– Ну кто-то же должен.

В этом утверждении гораздо больше правды, чем она себе представляет. Ее взгляд возвращается к телевизионному экрану над баром.

– Ты фанатка «Дьяволов»?

Она игнорирует меня, сосредоточив свое внимание на том, как время приближается к перерыву.

– А? – рассеянно спрашивает она, когда разыгрывающий «Дьяволов» делает бросок, но промахивается, в результате чего к перерыву в игре сохраняется ничейный результат.

– Черт подери.

– Ты фанатка «Дьяволов», – повторяю я, на этот раз как утверждение, а не как вопрос. Но мне не нравится, что в первый раз она меня проигнорировала. Я к этому не привык.

– Да. Как-то так. – Она перекидывает ремешок сумочки через плечо так, что он ложится между грудей. Мой взгляд падает прямо на них. Потрясающее тело, такие изгибы. Она должна его демонстрировать, а не прикрывать мешковатой и слишком большой одеждой, которая, кажется, знавала лучшие времена.

– Ну а теперь, когда ты успешно испортил мне всю малину, – начинает Стиви. – Я могу идти?

Мое внимание возвращается к официантке с иссиня-черными волосами. Она не отрывает от меня взгляда, наполняя две бутылки кетчупом. Она пытается выглядеть соблазнительно, но то, как она ухмыляется мне с другого конца помещения, ударяя тыльной стороной ладони по донышку бутылки, выглядит довольно нелепо.

Отвлекая меня от неловкого зрительного контакта, у меня в кармане звякает телефон. Это сообщение от старшей сестры Линдси.

Линдси: Привет, Эв. Не хочу портить твою первую выездную игру в сезоне, но мама раздобыла мой номер телефона. Я не знаю, как ей это удалось, но она звонила уже три раза, пытаясь узнать и твой номер. Короче говоря, не отвечай ни на какие неизвестные звонки. Скучаю по тебе, братишка.

Я, приоткрыв рот, продолжаю таращиться на экран телефона.

Я ничего не слышал о матери уже два года, с тех пор как она явилась на одну из моих игр и попросила у меня денег. На что я, конечно же, ответил «нет». Она раздобыла мой номер телефона, звонила без остановки и, наконец, явилась лично. Я не могу скрывать свое местонахождение, расписание моих игр выложено в интернет, но она – одна из причин, по которой я так щепетильно отношусь к тому, кому даю свой номер телефона. Мне приходилось менять его больше раз, чем я могу сосчитать.

– Ты в порядке? – спрашивает мягкий голос.

– А? – Я поднимаю глаза и вижу нежный и обеспокоенный взгляд цвета морской волны.

В данный момент моя уверенность пошатнулась, и существует лишь несколько избранных, перед которыми я могу опустить забрало. Стюардесса с подобным отношением ко мне – не из их числа.

– Я в порядке, – огрызаюсь я, чувствуя, что она меня подловила.

– Черт, мне-то какое дело.

Бар внезапно кажется переполненным и жарким. Я не страдаю клаустрофобией, но сейчас мне кажется, что у меня может быть приступ. Я сжимаю кулак. Мои ладони становятся липкими, порыв теплого воздуха касается щек, и зрение слегка затуманивается. Я пытаюсь вдохнуть, но в помещении не хватает воздуха.

Твою ж мать. У меня уже много лет не было ничего подобного.

Не говоря ни слова и не раздумывая, я выскакиваю через парадную дверь бара. Оказавшись снаружи, оглядываюсь в обе стороны в поисках свободного пространства. Улицы запружены людьми, большинство из которых обратили на меня свое внимание. Обычно я живу ради пристальных взглядов, радостных возгласов, признания. Но сегодня вечером мне нужно убраться как можно дальше от всех, у кого есть глаза.

Перебегая улицу трусцой, я инстинктивно миную несколько кварталов, понятия не имея, куда иду, но полагаясь на свое охваченное паникой тело, которое стремится найти тихое местечко.

В поле зрения появляется парк, но все скамейки заняты. Я нахожу большое дерево с достаточно толстым стволом, за которым можно спрятаться. Недолго думая, опускаю задницу на траву, и мои чертовски дорогие брюки от Армани мгновенно впитывают сырость влажной земли.

Вдох. Выдох. Спокойно. Где я? В Денвере. В парке. Какого цвета скамейки? Синие.

Почему я так себя чувствую? Потому что моя мать – охотница за деньгами, которая бросила детей и мужа ради того, у кого оказалось больше денег. Потому что моя мать чертовски эгоистична, и теперь ей понадобились мои деньги. Она не хочет меня. Она меня не любит. Ей просто нужны мои деньги.

Меня снова начинает захлестывать ярость. Единственное, что вызывает у меня приступы паники, – это слепая ярость, но я не позволю, чтобы она взяла верх. Почти десятилетняя терапия научила меня этому. Я не могу позволить панике победить. Я не могу позволить победить своей матери.

Почему я так себя чувствую? Потому что она меня не любит. Потому что мне и моей сестре она предпочла деньги. Но это не имеет значения, потому что я люблю себя.

Этому научила меня терапия – любить себя. И я это делаю. Без сомнений и безоговорочно.

Кто-то же должен это делать.

Вдох. Выдох.

Паника прошла. Я больше не чувствую жара и волнения, и я могу дышать. Я боролся с паникой. Не позволил ей мной завладеть. Я остановил ее еще до того, как она началась по-настоящему.

Глубоко вздохнув, я кладу локти на колени и опускаю голову на предплечья.

Я не оплатил счет в баре, но Рио меня прикроет. Верну ему в следующий раз. Я достаю телефон и, не перечитывая сообщение сестры, отвечаю.

Зандерс: Линдс, спасибо, что сообщила. Люблю тебя. Пожалуйста, приезжай скорей.

В своей жизни я люблю лишь горстку людей, и эти люди – Мэддисоны и моя сестра. Вот и все. Это все, на кого я могу рассчитывать. Это все, что мне нужно.

Линдси: Смотрю на свой календарь! Внесу в расписание, как только работа в офисе схлынет. Пожалуйста, сделай одолжение и не попади в этом году на скамейку штрафников.

Зандерс: Так мне за это деньги платят, и немалые. Я – засранец из Чикаго, которому на всех наплевать, помнишь?

Линдси: Конечно.

Она заканчивает фразу плачущим и смеющимся смайликами, потому что знает меня. На самом деле я не такой, но позволяю людям в это верить. Так проще. Мне так не больно.

– Перед нами пресловутый дуэт из «Чикаго Рапторс», Элай Мэддисон и Эван Зандерс, – сообщает репортер «Чикаго трибьюн». Его голос доносится по громкой связи, а мы сидим в конференц-зале денверской арены перед игрой.

Я смотрю на Мэддисона, единственного человека в этой комнате.

– Пресловутый, – беззвучно произношу я.

Мэддисон закатывает глаза, но его грудь вздрагивает от беззвучного смеха.

– Мэддисон, поздравляем с рождением сына.

– Спасибо, Джерри. – Мой лучший друг наклоняется вперед, чтобы на телефоне в центре стола для совещаний его голос был слышен более отчетливо. – Мы с женой в восторге от того, что в семье Мэддисонов появился еще один ребенок.

– А Элла? Ей нравится быть старшей сестрой?

– Нравится, – смеется Мэддисон. – Она – малышка с характером, и она в восторге от того, что у нее появился брат, которым она потом сможет командовать.

– Что ж, нам не терпится увидеть вас, вашу жену и детей на следующей домашней игре в Чикаго, – добавляет Джерри, репортер из «Трибьюн».

Обычно именно так и проходит беседа. Репортеры начинают со всякой милой сентиментальной чепухи о Мэддисоне, а затем переходят ко мне.

– И ЭЗ, – начинает Джерри, используя мое прозвище.

– Как дела, босс?

– Неплохо, неплохо. Но, полагаю, не так хорошо, как у тебя. На прошлой неделе в интернете повсюду маячило твое фото с последней пассией, с которой ты ушел с арены после домашнего дебюта. Это кто-то, о ком нам следует знать?

Почему эти репортеры считают необходимым постоянно говорить о моей сексуальной жизни? Это выше моего понимания. Но мой имидж в средствах массовой информации приносит мне чертовски много денег, поэтому я не обращаю на это внимания. Хотя я понятия не имею, кого он имеет в виду на прошлой неделе. В определенный момент эти встречи, как правило, начинают сливаться в одну.