Выручила Эрвела. Как всегда неожиданно объявилась, вошла в дом, кивнув расступившимся колдунам. Взглянула в изнеможённое лицо Мены и всё поняла.

— Темно, — произнесла владычица. — Но клин клином вышибают.

Никто ничего не понял, а Эрвела, не объясняя, развернулась и вышла. Только пса чародейского потрепала напоследок.

Вернулась овда через три дня. Принесла сноп пересохшей травы. Протянув старой колдунье, сказала:

— Приготовь отвар. И пои девочку каждый вечер. Будет спать вовсе без сновидений. На некоторое время поможет, а что потом не знаю.

Дурманящий отвар отправлял Мену в небытие, в чёрную пустоту. Не спасение — передышка.

Где ты пропадаешь, Сокол? С кем воюешь? Кого спасаешь? Почему не вернёшься, не поможешь той, которая любит тебя?

Белогородье. Ноябрь 6860 года.

Черта не только отвлекала на себя уйму войск, но и потребляла огромное количество припасов. Казна нижегородских князей таяла на глазах, однако Константин ни разу не проявил недовольство. Если Нижний удастся защитить от напасти, — рассудил он, — непомерные расходы обернутся сторицей. Уцелевшая столица неизбежно возвысится над прочими разорёнными, опустошёнными, а то и вовсе вымершими городами. Тем более в глазах православного народа, считавшего моровое поветрие промыслом божьим, наказанием за тяжкие людские грехи. В таком случае, избежавший господнего наказания Нижний Новгород, приобретал образ города чистого, даже святого, не покоренного дьявольскими пороками, соблазнами и прелестями.

Однако утверждать, что князей волновали одни лишь подобные корыстные расчёты, значит покривить истиной. Государи, как могли, заботились и о подданных. На борьбу с голодом из Нижнего Новгорода и Васильевой Слободы в Шую и Суздаль отправились хлебные караваны. Всё зерно, что доходило до нижегородских торгов в эти трудные времена, приобреталось уполномоченными великим князем или его тысяцким купцами. Князь запретил без меры задирать цены, но, даже учитывая это, прибыль обещала оказаться высокой. Понятно, что от купцов не было отбоя, однако повезло далеко не всем.

Среди счастливчиков, что получили право на хлебные поставки, был и Ондроп. Кадомский купец теперь ворочал такими деньгами, о которых два года назад не смел и мечтать. А ведь всё началось с той случайной встречи на елатомском постоялом дворе, когда Рыжий посоветовал ему отправится с железом в Муром. С той встречи, которую Ондроп поначалу проклинал, но которая впоследствии привела его к знакомству с молодыми князьями в Муроме, ввергла в полное приключений и переживаний путешествие с вурдами, и, в конце концов, свела с Соколом.

И вот, он стал единственным чужаком, которому князья позволили заниматься столь прибыльным делом. По-настоящему прибыльным — каждый вложенный рубль за одну лишь поездку в Суздаль оборачивался двумя. Конечно, и опасностей было немало. Одна только возможность подхватить чёрную чего стоила. Но Ондроп уже мало походил на прежнего робкого купчишку. Заматерел, пообтёрся. Обзавёлся знакомствами, слугами, речными судами и лавками на крупнейших торжищах.

Чтобы не торчать неделями на Черте, теряя время в ожидании пропуска, Ондроп придумал вовсе Черту не пересекать. Его помощник закупал зерно в Васильевой Слободе и доставлял до заставы на большаке, до той самой, где задержали Скомороха. Там возы разгружались и под надзором стражников мешки с зерном скатывали по дощатому настилу с высокого пригорка на моровую сторону, где их подбирал и грузил на свой поезд Ондроп. Такой хитроумный ход позволял Ондропу обернуться дважды против прочих уполномоченных купцов. Те, понятно, в конце концов, сообразили и стали Ондропу подражать, но кадомский купец в накладе не остался, а его положение в торговых кругах ещё больше укрепилось.

Когда Борис, закончив дела в Суздале, обратился к купцу с просьбой доставить его до Черты, то не сразу признал в нём муромского знакомца. Купец, вместо ответа, вдруг стал горячо благодарить князя за какие-то прежние заслуги. Борис сначала решил, что перед ним один из местных православных его почитателей, но, постепенно вникая в речь, сообразил, что это тот самый купчишка, которому он в своё время помог сбыть с рук товар в Муроме.

— Тебя и не узнать, — улыбнулся Борис. — Смотри, каким славным брюхом разжился, что новгородец знатный. Так, стало быть, теперь хлеб в Суздаль возишь? От Волынского дозволение получил?

— От батюшки вашего, Константина Васильевича…

— Да ну? — удивился Борис. — Как же тебя к нему допустили?

— Чародей, Сокол, замолвил словечко, да вурды знакомые попросили. Батюшке вашему они уж больно по душе пришлись.

— Сокол, вурды? Вот так раз! — изумился Борис. — Так ты и с ними знаком?

На сани ещё не пересели — снег если и выпадал, то пополам с дождём и тут же таял. А вот по ночам подмораживало. Люди кутались в меха, укрывались от непогоды просмоленной толстиной, какой по дороге в Суздаль ограждали от влаги хлеб.

На выезде из Суздаля к Ондропу в поезд напросилось двое монахов. Крупных таких, на гребцов похожих.

— Паломники мы, — объяснил один.

— В Печёры нижегородские идём, — добавил его товарищ. — Подбрось, добрый человек, Христа ради.

Купец за Христа не радел, но пребывая в благодушии, возражать не стал.

— До Черты подвезу, — кивнул он путникам.

А вот у Бориса паломники сразу вызвали недоверие. Он уже привык, что любой здешний монах почтительно кланялся князю, как человеку прикоснувшемуся к чуду. А эти двое, словно и не слышали ни про явление ангела, ни про основание нового монастыря, ни про святое шествие. На молодого князя, сидящего на возке рядом с Ондропом, они просто не обратили внимания.

Решив, что монахи просто-напросто проезжие, в местных делах не сведущи, Борис успокоился. А зря.

В первую же ночь, когда измученный разъездами купец пристроил повозку в хвост поезда и завалился спать, оба монаха вдруг оказались подле Бориса. Не успел княжич раскрыть рта, как оказался связанным по рукам и ногам. Откуда ни возьмись, появился третий монах, которого Борис тотчас припомнил. Это был тот самый священник, что сопровождал архимандрита Микифора, когда новгородцы захватили вышедший из Пскова отряд.

— Ну, здорово, князь, — зло усмехнулся Пахомий. — Не по зубам ты оказался Микифору, посмотрим, как теперь тебя колдун выручать станет…

Борис уже забыл и думать о прошлых неприятностях, потому не сразу нашёл что ответить. А когда нашёл, его рот уже надёжно запечатали кляпом.

Купеческие слуги не заметили происходящего на последнем возке, а сам Ондроп проснулся от холодной стали приставленного к горлу кинжала.

— Не дёргайся попусту купец, — заявил Пахомий. — Тебе ничего не грозит.

Ондроп бессильно наблюдал, как два монаха, стащив на ходу с повозки, уволокли юношу в темноту. Пахомий до поры остался с купцом. Поезд проехал ещё около часа, прежде чем монах, опустив кинжал, заговорил вновь.

— Как тебя звать? — спросил он.

— Ондроп.

— Ты правь лошадьми-то, Ондроп, правь и слушай меня внимательно.

Править лошадьми в хвосте поезда надобности не было, но купец перечить не стал. Взял вожжи и превратился в слух.

— Поедешь в Васильеву Слободу, — сказал монах. — Найдёшь там колдуна. Зовут Соколом. Он где-нибудь подле князей крутится. Спросишь у людей, подскажут. Как найдёшь, передашь ему, что княжич у нас. Опишешь нас, как запомнил, монахи, мол, пришлые. Не думаю, что много монахов на князей ловушки ставят.

Пахомий ухмыльнулся.

— Скажешь ему, что мальчишку мы отпустим, но только взамен на одну вещицу. Он поймет, на какую именно. Если вдруг не поймёт, так намекни на помершего Вихря, его, дескать, вещица нам надобна. Запомнил?