал прямо на ходу какие-то документы. Вид у него был взъерошенный, как у воробья после купания в луже.
– Чё с тобой, Пал Митрич, – спросил я.
Он молча протянул мне розыскное дело. Розыскное – это дело по поиску без вести пропавших граждан, которое заводится на «потеряшку» для проведения комплекса оперативно-розыскных мероприятий по его поиску.
– Вот, – как-то обескураженно промолвил он.
– «Потеряшка» пришла из Калининского района – продолжал Митрич (розыскное дело было передано нам из соседнего района т. к. последний раз пропавшего человека видели на нашей территории, или он говорил кому-либо, что следует на нашу территорию).
– Неужели в цвет информация, неужели правда? – Бормотал Митрич себе под нос.
Я взял дело в руки и начал листать прямо там же, в коридоре.
Из материалов дела было видно, что 46-летний Сидоренко Валентин Павлович, проживающий в Калининском районе г. Новосибирска, 10 дней назад уехал к себе на дачу в пригород в садоводческое общество «Яблонька», должен был вернуться в тот же день, буквально через пару часов, однако до настоящего времени по адресу регистрации не появлялся.
Супруга Сидоренко подала заявление о без вести пропавшем муже в местный отдел милиции, съездила на дачу, обнаружила следы пребывания Сидоренко на даче, однако самого мужа так и не нашла.
Дело «осложнялось» еще и тем, что пропавший мужчина был наш коллега, подполковник милиции в отставке, пенсионер МВД, бывший начальник отдела вневедомственной охраны Калининского РУВД.
А это уже не просто розыскное дело… Это уже было дело чести. Нашей ментовской чести.
Теперь уже прятать «шкурку» о двойном убийстве было не просто халатно, было кощунственно… И завертелось, и понеслось…
Митрич со своей «шкуркой» и розыскным делом поднялся на второй этаж к начальнику для доклада.
Я сидел в кабинете и ждал. Даже я понимал, что сейчас начнется настоящий кипиш. Так и произошло.
По приказу начальника, для раскрытия данных преступлений, была сформирована бригада оперов, в которую был включен и я.
Вся бригада, а было нас четверо, собрались в кабинете начальника.
Никакой оперативной разработки, слежки, прослушки, стрельбы, погони не планировалось и не предвиделось.
Было принято простое, четкое и твердое решение: двумя мобильными группами, на двух автомобилях выдвигаемся в «Яблоньку». Очень «жестко» задерживаем Костю и его сожительницу Нину, причем жесткость задержания в таких случаях распространялась и на женщин. Все это делалось для моментального взлома нервной системы задерживаемых, оказания на них психологического давления еще в момент задержания и намерения сломать психологически даже гипотетические потуги задерживаемых к какому-либо сопротивлению или оправданию себя.
Подразделение ОМОН, конечно, было в составе ГУВД, и функции задержания таких преступников – это была их прерогатива, но на моей памяти мы не разу не использовали помощь этого подразделения. Пока сообщишь наверх, написав докладную записку, пока пройдут все согласования по инстанциям – полдня уйдет… Мы делали все сами, своими руками… И ногами, если нужно было.
При таких «захватах», задерживаемым, как правило, вбрасывалась часть известной уже нам информации и давалось понять, что мы знаем абсолютно все, и им предлагалось добровольно, под явку с повинной рассказать нам о совершенном преступлении. Все остальное жулик должен был домыслить сам. И перспективу ареста и условий содержания под стражей и многое другое, особенно если человек уже успел побывать в местах лишения свободы. Если же человек был ранее не судим и не опытен в этих вопросах – то ему рассказывались такие байки и перспективы про тюрьму, зону и прочее, что на какое то время, пока человек не придет в себя – опер становился для него чуть ли не лучшим другом, советовавшим рассказать ему чистосердечно о всех своих прегрешениях.
Диалог, поединок сыщика с преступником с изложением последнему доводов следствия, представление улик, доказательств, уличающих его в совершении преступления, опровержение его доводов – это все тоже, наверное, бывает… И по большей части в кино.
В те годы опера на земле работали немного по другому. Жулика, при наличии минимальной информации, указывающей на его причастность к преступлению или даже подозрения на его причастность, доставляли в отдел и просто «Кололи… Кололи до самой заницы».
Мастерство опера заключалось в том, чтобы на «голых пальцах» развести «жульмана» и вытащить из него признательные показания, закрепить их в последующем любыми другими сведениями способными стать доказательствами, что бы даже если в последующем жулик откажется от своих показаний или скажет, что его заставили себя оклеветать – собранных материалов хватило бы с лихвой на обвинительный приговор.
В ходу были всевозможнейшие психологические и «физические» приемы, в т. ч. и те, про которые рассказывал Глеб Жеглов в фильме «Место встречи изменить нельзя», но, как правило, к ним прибегали, когда диалог с жуликом переходил уже в затяжную стадию.
Сама «колка» жулика могла происходить по разному и в разные временные промежутки, от нескольких минут, сразу после задержания, до нескольких суток. В последнем случае использовались все доступные средства и методы: внутрикамерная разработка, «плохой и хороший» милиционер, вызов и обработка родственников и прочие техники, имеющиеся в арсенале отдела милиции.
В нашем случае все происходило точно так же. Прибыв в «Яблоньку», мы моментально и предельно жестко скрутили Костю, сопровождая процесс задержания не то, что криками, а нечеловеческими рыками, как будто не четыре опера из местного отдела милиции, а сама преисподняя пришла за ним, вытащили его из сторожки, и оставили лежать на снегу с застегнутыми за спиной наручниками без верхней одежды.
Нина, зажавшись в угол сторожки с вытаращенными глазами смотрела на нас с таким испугом, будто увидела приведение, пришедшее навестить ее с местного кладбища. Ей позволено было надеть верхнюю одежду и, без объяснения причин, на нее также были надеты наручники.
Сожителей рассадили по разным машинам, и мы двинулись в отдел. Процесс обработки «клиента» начался в каждом автомобиле.
Закрыть сторожку, провести там осмотр помещения или осмотр местности с отыскиванием следов драки, следов крови, возможных орудий убийства или иных предметов, способных быть доказательствами по делу – это было все на потом. Главное было начать обрабатывать подозреваемых.
Если бы они не покололись, не встали на путь раскаяния и не показали бы места захоронения убитых ими людей, то нам наверняка пришлось бы потом «культивировать» весь снег в «Яблоньке», перекопать все свежие захоронения на местном кладбище или придумать что-то еще, но добиться раскрытия этих убийств.
