Он вложил в мою ладонь что-то влажное, сжал её в кулак.
– Прости. Я больше не стану тебя задевать.
И вышел из комнаты.
Я разжала пальцы. На ладони лежала бледно-зелёная фишка. Та самая, с потёртым верхним венчиком, нетронутым донцем с наплывом пластика – именно из-за желания сохранить донце я в детстве и переворачивала фишку, – и с вдавленной в верхнее углубление мокрой землёй и травинками. Сделать вторую такую он бы не смог, не успел бы запомнить, как она выглядит, я это запоминала несколько лет. Он смог найти её там, в кустах и траве. Я снова сжала пальцы. Иногда молчаливая память бывает нужна, и прошлое меняет будущее через десятки лет.
С этого дня мы с Лантом перешли на «ты».
***
Шёл четвёртый месяц нашей жизни в этом мире, и мы готовили новую игру, намного более сложную и непредсказуемую не только для местных, но и для Ланта. Сюжет её предложила я, вспомнив прочитанные когда-то юмористические рассказы. История по русским сказкам поразила Ланта ещё в самом начале, когда он услышал о Емеле и щуке.
– Невозможно! Это какой народ придумал, чтобы просто так всё делалось? – Он слушал моё чтение, то и дело прося объяснить, что к чему. Я пожала плечами: вроде всё понятно, да и у других народов похожее есть. Но Лант переключился на другое:
– Ты уверена, что хоть кто-то из них пройдёт игру? В ней же нет ни капли логики!
– Всё вполне логично, особенно для детской психики. Уверяю, они отлично справятся.
– Но… – Он замолчал, потом согласился: – Хорошо, попробуем. Сколько тут локаций? И игроков?
– Надо посчитать. – Я стала листать книгу. – С локациями всё равно будем думать, а игроки… игра может быть рассчитана и на одного, и на группу, но больше шести-семи человек пускать нельзя, а то они мешать друг другу станут. Здесь их… шестеро.
– Значит, максимум на семерых надо считать, а каждая локация – по несколько сот метров…
– Можно делать её звездой и заполнить пустыню паркетом. – Я попыталась нарисовать, но у меня ничего не вышло.
– Подумаем, но идея хорошая, давай делать.
Мы подумали, подумали, и создали вот этот макет, который сейчас стоял на столе. И прокрутили на симуляторе вероятные варианты развития игры. Потом снова всё пересчитали, и ещё раз. И ничего не поняли. Результат был странным. В ближней перспективе вероятность волны безумия уменьшалась в несколько раз, что нас очень радовало, но потом, по прошествии долгого времени, увеличивалась почти в два раза по сравнению с усреднённым значением.
Мы пытались разобраться, почему так получается, и приходили к одному и тому же: в мире вечного удовлетворения всех желаний и отсутствия хоть каких-нибудь реальных перемен разумные существа жить не могут. Наши игры, о которых сейчас говорили даже некоторые обитатели резерваций – те, кому хозяева разрешали выходить оттуда, и кто сам хотел контактировать с «большим миром», – приносили местным временное облегчение, ощущение единения, общей цели. Но потом все возвращались в свои дворцы и дома, к райскому беспроблемному существованию оранжерейных цветов, и… Каждая игра в отдельности снимала напряжение, но все вместе они усиливали реакцию на окружающее, приводя к катастрофе, пусть и отложенной, но ужасной даже по сравнению с прошлыми вариантами.
– Что он от нас хочет? – ворчал Лант, садясь за покрытый крахмальной скатертью стол и ожидая, когда робот-лакей положит ему первое – суп а-ля тортю. Я пожала плечами:
– Хочет решить квадратуру круга и изменить этот мир, не меняя его. Он чувствует ответственность за людей и бережёт их как умеет. Безопасность людей здесь зависит от неизменности мира.
– Это как засунуть ребёнка в ящик и надеяться, что стенки помешают ему вырасти. – Лант взялся за ложку. – Ты читала Гюго?
– Пыталась, но не осилила. Но откуда этот образ, знаю, в детстве фильм видела.
– Вот и здесь такое! Засунули людей в «ящик» – петлю времени – и думают, что это защитит их от развития. Но дети-то растут!
– И или погибают, или уродуются, причём и психически. – Я попробовала суп и удивилась про себя, чего такого особенного в этом знаменитом а-ля тортю? Обычный бульончик, и всё. – Ты слышал про русского царя Ивана Антоновича?
– Нет. – Он с любопытством взглянул на меня. – Что с ним было?
– Это русская «железная маска». В восемнадцатом веке в России была путаница с престолонаследием и власть обычно получали в результате заговора. В середине века после смерти Анны Иоанновны на трон посадили младенца Иоанна Антоновича – ему тогда и года не исполнилось. Его мать была наполовину русской, внучкой Петра Первого, отец – немцем из захудалого княжества, и оба совершенно необразованны. Дочь Петра, Елизавета, устроила переворот, но, как ни странно, племянницу свою, мать царя-младенца, не убила, просто сослала со всей семьёй в жуткое захолустье. А через несколько лет в Петропавловской крепости Петербурга появился узник, о котором было известно только, что с ним никому нельзя разговаривать, лишь приносить еду, и всё. Лет через двадцать, уже при Екатерине, один из офицеров попытался устроить побег узника, но тот был полуслепым, очень слабым и психически остановился на уровне примерно шестилетнего ребёнка. Его застрелили при попытке выйти со двора.
– Царь-узник? – Лант заинтересовался. – А ты откуда знаешь?
– Училась хорошо и историю люблю, – отшутилась я. – Но я имела в виду…
– Что здесь люди – как тот маленький царь? – Он задумался. – Да, только они, в отличие от него, сидят в роскошной камере и играют в дорогие игрушки. Но результат одинаков. Шалорн требует от нас невозможного!
– Скинем ему разработку игры и умоем руки. – Я взялась за лангет с пюре из каштанов. К моему разочарованию, это пюре тоже оказалось совсем не таким вкусным, как описывали в книгах, обычная картошка вкуснее.
***
– Ну, милый Лант, что вы создали на этот раз? – Мэд Менгель демонстративно сняла несуществующую пушинку с плеча Ланта, он, сдерживая недовольную гримасу, отстранился.
– Прошу испытать, уважаемая Медея. Ваш выход – в первой семёрке.
– А как же жребий? – проворчал никогда не отказывавшийся от развлечений и бесконечно критиковавший их Алекс Кёнинг, которого тут же поддержала такая же недовольная Лина Ли:
– Вы говорили, что всё будет честно!
– Разумеется. – Я официально улыбнулась высокому черноволосому Алексу в показушно-скромном костюме вроде нашего спортивного и невысокой, худой и странноватой с виду – кажется, она была потомком одновременно азиатов, негров и латиносов – Лине Ли. – Здесь пятнадцать полигонов, и все пятнадцать команд – первые. А жребий, распределяющий вас по командам, будем тянуть сейчас. Кто станет доставать жетоны?
– Мои бутрески, – тяжело шагнул вперёд Сансзорей – тот самый четырёхрогий великан, которого я видела в первый день на вечеринке Камелии. Он был одним из немногих, кто нравился мне в этом мире, хотя зачастую казался невыносимым в своём пессимизме.
– Вы привели их сюда? – поразилась Лисси Зеферино, не любившая этих сектантов, слишком противоположных во всём жизни нежной красавицы.
– И они будут здесь? – жеманно растягивая слова влезла в разговор Лили Голд – дальняя родственница и словно бы плохая копия Камелии Дзинтарс. Если Камелия была по манерам и живости ума аристократкой в лучшем смысле этого слова, то у Лили оставались одни манеры, несколько «пересушенные» и иногда подводившие её. – Ах, дражайший Виктор, я так хочу их увидеть. Говорят, они – нечто совершенно необыкновенное и древнее?
– Вон они. Я немного изменил их, но они этому даже рады. – Виктор указал на группку нелепых созданий: невысокие то ли люди в одинаковых серых балахонах, скрывающих фигуры и лица как глухие чадры мусульманок, то ли грибообразные существа с обвисшими до земли складчатыми шляпками, на которых яркой голубизной горели спокойные, как у юродивых, глаза.
– Но что они будут делать вне резервации? – поинтересовалась уже Мэд Менгель, бросив наигранно призывный взгляд на пошедшего пятнами и заулыбавшегося как ребёнок капитана Уиткинса. – Они так скучны и однообразны и совсем не интересуются сексом. Почти как вы, Лант. Может, возьмёте их к себе? У вас ведь ещё нет резервации?
