— Похоже на бред…

— А это как посмотреть. Мой девиз — «Ешь как можно вкусней и наслаждайся жизнью, чтобы оказаться вкусным, когда помрешь». А жизнь у меня до сих пор была совсем не плохая… О, спасибо!

Поблагодарив официантку за очередную бутылочку горячего саке, он плеснул прозрачной жидкости себе в чашечку и немедленно выпил.

Все еще досадуя на белый свет, я собралась закурить. Но тут Ямамото хихикнул и обвел взглядом галдящую публику.

— Как по мне, этот мир вовсе не так уж плох! Да и мир тридцатилетней давности, который ты еще помнишь, был по-своему неплохим. В своих постоянных изменениях он неизменен. И то, что мы видим здесь и сейчас, не повторится больше никогда!

— Хм-м…

— Лично я всегда любил Диснейленд.

— Фу, — скривилась я. — Терпеть его не могу.

— Я так и знал! — снова хихикнул он. Каждый раз, когда он смеялся, его маленькие круглые глаза совсем чернели, а длинные ресницы порхали, как крылья бабочки. — У людей, разряженных под мультяшных героев, никто не спрашивает, что они думают на самом деле. Все немного врут! Ведь это Страна Грез… Но разве в нашем мире не то же самое? Каждый привирает по чуть-чуть, и вся эта ложь собирается в один огромный мираж. Поэтому он и прекрасен. Как миг всеобщей веры в иллюзию.

— А настоящая реальность? Где же она тогда?

— Ну я же говорю: этот мираж и есть настоящая реальность! Пиксели нашего вранья складываются в реальность, увидеть которую можно только здесь и сейчас…

— Не понимаю. Не хочу понимать!

Ямамото рассмеялся. Так, что саке из его чашечки расплескалось.

— Как тебе трудно жить, Икэтани! Почему бы не насладиться моментальной иллюзией мира?

Вместо ответа я выпустила изо рта струйку дыма. А может, он прав? Может, мы и в самом деле менялись — жестко и неотвратимо — не только последние тридцать лет, а все эти тысячелетия? Но даже понимая рациональный подход Ямамото, я все равно пыталась ухватиться за что-нибудь понадежней. «Как ребенок, честное слово!» — отругала я себя. Зябко поежившись, растерла руками плечи — и опрокинула залпом стакан картофельного сетю́[7] пополам с кипятком.

Ямамото, будто поддразнивая, похлопал меня по спине.

— Не забивай себе голову! — все еще улыбаясь, воскликнул он. — Когда приходишь в луна-парк, разве задумываешься о том, как устроены американские горки или какая сила раскручивает карусель? Расслабься и радуйся жизни, ей-богу!

Его рука на моей спине и крепкая выпивка в горле реально согрели меня.

Во внешности Ямамото было что-то от плюшевого медвежонка. Когда я сказала ему об этом, он печально кивнул:

— О да! Потому и с женщинами не везет…

Я фыркнула. Мой озноб унялся, и большая теплая рука Ямамото оторвалась от моей спины, по-прежнему стискивая сигарету. Облако дыма справа от меня окутывало его с головой, и только длинные ресницы, как крылья бабочек, махали мне из-за белой табачной завесы, когда он смеялся.

А уже в конце недели я узнала, что Ямамото погиб.

Известие об этом застало меня дома. В кои-то веки выдались солнечные выходные, и я затеяла стирку. Но не успела загрузить в машинку наволочки с простынями, как раздалась телефонная трель. Звонила моя младшая коллега.

В ночь с пятницы на субботу Ямамото возвращался домой после пьянки с друзьями студенческих лет, когда его сбила машина. Больших увечий он не получил, но удар по голове оказался фатальным.

— Сегодня вечером его церемония жизни… — сообщили мне в трубке, шмыгая носом. — Ты пойдешь, Икэтани? Вы же, кажется, так дружили…

Что я ответила, чем закончился тот разговор — не помню. Но, кажется, долго еще корчилась на полу с телефоном в руке, изнывая от желания позвонить Ямамото и уточнить у него самого, правда ли, что его больше нет.

Сколько же я так просидела? Сигнал закончившей стирку машинки вывел меня из ступора, и я поднялась на ноги. Рассеянно, как сомнамбула, вытащила из барабана белье, развесила на балконе. Конечно, после такого известия — не самый уместный процесс, но я просто не представляла, чем могла бы заняться еще.

Родители у меня здоровяки, дед с бабкой умерли еще до моего рождения, поэтому смерть кого-то из ближнего круга я, невзирая на свои годы, переживала впервые. Движения собственных рук, прохлада влажных наволочек под пальцами — все это воспринималось словно издалека. На обратном пути с балкона у меня подкосились ноги, и чтобы не упасть, я ухватилась за сетку от комаров.

И в этот миг опять зазвонил мобильник.

— Алло?

— Это номер госпожи Махо Икэтани?

— Да, а что?

— Я — мать Кэйскэ Ямамото.

Я затаила дыхание. А голос продолжил:

— Простите, что так внезапно. Дело в том, что я просмотрела историю звонков в телефоне моего сына… Ваш номер — самый частотный.

— Вот как? — Мои мысли заметались в разные стороны. — Ну… Мы и правда часто созванивались по работе… Он был ко мне очень добр… Искренне соболезную вашей потере!

В трубке с облегченьем вздохнули.

— По работе? Ох, простите. А я уж подумала…

Похоже, она приняла меня за девушку своего сына. Я вспомнила, как Ямамото жаловался на мать. Дескать, она не против церемонии жизни, но против разрушения семейных ценностей. И хочет, чтобы он, ее сын, планировал семью, в которой детей растят дома, а не сдают в приемник.

На самом же деле никакой девушки у Ямамото не было, но поскольку мое имя чаще всего выплывало в истории его звонков, она и решила, что это я.

— Да, он работал в соседнем отделе, но мы часто общались на всяких корпоративных вечеринках. Вот и сегодня я обязательно приду к вам на церемонию жизни.

— Большое спасибо. Cын будет очень рад!

— Во сколько начало?

Час начала церемонии я должна была помнить из предыдущего звонка от коллеги, но в памяти было пусто. Здорово же меня подкосило это известие! Желание за что-нибудь ухватиться не проходило, и свободной от телефона рукой я стискивала край юбки.

— Ну… всех приглашали к шести. Но, боюсь, начинать придется чуть позже.

— Правда? И почему же?

— Мы с дочерью готовим дегустацию, но все равно получается медленно…

— Как? Вас на кухне только двое? — поразилась я.

Готовка трапезы для церемонии жизни — работа сложнейшая. Обычно люди доверяют ее профессионалам, если у них нет особых причин делать все это самим.

«Вдвоем они точно не успеют!» — поняла я.

— Но тогда… если вы не против, может, я приеду помочь?

— Помочь?

Бедная женщина, похоже, засомневалась.

— Ваш сын был мне хорошим другом. Позвольте вам помочь! — настояла я. И, едва получив ее согласие, ринулась собираться. Натянула старые джинсы с майкой, которые не жалко запачкать, и поехала к Ямамото домой.

Для употребления в пищу человеческое мясо должно быть как можно свеже́е. И чем быстрее его разделают после смерти, тем лучше. Ямамото угодил под машину позавчера вечером. Значит, теперь он уже разделан и для кулинарной обработки готов.

Квартира Ямамото располагалась в обычной токийской многоэтажке. Мать покойного отперла мне подъезд по домофону — и с суматошным видом выбежала мне навстречу.

— Простите, ради бога! Так неловко вас нагружать!

— Ну что вы, я буду только рада. Даже не знаю, насколько вам пригожусь…

Мы прошли с ней в квартиру. В прихожей громоздились пенопластовые контейнеры с разделанным Ямамото. Похоже, их доставили только что.

— Больше у нас и нет никого. Вся семья — только мы вдвоем с дочерью… Конечно, было бы проще поручить мясорубам еще и готовку. Но как раз с этим у нас особая закавыка. И мы решили: справимся как-нибудь сами…

— Закавыка? И какая же? — уточнила я.

Мать Ямамото натянуто улыбнулась.

— Мой сын оставил после себя целый список любимых рецептов. Все знают: если мясорубам доверить еще и кухню, они приготовят вам банальный суп мисо. Но такой вариант его не устраивал! Он, например, хотел, чтобы из него налепили фрикаделек и отварили их в бульоне с тертым дайконом…