И вдруг лужица стала увеличиваться. Уже я явственно различал другой, дальний берег. И себя увидел – стою, пытаюсь приладить весла к лодке.

Вот так ко мне вернулось озеро Сладкое, что на Северном Сахалине, где уж точно климат далекий от сочинского.

Я сел за стол. Началось неожиданно совершенно описание вхождения в трудовую жизнь молодого специалиста.

Начиналось все неплохо. Народ в Сахрыбводе был спокойный. Даже, я бы сказал, дружелюбный. Я приходил в «присутствие» вовремя, в галошах – иначе не пройдешь, и садился изучать какие-то фолианты про заход горбуши и кеты и сохранение нерестилищ.

Мне казалось, со мной не знали, что делать. Что потом, при зрелом размышлении, оказалось правдой. И вот какое решение пришло в умные головы руководства Рыбвода. На севере находится очень большое озеро. Называется Сладкое. Совершенно не исследованное с точки зрения рыбохозяйственной науки и рыбоохраны.

В том смысле, нужно ли там, в этом озере, вообще что-либо охранять. Хотя кто-то обмолвился – там, говорят, много сазана.

Меня вызвали и сообщили приказ по Сахрыбводу. Я назначаюсь инженером в отдел экспедиций. И первое задание, важное и ответственное, – исследовать озеро Сладкое, что в двадцати пяти километрах от поселка Рыбновск. Срок – два месяца.

– И что, я – один?

– А что, тебе еще и нянька нужна? – явно с подковыркой ответил мой теперь уже непосредственный начальник.

Я еще не понимал, что существуют в сообществе homo sapiens такие чувства, как зависть, тревога за свое собственное положение в коллективе.

Ладно. Меня очень выручил Кир Нессис, с которым я учился. Он поступал в МИФИ[4] и почему-то не попал. Хотя знал наизусть таблицу Брадиса. Может – из-за этого.

Я отбил ему телеграмму – выручай. И получил, о счастье, срочную заказную бандероль с подробнейшей инструкцией исследования озер и водохранилищ. Издание – МГУ! Ура!

Уже стало легче.

Теперь самое время записать, чего я не умел и что знал. В условиях экспедиционных, то есть – жизнь и быт в тайге, тундре, лесотундре. То есть – как выжить и проделать серьезное исследование. Итак, что я не умел:

– разводить костер,

– сохранять спички от сырости,

– срубить дерево,

– поставить палатку,

– сделать подстилку при ночевке,

– плавать,

– стрелять,

– готовить в полевых условиях какую-нито еду,

– ловить рыбу,

– высушивать мокрую одежду,

– пить спирт разведенный,

– спасаться от комара, мошки и гнуса,

– иметь аптечку и уметь перевязывать себя и других,

– пользоваться йодом, аспирином, стрептоцидом и прочее,

– иметь несколько презервативов и в них хранить спички.

Теперь что я умел. Ничего!

Я получил в Первом отделе секретную карту – километров-ку. Выяснилось – она японская. Наши картографы только переделали названия (на русские) – и вот пожалуйста. Я ею пользовался многие экспедиционные годы и считаю, лучшего подспорья для чичако[5] не было. Все тропы, дорожки, избушки охотничьи, водоемы – блестяще и точно исполнены. Правда, меня предупредили, за утерю секретного документа – по всей строгости. Даже дал какую-то расписку. Вот в чем я обязуюсь – не помню точно. Но помню – карту врагу ни в коем случае и ни под каким видом. Хотя эта карта, как я говорил, была и есть японская. Только наименования рек, ручьев, озер и т. п. стали русскими. Даже более – советскими.

Там же, в Первом отделе мне предложили оружие. Я взял охотничий карабин и несколько коробок патронов. О чем в дальнейшем очень сожалел. Они, патроны, тяжелые. Рюкзак вообще казался неподъемным. А я сдуру, конечно, взял еще спальный мешок, очень грязный. И плащ-палатку. Ну вот и все. Чичако к подвигам готов.

В общаге Толян к моему отъезду отнесся серьезно. Потребовал дать ему рюкзак. Выбросил мои красивые рубашки и заменил одной ковбойкой. Зато заставил взять нижнее белье – рубаху и кальсоны, и две пары теплых носков. И, конечно, загрузил в рюкзак портянки и плоский флакон. Что там было, я знал. 50 % водка + 50 % мед. Напиток спасения, важно говорил Толян. А когда узнал, что я еду в Рыбновск, долго кудахтал, махал руками и точно стал похож на петуха.

– Да ты не представляешь. Ты же будешь в раю. Я отобью телеграмму в комсомол Рыбновского района. Там же консервный завод. Рыбу сдают круглый год. И круглый год привозят девчат по оргнабору. Уж так гулять, так гулять. Это даже не вообразить. Давай координаты, я посылаю телеграмму. Пойдет через связь обл. ВЛКСМ. Дойдет, дойдет, не сомневайся.

Но, честно говоря, я не верил во все эти заморочки Толика. И каково же мое изумление – до сих пор храню уже здорово мятый бланк[6]. И еще заляпанный масляными пятнами. Но при случае – за Толю и Валю – тост обязательно.

Это ж надо, так все удачно. Кстати, хорошо известно, еще со времен капитана Врунгеля, как начнется экспедиция, так она и пойдет. У меня, судя по всему, началась нормально. Толян все время учил: «Чуть что, сразу в райком ВЛКСМ. Не базарь, не жалуйся – информируй о проделанной работе и проси оказать помощь в том-то и том-то».

Я собрался. Рюкзак немного полегчал. А рубашки и брюки я подарил Толе. Он был в восторге, мы, конечно, выпили, и я получил от него подарок ценнейший – два презерватива. Он бы меня убил, узнав, что я заложил в них коробки спичек и, на всякий случай, махорки. В пачках армейских она быстро отсыревает.

«Дуглас» взял курс на Оху. Подлетая, все почему-то волновались, смотрели в иллюминатор. Все очень просто. Часто Оху закрывает плотный туман. Я сам видел – молоко, даже гуще, сливки накатываются с моря – и все замирает. Конечно, самолет не сядет. В общем, не дай Бог.

Бог дал, ведь моя «экспедиция» задалась. Тумана не было, «Дуглас» пробежал, сколько нужно. А в громкоговоритель уже какая-то женщина взывала:

– Кто на Рыбновск, быстро к «кукурузе», он уже добро получил. Торопитесь, темнеет вскорости.

«Кукуруза» оказался старым, добрым «кукурузником» еще времен войны. Летел я один, сидел с пилотом, и сердце замирало. Самолет летел низко, видны были такие озера, дали, красоты – умри сразу. Я не умирал и улыбку пилота видел. Перед посадкой он попросил:

– Я щас пойду на бреющем, а ты погляди полянку. Не дай Бог, пенек прозеваем.

Я глядел, никакого пенька не видел, да сели мы хорошо. Пилота сразу забрали двое мужиков, еще кто-то стал «зачаливать машину», чтобы ветер не сломал что-нибудь.

Я с рюкзаком пошлепал в ангар, на котором было написано – «Аэропорт Рыбновск». Нужно оглядеться и сориентироваться. Но – не успел. Подошла в хорошей, модной, типично японской ветровке красивая девушка. В руках «знаменитая» телеграмма Толяна.

А девушка, конечно, Валя Смирнова.

В этот вечер я узнал многое, в основном об озере. И понял – какой я дурак. Потому что вместо патронов, свитеров, портянок и прочей ерунды нужно было бы привезти какой-нито парфюмерии или шарфиков, их в Южном продают, да что там – нужно было привезти все. Ибо в Рыбновске ничего не было. Просто – ничего. И мне было очень стыдно.

«Почему тебя должны угощать, кормить, помогать? Кто ты? И что сделал?» – строго звучал голос моего бригадира Ананыча.

Боюсь, он еще долго будет сопровождать мою жизнь.

Ну да ладно. Хорошо, Валя продала мне бутыль спирта (уже на севере Сахалина начал действовать запрет – начиналась путина).

Эту бутыль я потом передал начальнику сельхозпункта поселения на озере и стал чувствовать себя ежели не героем, то на равных с проживающими.

И потом, да Бог с ними, со спичками. Я все думал отдать Вале два моих драгоценных презерватива. Да было неудобно. Вот Толян смог бы на раз. Но он – особая статья. Комсомольский вождь – не мне чета.

И наконец – озеро.

Я добрался до озера на барже-самоходке. Американской. Они остались после нашего десанта на Южный Сахалин и вот теперь ржавые дорабатывают свой век, мотаясь вдоль побережья от Рыбновска до острова Змеиный и обратно. Обслуживают поселки нивхов. Как я понял, государство обязано их поддерживать, чтобы американцы нам в глаз не кололи: