- Иными словами, если бы Квадриптих просто дал Демону то, что он хотел... ну, все эти мелкие, бессмысленные и совершенно безопасные вещи, то...

- То всё давным-давно бы закончилось. Демон бы исчез, а миру не угрожало полное уничтожение, на которое Другой, в конечном счёте, решился, не видя иного выхода.

Фигаро докурил сигарету, раздавил её об стену, сел на пол и обхватил голову руками.

- Святый Эфир и все небесные силы, – простонал следователь, – какой чудовищный, непроходимый, невообразимый идиотизм!

- Да, – Фигаро-Два кивнул и улыбнулся. – Единственное, что я могу сказать в оправдание Артура и компании, так это то, что мир, в общем-то, и состоит из кирпичиков чистейшего и оголтелого идиотизма. Таковы, например, войны. Подумай: тысячи человек вдруг отправляются за тридевять земель убивать совершенно незнакомых им людей, потому что так решил какой-то ханурик в короне. Не проще ли было бы стукнуть его по этой самой короне, посадить на его место кого-нибудь более адекватного, да и жить себе дальше? Или, вот, деньги: зачем фабриканту Тюнгу яхта с позолоченными перилами и хором молодых прелестниц, если люди на его заводах умирают от химических ожогов и наматываются на станочные валы из-за отсутствия элементарной защиты? Ваш мир, Фигаро, пока что невероятно глупое место. Но я верю, что когда-нибудь разум, всё же, победит.

- Почему? – Следователь горько усмехнулся, покачивая головой. Холодный камень начинал неприятно холодить ему зад, но сумятица в башке была куда сильнее и неприятнее. – С чего бы тебе быть настолько уверенным в этом?

- Потому что ты сделал выбор, Фигаро. Ты спустился сюда, в обиталище Демона, и не стал его убивать. Просто приняв решение не жертвовать никем вообще ты прервал бесконечную цепочку насилия и лжи, которая создавала это несчастное существо. Все его создатели, все носители Договора только тем и занимались, что старались стереть Демона с лица земли, тем самым провоцируя его на всё более жёсткие ответы, обучая его уничтожать, решая все вопросы через жестокость и смерть. Отражение в зеркале ведь не может быть ни красивее, ни добрее того, что в нём отражается. И тут ты одним махом перечеркнул то, что Квадриптих выстраивал столетиями: проявил к Демону снисхождение, и показал ему, что это в принципе такое, не став жертвовать ни Артуром, ни Морганой, ни миром, ни самим собой. Минус одно звено – и вся цепочка просто порвалась.

Некоторое время Фигаро пытался осмыслить сказанное. Он встал, отряхнул брюки, закурил новую сигарету, и сказал (голос следователя слегка дрожал):

- И где же теперь Демон?

- Нигде. – Фигаро Номер Два развёл руками. – Обрёл свободу, выскользнув во внезапно открывшуюся щелку возможности, что вы ему предоставили.

- А что будет теперь?

Договор Квадриптиха улыбнулся и чуть наклонил голову.

Теперь он уже не так походил на Фигаро; его лицо чуть вытянулось, скулы стали более острыми, а глаза потемнели. В этих чертах на мгновение мелькнул лик молодого Артура, Морганы, самого следователя, и ещё тысяч и тысяч незнакомых ему лиц, которые, как понял Фигаро, когда-то носили в себе Договор, догадываясь об этом, или нет.

- Теперь будет новый день, – сказало существо, что стояло посреди комнаты, – а завтра, после него, будет ещё один. Миры и дальше полетят по своим орбитам, человеческие судьбы – тоже. Завтра миллиарды людей проснутся и отправятся вершить свои судьбы: бесконечно глупые и неожиданно мудрые, творя зло, или, напротив, пытаясь зло предотвратить. Завтра солнце встанет на востоке для того, чтобы коснуться горизонта на западе, и история не прекратит бег свой, даже если сумма горя и радости в мире в очередной раз сместиться не в сторону радости. Созданные Демоном законы будут существовать, и Договор никуда не денется, а колдуны будут спасать и разрушать, чинить и уничтожать, и, в конечном счёте, когда-нибудь, наконец, поняв, что глупость всё равно остаётся глупостью и пользы от неё, право, никакой, изменят мир так, как хотел, но не смог Квадриптих: изгонит смерть, победит болезни, навсегда покончит с войнами и отправится к звёздам. Может быть, всё будет именно так. А, может, совсем иначе. Будет видно. Но, главное, будет, кому это всё увидеть. Что означает лишь одно: всё только начинается.

Секунду Фигаро размышлял над сказанным, медленно попыхивая сигаретой.

- А я? – спросил он, наконец.

- Ты? Я отправлю тебя назад. Но перед этим ты можешь о чём-нибудь попросить. Маленькое желание как подарок лично от меня, ведь, в конце концов, теперь и я смогу спокойно уснуть на долгие, долгие годы, если, конечно, вы не продолжите донимать меня своими бесконечными вопросами. Только не обольщайтесь, я говорю о маленьком желании. Бессмертным я тебя не сделаю. Хотя могу помочь сбросить с десяток лет.

- Да? – Фигаро с силой провёл руками по взмокшим растрёпанным волосам. – Тогда вот что: перед тем, как отправить меня назад, сотри мне память об этом путешествии. Полностью. Я не хочу помнить вообще ничего, начиная с того момента, когда началось моё путешествие в это место. Причём так, чтобы никто в целом мире, даже Артур со своими приборчиками, не смог бы восстановить мои воспоминания. Это ведь реально сделать?

- Эм-м-м-м... – Договор закашлялся, при этом сильно растеряв изрядную долю своей торжественности. – Эм-м-м... Да, в принципе, я, конечно, могу это сделать. Но, ради всего святого, зачем?

- Потому что получается так, – Фигаро тяжело дышал; на его лице каменной маской застыла упрямая решительность, – что я, вроде как, выходит, хороший человек. Прямо вот весь такой пронизанный совестью ангел в белых ризах. Ишь ты: не сделал выбор между одной дрянью и другой!

- Но это так и есть.

- Да мне плевать. – Фигаро с силой впечатал кулак в камень стены так, что та глухо загудела. – Я не хочу помнить, что я – хороший человек. Потому что все, кто совершенно точно знает это про себя, имеет полный карт-бланш на любую мерзость. Вот захочется мне сделать какую гадость, и начну я сомневаться. А воспоминания тут как тут: да это, мол, и не гадость вовсе! Ты же хороший человек, Фигаро. Добрый. Правильный. Так что давай, валяй. У тебя индульгенция, ты у нас святой. К дьяволу. Вытри это всё из моей башки вот буквально под ноль.

- Будет сделано. – Договор медленно покачал головой. – Ну ты и даёшь, Фигаро. А я думал, меня удивить невозможно. Но нет, у тебя вышло. Да ещё как! Поэтому давай вот что: это желание я выполню просто так. Тем более, оно и сил-то у меня не отнимет от слова совсем. Так что валяй, загадывай что-нибудь ещё.

- Хорошо. – Следователь плотоядно ухмыльнулся. – Будет тебе желание. Слушай.

Договор слушал. Он слушал минут пять, и всё это время его лицо, казалось, вытягивалось всё больше.

- Кто такая тётушка Марта? – Спросил он, наконец. – Та милая дама, у которой вы снимали комнату в Нижнем Тудыме? И что такое «голубцы»?

– – – – – – – – – – – – –

- Так, Фигаро, – Марта Бринн упёрла руки в бока и посмотрела на следователя взглядом жандарма застукавшего на месте преступления взломщика сейфов, – вы сейчас или доедите этот голубец, или я пошла готовить вареники. Я предупредила.

- Но я не могу, – простонал следователь, хватаясь за живот, – в меня просто больше не лезет! Физически, понимаете? Я на первом голубце уже сижу! Я же не бездонная бочка!

- Комиссар Пфуй сказал, что у вас предельная степень нервного истощения, и что вам необходимо усиленное питание. Слышали? Не «желательно», не «было бы неплохо», а не-об-хо-ди-мо! Я же правильно говорю, верно, комиссар?

- Железно, госпожа Бринн. – Комиссар Пфуй расплылся в хищной улыбке. – Точно, как теорема Ферма. Поэтому давай, Фигаро, жри. А то я в тебя сейчас этот голубец затолкаю.

- Вот! Вот! Слышали?! И хватит называть меня «госпожой Бринн»; мой покойный муж, чтоб его черти на вилах крепче вертели, давным-давно в лучших мирах, где я искренне советую ему и оставаться.