Вот и в этот раз, нагрузив своего Мула, как я свой велосипед называл, до состояния прогиба ободов и взвалив на плечи станковый рюкзак, килограмм эдак под двадцать пять, я, повернувшись к Алевтине Петровне, махнул ей рукой, мол, всё, отчалил. Она лишь недовольно поджала губы и привычно перекрестила меня вослед. Она всегда так делает.

Солнце только-только начинало подниматься где-то на востоке. Я навалился на руль и плавно покатил Мула в сторону оврага. Покатил потому, что в данной комплектации для езды он не приспособлен. Мощный задний багажник, на нём объёмный сумарь, по бокам колёс – два вместительных кофра из толстой кожи, прообразом которым послужили пехотные ранцы ещё аж 1812 года. Спереди – большая крепкая, мелкоячеистая металлическая корзина, с боков висят полуовальные эмалированные 12-литровые вёдра. И всё это забито до отказа. К раме плотно примотаны, так сказать, орудия производства. Да я и сам упакован неслабо: плотная футболка, сверху – «зимняя» тельняшка, подарок сына, потеплей иного свитера будет. Потом куртка со штанами, мой старый, но ещё ходить и ходить в нём, камок. Портупея. Под штанами – добротные трикошки, когда тебе за полтишок, они не лишние, знаете ли. На ногах, на плотный носок, крепкие, но разношенные берцы. Нигде не жмут, не давят. Завершает «ансамбль» просторная куртка из плотного брезента с капюшоном, ну и «балаклава» на голове. Казалось бы, с таким грузом и так одет – кабы не замариноваться в собственном соку, но тут всё рассчитано. Я всегда в утренний рейс по максимуму гружусь: по холодку, не спеша, с «перекурами», дойду до дачи и даже не вспотею. У нас в конце апреля другой раз и посерёд солнечного дня задубеть можно.

Когда я подкатил к краю Блудова оврага, выяснилось, что сегодня туман пребывает в своей плотной ипостаси. Ну что ж, не в первый раз такое. Потихоньку-помаленьку начал спускаться. И с этой, и с той стороны склоны были достаточно пологими, а кое-где люди слегка помогли природе лопатами. Далеко не один я здесь хожу.

С каждым шагом становилось всё темнее и «молочней», я будто реально погружался в топлёное молоко. Совсем скоро видимость упала до полутора-двух метров. По ощущениям, уже почти спустился, как вдруг колесо обо что-то стукнулось, руль мотнуло, и велик всей своей массой резво рванул вниз. С криком «Мля-а-а-а, стой, падла-а-а!» я, держась за руль, проскользил по склону метров пять и… – о чудо! – сумел не только остановить этот грёбаный тарантас, но и сам остановиться. Меня аж в пот бросило. Как я не навернулся со всеми вещами… уф-ф!!! Осмотрелся… Ну, это такая фигура речи – «осмотрелся». На самом деле: вытяни руку – пальцев не различишь. То есть ни шиша не видно. Стой не стой, а двигать надо. Но для начала хоть ногой впереди пошуровать надо. Я снял рюкзак, поставил, оперев о него велик, пошатал конструкцию – вроде не падает. Сделав несколько шагов, практически на ощупь, я чуть в воду не влетел, вовремя тормознул.

– Это что ещё за хрень, – пробормотал я, – откуда здесь столько воды?

Я прошёл немного вправо, потом столько же влево, ничего не поменялось – вода. Много воды! Откуда столько? Ещё этот туман гадский! В такой плотный я и правда ещё ни разу не попадал. Ни черта не видно.

– Эй! Алё! У вас тут что, бобры-стахановцы завелись?! – крикнул я в плотную сырую взвесь. – Или потоп местного разлива, э?!

Туман ответил мне мертвящей тишиной. Да что там, казалось, даже звук, сорвавшись с моих губ, тут же растворился без всякого следа.

Бр-р-р! Меня аж передёрнуло, то ли от холода, то ли от нервов. Что-то напрягать меня стало это «белое безмолвие». Вот насмотришься всяких нехороших фильмов, где из подобного, по сути, совершенно безвредного природного явления всякая страсть Господня лезет…

«Так, – сказал я сам себе, – надо вылезти наверх и слегка подождать».

Карабкаясь по склону, я якобы в шутку бурчал под нос: «Вот говорила мне бабушка Алевтина: не ходи, Петенька, в туман». А на самом деле мне было страшно, и неосознанным таким, иррациональным страхом.

Когда я вылез из оврага, у меня ещё заодно и глаза на лоб вылезли.

– Алевтина Петровна, дорогой вы мой человек, надеюсь на вас и уповаю! – Я прижал руки к груди в молитвенном жесте. – Очень хочется мне, чтобы это вы сегодня с утра, дабы проучить неслуха окаянного, подмешали мне в квас хрень-траву. И всё, что я вижу сейчас, мне только кажется!!!

Вместо Лутошкино, до которой в прямой видимости метров триста от оврага, буквально из-под ног начинался пологий подъём на каменистую возвышенность, покрытую явно прошлогодней травой, которая тянулась и вправо, и влево, на сколько хватало обзора. Ничего подобного здесь и сейчас быть не могло. Не могло, но было! Ах, какие нехорошие предчувствия накатили на меня, аж до слабости в коленях. Я обернулся посмотреть, что находится на противоположной стороне оврага, однако вспухший белёсым горбом туман совершенно не давал рассмотреть хоть что-нибудь.

– Что ж, поднимемся в гору и обозрим окрестности, – дал я себе задание.

Когда метров через пятьдесят я поднялся на вершину каменистого гребня, то картина, открывшаяся предо мной, повергла меня в ужас, трепет, восторг – всё одновременно! И тем не менее в то, что мне открылось, я поверил сразу и безоговорочно.

Мне незачем кататься по земле с криками «Не верю!» и «Этого не может быть!», рвать волосы, бить себя по щекам и щипать за бока, дабы проснуться. Убеждать себя, что, возможно, мне стало плохо, и я сейчас лежу под капельницей в палате интенсивной терапии, и всё, что я сейчас вижу, глюки. Я всегда был сторонником «реальности данной нам в ощущениях». Если ты видишь, слышишь, обоняешь, если тебя прошиб холодный пот и дёргается веко, это и есть – реальность! Всё остальное – от лукавого. А ещё я всегда считал себя психически устойчивым.

– Ну что, Петруха? Судя по всему, случился с тобой грандиозный попадос! И мне кажется, загремел ты, браток, в гости к мамонтам и саблезубым тиграм.

Невеликий костерок весело потрескивал промеж трёх камней, на которых стоял, побулькивая, котелок с густым варевом. Пару картофелин, бомж-пакет, мелко покрошенная ветчина, хлеб, намазанный паштетом, в перспективе – чай с сухарями… Шикарный будет ужин. В сумерках угасающего дня я задумчиво смотрел на языки пламени, вновь и вновь «пережёвывая» события прошедшего дня. Дня, круто изменившего мою жизнь, сколько бы её ни осталось…

Утром, когда я забрался на гребень, мне открылась слегка холмистая лесостепь, уходящая во все стороны, насколько хватало взгляда. Где-то далеко, по-моему на северо-востоке, просматривались невысокие горы. Сквозь белёсую муть на небе еле-еле просвечивало встающее солнце. Но самое главное, что меня потрясло, это то, что среди рощиц, перелесков и отдельных деревьев на открытых участках степи бродило множество травоядных животных. Я такое только по телевизору об Африке видел! А здесь явно не Африка! Какое-то время я не мог осознать, что же я вижу, но когда из-за группы деревьев плавно и величественно вышли огромные серо-бурые туши… Хоть и было до них не близко, но не узнать в этих волосатых гигантах с мощными бивнями мамонтов можно только специально. Тогда-то я и сообразил, в когда меня приблизительно закинуло. А как сообразил, то забегал, засуетился. Очень забегал, да.

Проверил мобильник – мёртвый, в смысле – не работает вообще. Кинулся к оврагу, благо туман уже почти рассеялся, слава богу, велик и рюкзак были там, где я их оставил, но сам овраг очень изменился. Вместо ручейка – целая речка метров десяти шириной, противоположный склон выше, за ним – такая же каменная гряда, как и с моей стороны. Я лихорадочно бегал вдоль оврага, поднимался и спускался несколько раз к велосипеду и рюкзаку в напрасной надежде, что этот чёртов овраг снова сработает и выкинет меня домой. Слегка истерил… Возможно, со слюнями, соплями и слезами. Не помню. А если и да, то не очень стыдно. Когда тебе пятьдесят три, о мамонтах и иже с ними хорошо смотреть на экране, полёживая на мягком диванчике, с центральным отоплением под боком и исправно функционирующим ватерклозетом. Очень мне домой захотелось… Очень… Да-а, не лучшие минуты в моей жизни.