После этих слов испарилась она словно туман, словно и не было вовсе.

В чуме несмело забрезжил предрассветный луч света, все ещё спали. Тимофей лежал с открытыми глазами и не понимал, как воспринимать услышанное: принять как дурной сон и забыть или же отнестись всерьёз и выполнить наказ ночной гостьи, явившейся в его сон.

Первыми в чуме просыпались женщины. Затапливали буржуйку, стоявшую посередине пространства, и принимались готовить завтрак для всего большого семейства, насчитывающего порой больше десятка человек.

Пока готовился завтрак, а Бэргэн ещё не вставал, Тимофей решил проведать жеребца. В стойбище было тихо, основные источники шума ещё крепко спали, посапывая сопливыми носиками. Завидев приближение человека, коровы в загоне стали протяжно мычать, перекликаясь на разные голоса и мотивы.

– Извините, девочки, я не к вам, – ответил на приветственное мычание весёлый лекарь. – Я вот к этому молодому пегасу. – Как ваше самочувствие, пациент? – придав голосу комичных ноток, Тимофей пролез в загон к Варосу.

Жеребец, довольно пофыркивая, стал тыкаться мордой в парку Тимофея.

– Вижу, что самочувствие хорошее, – Тимофей погладил покладистое животное, потрепал его за гриву, обнял за шею и прошептал в ухо: – Ты очень смелый жеребец, спас хозяина от злых духов. Поправляйся быстрее, ты нужен хозяину.

Варос закивал головой, низко её склоняя. Так делают лошади в цирке за кусочек сахара или какую другую вкусняшку.

– Да мой же ты умница! – засмеялся Тимофей, хлопая жеребца по крепкой шее. – Понимаешь, что я тебе говорю, в таком случае давай сюда ногу, будем делать перевязку.

Рядом раздался незнакомый птичий крик, вернее скрежет. Глянув в сторону звука, Тимофей увидел кречета, только что взлетевшего с перекладины загона.

– Почему я его не заметил раньше? – спросил Тимофей сам у себя, а вслух добавил: – Господи, да чему я удивляюсь? – и крикнул вдогонку птице: – Удаганка, это ты?

Птица удалялась. Тимофей, глядя ей вслед, подумал, что, наверное, это ийэ-кыл[2]. В этот момент птица зависла на месте, затем вернулась, пролетела над загоном, где стоял Тимофей, и, взмыв в небо, исчезла.

Вернувшись в чум, он сразу обратил внимание, что стало непривычно тихо, несмотря на наличие всех детишек. Женщины переговаривались шёпотом, из мужчин был только Бэргэн.

– Что-то случилось? – спросил у него Тимофей.

– Эбэ[3] исчезла, – угрюмо сказал Бэргэн. – Ушла из стойбища вскоре после меня, когда я в лес отправился. С тех пор никто её не видел. Так и не явилась.

«Я видел!» – чуть было не выкрикнул Тимофей, но вовремя прикусил язык. Он уже не был уверен в том, что видел. Столько всего произошло, что он не совсем понимал где явь, а где марево.

Обрабатывая раны Бэргэна, Тимофей, к всеобщей радости, заметил значительное улучшение. Отёк сошёл, ранки подсохли, образовав естественные корочки без нагноений.

– Бэргэн, мне на сегодня нужна упряжка, без разницы какая, – поставил в известность Тимофей. – Съездить по делам нужно.

– Можешь взять любые свободные нарты, – безразлично ответил Бэргэн. – Толлуман подскажет, каких животных ставить в упряжку.

Тимофея так и подмывало рассказать Бэргэну свой сон, а может, видение, он так и не определился, что это было. Хотел рассказать о случившемся на реке, о том, что видел старуху, как себя повела птица сегодня утром. Тимофею хотелось выговориться и получить хоть какой-нибудь вразумительный ответ. Но что-то не давало, не позволяло озвучить то, что распирало его изнутри.

Чтобы отвлечься от мыслей и скоротать время до солнца в зените, Тимофей пошёл на подмогу оленеводам. Те метили новорождённых оленят, привязывая на шею верёвочку, такого же цвета верёвку вязали оленихе на рог. Совсем маленькие детёныши атти[4] часто теряли свою маму, не поспевая за ней. И чтобы легко и быстро найти и воссоединить мать и детёнышей, их метят одинаковым цветом.

Тимофею нравилось возиться с животными, это занятие было не в тягость, а в радость, оттого и время пролетело незаметно. Настал момент, когда нужно было отправляться на поиски поселения, которое обозначила шаманка.

Ставя в упряжку четверых оленей, Толлуман всё пытался выспросить у товарища, куда тот собрался ехать без него. Но Тимофей был загадочно молчалив и скрытен. Чтобы успокоить любопытство Толлумана, Тимофей пообещал ему, рассказать всё по приезду.

Начало поездки было приятным, потому как погода стояла тёплая и солнечная, предвещая скорое приближение весны. Снег хоть и лежал везде, куда хватало взгляда, но заметно осел и стал плотным. Не доезжая до реки, Тимофей направил оленей в нужную сторону. Он хорошо помнил, в каком направлении река понесла медвежью тушу.

Приблизительно через полчаса езды впереди замаячили крыши деревянных домов. Въехав в поселение, Тимофей поинтересовался у первого встречного мужика, не вылавливал ли кто из жителей утонувшего в реке человека.

– А как же! Аккурат вчерась к вечеру двое наших мужиков и притащили с рыбалки утопленника, – ответил мужик. Ощутив свою полезность и осведомлённость, он выровнялся в осанке и выпятил грудь колесом, а затем добавил: – Старуха то была.

– А как мне найти мужиков этих? – заволновавшись, спросил дрогнувшим голосом Тимофей.

– Одного ты уже, почитай, нашёл, – оветил мужик и указал рукой на стоявший рядом дом. – Вот тут Степан живёт, а до Митьки в край улицы надо проехать.

Высокий, крепко сложенный, не по возрасту седовласый Степан одним рывком извлёк из выдолбленной в мёрзлой земле ямы оленью шкуру, обвязанную верёвкой.

– В этой яме я завсегда храню пропитание для собак, у меня их более десятка: какие для охоты, иные – в упряжку, – объяснял Степан, развязывая верёвки, а затем распахнул край шкуры.

– Боже правый! – отшатнулся Тимофей и отвёл взгляд в сторону.

Взору открылся окоченевший труп старухи, покрытый коркой льда, с обнажённой синей спиной, разодранной медвежьими когтями: глубокие борозды шли от затылка до поясницы.

– Ну да, картина не для слабонервных, – хрипловато сказал Степан и закашлялся, затем как-то виновато добавил: – Сохранил как есть, знал, что придёшь.

– Откуда знал? – удивлённо спросил Тимофей, выпучив на мужика глаза.

– Она сказала, – Степан кивнул головой в сторону обледеневшего трупа. – Сказала, что за амулетом придёшь.

Степан смотрел на испуганно выпученные синие глаза гостя и понимал неправдоподобность им сказанного. Решил объяснить для понимания:

– Сон мне был, а может, видение, точно сказать затрудняюсь, – Степан закряхтел, прочищая заложившее горло. – Явилась старуха в обличии шаманском и говорит, мол, шаманка я, похорони меня по обычаю. Амулет мой, говорит, отдашь тому, у кого глаза, как куех халлаак[5]. По всему видать, про тебя старуха говорила. Так что забирай амулет, тебе он теперь принадлежать должон.

Тимофей стоял в нерешительности, он боялся посмотреть на труп-ледышку. Становилось не по себе от одной мысли, что нужно прикоснуться к синему окоченевшему трупу, чтобы снять амулет.

Степан видел нерешительность парня и решил немного ему помочь, перевернув старуху лицом к верху. Прикасаться к амулету и снимать его со старухи он не осмелился, пусть этот страдалец сам выполняет то, что ему завещано. Но судя по выражению лица бедолаги, положение его не облегчилось, а наоборот, усугубилось, потому как на обледеневшем синем лице покойницы застыла гримаса нечеловеческой боли и страдания. Рот застыл в немом крике, в образовавшейся впадине рта была замёрзшая вода, глаза закатились кверху, оставив в глазницах только белки.

У Тимофея волосы зашевелились под капором, по спине пробежал холодок. Даже мелькнула мысль: плюнуть на все наказы и видения, уехать побыстрее и как можно дальше от всего этого кошмара. Тимофей повернулся спиной к ужасному образу мертвеца с намерением уйти. Но какая-то невидимая сила словно приподняла его за плечи и развернула обратно.

– Ну давай уже смелее! – как гром среди ясного неба прозвучал голос Степана, он не заметил, что парня оторвала от земли и крутанула какая-то неведомая сила, и подумал, что тот сам передумал и повернул обратно.