Со временем поведение этого худощавого лет 20-ти парня, все больше стало привлекать его внимание. Совершенно не воспринимая окружающее, глядя в окно или вдоль вагона, он с волнением шевелил губами. Резкие движения его тонких пальцев как бы расставляли ударения в неслышимых фразах.

Иногда он вынимал из кармана куртки небольшую, чуть больше ладони, книжку и около минуты внимательно читал.

Казалось, ничто не могло отвлечь парня от этого занятия.

Егору остро захотелось больше узнать о хозяине этих заворожено блестевших  глазах.

Неожиданно он сам обратился к Егору:

-Извините, какую станцию мы только что проехали?

– «Храпуново» была перед этой. Ваше настроение, похоже, ассоциируется с этим названием,– попытался сострить Егор.

-Да, пожалуй, можно проспать. Моя еще далеко…

-Я давно слежу за вами… Эта ваша отрешенность от окружающего, по правде сказать, меня заинтриговала и даже покорила…

-Ну, покорить не так-то просто, особенно Москву. Хотя я чувствую в себе некий талант.

-Но талант ведь штука тонкая, каждый человек по-своему талантлив. Видимо, речь идет о признании?

– Да, конечно, именно так.

– Признание. Скорее успех?

– Пожалуй.

– Слава?  Деньги?

– Все:  и слава и деньги!… Как говорил Александр Сергеевич, вдохновение бесценно, но можно рукопись продать.

– Это позиция.  А мне кажется, талант не любит пристального к себе внимания.

– Напротив. Тогда все лишено смысла.

– Значит надо сначала думать о смысле?

-А я думаю, не смысл главное, а то, что тебя воспринимают сообразно твоему таланту.

-А не боишься, что все это окажется фальшью?  Когда незаметно живешь, больше видишь вокруг…

– Похоже, дядя, ты «самых честных правил», но я пока не понимаю, что ты называешь  фальшью.

-Иногда можно оказаться на острие выражения этого самого таланта, а вокруг – просто слова, освещение, бездарный режиссер…

А где-то исток именно твоего таланта.

– И как же не потерять этот исток? И в чем он?

– Просто не надо сильно расстраиваться и падать духом, если, как ты говоришь, «не удастся покорить»…В твоем возрасте можно попасть под влияние фальши и потерять себя… Особенно, когда низкий уровень потребления. В молодости все оригинальные кажутся учителями, но главного учителя различить очень трудно, даже со временем…

– Мудрено и не совсем понятно.

– Человек меняется, становится глубже, иногда стыдится ошибок юности. Мало кто живет искусством по-настоящему.  В основном там работают такие же, как и все, и с той же целью – чтобы жить.

Некоторые неплохо живут.  Нередко, правда, и за счет других.

– Ну, об этом у меня есть еще время подумать позже.

– Мне кажется, главное, что искру таланта получаешь именно ты…

Вдохновение – как пронизывающий тебя луч, божья искра…

Вопрос признания или первенства – это скорее  бизнес, который вторичен в этом процессе. Было много художников особенно в двадцатом веке, которые, отбросив все традиции, парадоксально раскрутили себя из ничего.  Вот, Салватор Дали! Мне кажется, своими фантазиями напоминает барона Мюнхаузена…Конечно, в нем есть своеобразный «шарм», но художник – это очень серьезно…

– Талантливых людей  мало…

– Но это – вершина айсберга мыслей всего человечества.

Вот, к примеру, колесо.  Даже не знаем, кто изобрел. И ведь в Библии об изобретениях – ни слова. Может и хорошо, что не знаем. Ведь ботаники до сих пор не могут найти дикого прообраза пшеницы. Многие имена – просто легенды и даже загадки. Одно из них Шекспир… Видимо, не всем нужна была яркость и своеобразное рабство признания. Возможно, это человек или группа людей, которые, имея многое для обеспеченной жизни, обладали более широкими взглядами на талант и искусство…

Егор сам удивился тому, что выразил  свои сомнения так ясно и просто.

Он отметил, выходя на платформу, как его сосед в светящемся окне продолжал страстно смотреть в маленькую книжицу.

Уже у калитки он услышал из дома знакомый радостный лай.

Ливерная колбаса сгладила собачьи обиды на его долгое отсутствие.

Егор быстро переоделся, и вот они опять на знакомой тропинке: собака впереди, а он со своими мыслями сзади.

Завтра опять надо ехать в город: поговорить с сыном, заехать в  коммерческую фирму по вопросу трудоустройства и попытаться продать несколько картин.

«Надо прицениться в художественном салоне», – подумал он.

Опыта продажи своих картин он не имел и вовсе не знал этого рынка.

Писал он для себя, но от многих слышал, что сюжеты его картин и своеобразная манера исполнения нравились публике.

Это первое, что приходило в голову, чтобы не остаться совсем без средств.

Утро выдалось пасмурным. Егор плохо выспался и, неся неудобный пакет с пейзажем, едва  успел на раннюю электричку.

Картина занимала место, которого и так не хватало, но он стойко выдержал все волнения вагонной сутолоки и недовольные осуждающие взгляды.

На вокзале из телефона-автомата он позвонил сыну, но его уже не было дома. До художественного салона было недалеко, и он решил прогуляться пешком.

Серое небо, затянутое надолго облаками, подчеркивало неустроенность, разноликость теперешних московских улиц, потерявших былую ухоженность.

Егор шел по старому кварталу центра столицы.

Неуверенность линий погрустневших домов дополняли черные дыры старых подъездов, многочисленные разноликие изгороди огромных, еще не обозначенных своей архитектурой, новостроек. Все это оставляло осадок несвоевременного, поспешного разрушения.

Старые дома Егор видел и раньше, но они казались ему всегда, словно грибы боровики, из прочного канувшего прошлого и стояли красиво и надменно на фоне хрущевских карточных домиков и одиноких сталинских небоскребов.

Войдя в салон, Егор с интересом и удовольствием начал рассматривать экспозицию. Авангардом с его вызывающим разнообразием форм, он интересовался мало. Больше привлекали пейзажи. Особенно понравились зимние, нежные, в пастельных тонах неизвестного провинциального художника.