— Я люблю тебя!
Вера засмеялась счастливо, освободила одну руку из его ладони, потянула за собой, и они пошли, как дети, взявшись за руки и размахивая ими. Поднялись под портик театра, с неба упали первые капли, и хлынуло так, как бывает лишь в Прикарпатье, когда тучи останавливаются перед горами и сразу же обрушиваются ливнем на землю.
До начала спектакля еще было много времени, и Вера потребовала:
— Рассказывай, как все было…
Андрей посмотрел на нее сверху вниз. Ничего не хотелось говорить, потому что все его хлопоты, которые еще вчера были самыми важными и самыми необходимыми, теперь показались незначительными. Он махнул рукой и сказал небрежно:
— Прошло уже… — Но сразу подумал, что должен сказать Вере всю правду, и добавил, глядя ей прямо в глаза: — Честно говоря, на математике чуть не срезался, но потом подумал и как-то решил задачку. И Филипп поступил. В лесотехнический.
— Вы оба такие умные! — сказала Вера радостно, но Андрей возразил:
— Это ты у нас самая умная и… самая красивая!
Но Вера сказала:
— Ты увидишь наших актрис — вот красавицы!
Андрей промолчал, перевел разговор на другое:
— А ты по-украински теперь хорошо говоришь. Совсем как местная!
Вера заважничала:
— Год в сельской школе, два года во Львове. Но все же, когда принимали меня в студию, предупредили, что должна много работать. Я и сама знаю, что должна.
— Никак не могу поверить, что ты артистка.
— Какая же я артистка — в массовке бегаю! Сегодня увидишь в третьем действии. Мы там танцуем.
Андрей посмотрел на Веру с уважением. Ишь ты! Вера выходит на сцену, в костюме и загримированная, скоро она станет знаменитой и, возможно, не захочет смотреть на обыкновенного студента-политехника. Таких во Львове пруд пруди.
Вдруг Вера глянула на него искоса и спросила то ли с укором, то ли недоуменно:
— Но ведь ты хотел стать летчиком!
Андрей покраснел. Он не осмелился признаться, что не мог бы быть так далеко от Веры. Ответил рассудительно:
— Петр Андреевич сказал, что в наше время настоящий летчик должен быть инженером. Реактивные самолеты начали делать, а на них неучем не полетишь!
— Не полетишь, — согласилась Вера.
Ей вообще хотелось во всем соглашаться с Андреем. Она представила его себе в форме студента-политехника — темно-синий мундир с погончиками будет ему к лицу, и девчонки из студии умрут от зависти.
— Тебе нравится Львов?
Андрей кивнул не совсем уверенно. Город произвел на него двойственное впечатление. Узкие улицы центра, с двух сторон каменные громады, прижавшиеся друг к другу, наполняли сердце тревогой; он чувствовал их суровую угрюмость — простояли века и будут стоять здесь вечно. В такие минуты вспоминал прозрачное лесное озеро, луга, бескрайний лес; там, дома, все дышало, радовалось жизни. В лесу он мог целый день пробыть один, а здесь людской муравейник окружал его, он все время чувствовал на себе человеческие взгляды и еще не знал, что пройдет немного времени — и, как все горожане, он научится быть одиноким в толпе.
— Пора. — Вера взяла его под локоть, и они вошли в театр…
Отец Иосиф Адашинский знал, что перед ним сидит эмиссар[12 - Эмиссар (лат.) — лицо, посылаемое в другую страну с неофициальной миссией.] Центрального провода Организации украинских националистов, но он не волновался: в конце концов, что такое теперь Центральный провод! Точнее, отец Иосиф немного обманывал себя, какой-то червячок тревоги все же копошился под сердцем. Сидят где-то там в Мюнхене и думают, что все здесь будут танцевать под их дудку. Нет уж! Он не такой глупый, чтобы добровольно подставлять свою голову под удар, она ему дороже, чем все идеи ОУН и ее главаря Степана Бандеры. И пусть этот эмиссар говорит что хочет, он, отец Иосиф, будет осторожным и мудрым, как змий.
— Так, так… — говорил и неопределенно качал головой. — Может быть, уважаемый господин хочет кофе?
Эмиссар как раз начал рассказывать о новых инструкциях зарубежного центра ОУН, и эта реплика отца Иосифа прозвучала до некоторой степени бестактно, сбила его с мысли и вернула к суровой действительности. Он пристально посмотрел на отца Иосифа — не издевается ли? Но его преосвященство смотрел на гостя доброжелательно, будто от того, хочет гость кофе или нет, зависело практическое внедрение идей, декларированных оуновским посланцем.
— У его преосвященства есть настоящий кофе? — усмехнулся недоверчиво. — Даже у нас там он стоит больших денег.
Отец Иосиф подумал, что этот зарубежный гость много чего не знает и ему придется здесь не сладко. Хлопнул ладонями, вызывая домашнюю работницу, и приказал ей мягко:
— Пожалуйста, кофе нам, Фрося, и пирожное.
Гость с удивлением посмотрел на красивую Фросю и невольно выпятил грудь. Хорошенький чертенок! Этот поп умеет устраиваться. Задвигался в кресле и положил ногу на ногу. Но, увидев свои неопрятные, в пятнах брюки, спрятал ноги. Привык носить хорошие костюмы, сшитые у модных портных, а здесь пришлось маскироваться под бедного мужичка, который донашивает штаны до того, что уже светятся, и даже тогда еще долго думает, стоит ли покупать новые.
Эта роль была не по вкусу оуновскому эмиссару — всегда жил в достатке, даже в роскоши; у отца был магазин в Коломые, сыну дал университетское образование, и он оправдал надежды отца — до прихода Советов редактировал одну из националистических газет, за что был пригрет самим Степаном Бандерой. А теперь — грязные, запятнанные штаны…
Эмиссару Центрального провода было уже за сорок. У него была спортивная фигура, и он подчеркивал это, туго затягиваясь поясом. Даже совсем голый череп не огорчал его: от этого увеличивался и так высокий лоб и делались выразительнее глаза под мохнатыми бровями. Все это должно было свидетельствовать о суровом нраве Юлиана Михайловича Штеха, его волевом характере, лишенном какой-либо сентиментальности.
Юлиан Михайлович знал, что борьба проиграна, еще тогда, когда захромала гитлеровская лошадка; но теперь, когда американцы ввязались в “холодную войну” с Советами, опять появились какие-то шансы, в ином случае он ни за что не согласился бы, рискуя жизнью, переходить границу, чтобы хоть немного расшевелить единомышленников, оставшихся во Львове.
Служанка принесла кофе. Юлиану Михайловичу захотелось сразу отхлебнуть, даже чтобы немного обжечь губы, но сдержался и медленно поболтал ложечкой в чашке, размешивая сахар. Один кусочек, чтобы только прибить горечь, — тогда можно пить маленькими глотками, ощущая, как постепенно исчезает усталость и появляется жажда деятельности.
Наконец пригубил и искоса посмотрел на отца Иосифа.
Поп не нравился Штеху. Бледное, удлиненное, нервное лицо, тонкий нос с чувственными ноздрями, узкие губы и живые глаза. Такие привлекают внимание женщин, а это несправедливо, потому что женщина во всем должна покоряться мужчине, а как она покорится такому тюфяку?
— Центральный провод рассчитывает на вас, святой отец, ибо наша борьба священная и церковь во всем должна поддерживать ее.
Его преосвященство легким движением остановил собеседника.
— Мы делаем общее дело, и возглавляющие ОУН деятели не могут обижаться на церковь, — ответил твердо. — Но необходимо учитывать новые условия и некоторую — я хочу подчеркнуть это — перегруппировку сил.
— Которая все время меняется в пользу Советов? Уголки губ у отца Иосифа опустились. Ответил с горечью:
— К сожалению…
Сплел тонкие пальцы на груди, стиснул крепко — даже побелели. Кто-кто, а он-то знает о связях униатской церкви с оуновцами. Разве можно подсчитать, сколько проводников организации происходят из семей священников, где их воспитывали в духе любви и уважения к князю церкви митрополиту Андрею Шептицкому? Сам Мельник, который возглавлял ОУН до сорокового года, — многолетний управитель владений митрополита. Не говоря уже о нынешнем шефе ОУН Степане Бандере, сыне священника-униата из села Угринова вблизи Калуша. Барановский — сын священника из прикарпатского села Дорогова. Личный знакомый и друг отца Иосифа капеллан батальона “Нахтигаль”, член Центрального провода ОУН Иван Гриньох — бывший приходской священник из Галича. А такая решительная, такая боевая и в то же время милая дамочка Гнатковская, жена самого начальника Службы безопасности ОУН Николая Лебедя, функционерка Центрального провода, — кто она? Дочь священника из Косова. А заместитель Бандеры Ленкавский? Родился в семье Станиславского греко-католического приходского священника. И все же, подумал отец Иоqиф, осторожность и еще раз осторожность!
