Уже готовый отстаивать свою позицию скетх медленно закрыл рот, так же медленно моргнул, и по изменившемуся выражению его лица Астервейг понял, что утратил в нём союзника.

– Как же так, брат веледит, – начал он, – неужели вы позабыли о своих священных клятвах чтить заветы и волю Первовечного?

– Я чту его заветы, – тихо, но очень напористо произнёс скетх. – И следую его воле. Чрез кого ему являть её в Бытии, если не чрез цероса по крови и праву рождения? И если вы тоже чтите Первовечного более жизни своей (как и положено благонравному мужу!), то повинуетесь…

– Мне нет дела до вашего Первовечного, – перебил скетха окончательно вскипевший Астервейг. – Я его в глаза не видел!

– Вера есть не то, что требует доказа…

– Да замолчите уже, брат веледит! И палец свой опустите, на фреску поучающего Маурума вы всё равно не похо́дите! Вы предлагаете, – Астервейг перевёл бешеный взгляд на цероса, – разрушить один из религиозных устоев, а религия – это фундамент и мерило для простого народа! Вы заставите людей усомниться в верности того, во что они свято верили не одну сотню лет. И они усомнятся, а засомневавшись в одном, подвергнут сомнению и всё остальное, утратят единый для всех канон, каждый измыслит себе свой, и начнётся грызня за то, у кого этот канон вернее! Всё закончится бунтом, Найрим-иссан, потому что и основание власти цероса в конце концов станет для них сомнительным!

– Вы сгущаете краски, кир наставник, – мягко обратился к нему нагур. – Религия останется прежней, Первовечный – тем более. Даже служение амарганов не изменит своего пути и назначения. Преобразится лишь конкретный ритуал, но это, я полагаю, лишь порадует простой люд. Родителей амарганов – так точно.

– Народ твердолоб и закоснел в своих убеждениях, невозможно изменить одно, не поломав всё остальное!

– Твердолобы сейчас вы, кир наставник. – Нагур сверкнул извиняющейся белозубой улыбкой, словно ему пришлось подметить очевидное для всех, но не для Астервейга.

– Достаточно! – Церос положил ладони на стол, словно хотел опереться о него, поднимаясь со своего стула. – Я изначально сказал, что советоваться с вами в этом деле не намерен. Решение принято. Прежде о нём нужно известить владыку Варнармура, а после его зачитают на главных городских площадях. Нет причин для препирательств, достопочтенные киры.

***

– Ты уж прости, птичка, – по-доброму усмехнулся наёмник, прижимая напитавшуюся кровью тряпицу к разбитому носу и губе, – Что-то понесло меня спьяну. Обычно ж я не такой… Хотя теперь и не поверишь.

Тшера безразлично смотрела на него, подперев щёку ссаженным кулаком. Поздний вечер перетекал в ночь, столы пустели, в зале становилось всё тише, и уставший трактирщик уже начал бросать нетерпеливые взгляды на подравшуюся парочку, теперь вполне себе мирно сидевшую в самом тёмном углу за стойкой и уходить не собиравшуюся.

– Да не зыркай ты! – беззлобно цыкнул на него наёмник. – У меня за комнату наверху заплачено, могу тут хоть полночи сидеть, хоть всю ночь. Имею право.

Трактирщик красноречиво вздохнул и вернулся к протиранию кружек запсивленным полотенцем.

– Спасибо тебе, что пёрышки свои не достала, а то бы огрёб я не разбитую морду, а на семь смертей вперёд.

Тшера не ответила, как будто и не слышала вовсе, сидела на высоком табурете не шевелясь, облокотившись одной рукой о стойку, и смотрела на наёмника сквозь полуопущенные ресницы. С виду грозен – широкоплеч, коренаст, бородат, виски бриты на манер скетхов, но вместо татуировок – шрамы, а вместо косицы – богатый тёмно-русый хвост. В одном ухе серьга колечком, от другого когда-то давно и неровно то ли оторван, то ли откушен край, брови смурные, нос кривой – перебит минимум дважды, а сейчас, после удара Тшеры, ещё и припух. Но если вглядеться – лицо доброе, простое, а взгляд светлый, солнечный какой-то.

– А почему ж не достала-то? – спросил он, искоса поглядывая на Тшеру. – Перья-то? Я ж заслужил.

«Не по чину тебе мои перья».

Тшера молчала, но наёмник выжидательно на неё поглядывал и холода вассальского взгляда не пугался.

– Ты ж ничего не сделал, зачем Йамараны пачкать, – пожала она одним плечом.

– Ну, если б от тебя не огрёб, то… – усмехнулся наёмник и виновато развёл руками.

– Да не похож ты на насильника. Всё хмель, брага тут паршивая, вот и ударила тебе в голову, мозги набекрень свернула. А я её выбила. И Йамараны здесь ни к чему.

– Да уж, – хрюкнул разбитым носом наёмник, – ещё как выбила! Хорошо дерёшься. Эх, девка меня голой рукой уделала, вот срам себе устроил на четвёртом десятке, вояка!

– Хорошо драться с тем, кто сопротивляться не в состоянии, – покривилась Тшера. – Возьми. – Она протянула ему свежий платок вместо уже промокшего от крови.

– Неужто и зла не держишь?

«На тебя, дурака?»

– Держала б – здесь бы не сидела.

«Да и ты бы не сидел».

Наёмник помолчал, о чём-то размышляя.

– Меня Вирита́ем звать. А тебя как?

– Можешь называть Эр.

– Мужское ж имя-то, – удивился Виритай.

– Зато сказать будет нестыдно, если спросят, кто тебе морду разбил, – уголком губ улыбнулась Тшера.

Виритай негромко рассмеялся, одобрительно покачал головой: и то верно.

– Выпить хочешь? – спросил он.

– Я не пью.

– Совсем?

– Да.

Виритай состроил удивлённую мину.

– Нельзя вам, что ли?

– Можно. Просто я знаю, что такое мозги, свёрнутые набекрень паршивой брагой.

Виритай понимающе усмехнулся.

– И хорошо, когда к этим мозгам в придачу всего лишь руки, хватающие девок за мягкости, а не два пера-Йамарана, – закончила она.

– Зарубила, что ль, кого? – полушёпотом охнул Виритай.

– Голову без вины отсекла. – Губы Тшеры чуть задрожали, и чтобы скрыть это, она усмехнулась. – Попался под горячую руку. Под пьяную горячую руку. За такое при нынешнем церосе Вассалов вешают.

– А ты… как же?

– Ушла как?

Виритай кивнул.

– Нагур выручил. «Ну, потерял парень голову из-за девки, ну, случается». – Она горько ухмыльнулась, перевела взгляд с сочувственного лица Виритая в сторону. – Я в тот день прошла итоговые испытания и напилась. Крепко напилась, впервые в жизни.

– Праздновала? – понимающе уточнил Виритай.

– Если бы. Знаешь, как перед главной вассальской клятвой учеников испытывают? Выпускают на каждого стаю взъярённых гиелаков. У них – клыки, когти, слюни эти липучие, а ещё быстрота и прыгучесть. У тебя – ты сам и два Йамарана. Если не справляешься, бой останавливают. Начисленные баллы решают, принесёшь ты вассальскую присягу или нет. – Тшера вздохнула. – Мой… Кхм. Наставник Астервейг отравил меня перед самым боем – я дралась слепой.

Она бросила взгляд на Виритая, но по его лицу стало невозможно что-то прочесть – оно окаменело.

– Он поспорил с нагуром, что я справлюсь даже так, ослепшей. А я не справлялась. Меня почти разорвали. Я, хоть и обучена в Чёрном Братстве, но всего лишь из жил, костей и крови, и слепая против дюжины гиелаков – как бескрылая ворона против десятка котов. Но бой так и не остановили – Астервейг не хотел проспорить.

– Как же… Как же ты спаслась?

– Даже победила. Не знаю, как. Йамараны выручили. – Тшера криво усмехнулась. – А после Астервейг как ни в чём не бывало ждал меня ночью в своей койке. Я была его метрессой. – Она скривилась, будто на язык попала невыносимая кислятина. – Не дождался. Я пошла в трактир. И напилась…

Живыми на окаменевшем лице Виритая сейчас выглядели только глаза, налившиеся ледяной яростью.

– Заставлял? – хрипло переспросил наёмник.

– О нет, такие, как Астервейг, не заставляют. Такие, как Астервейг, берут не силой, а коварными уловками и авторитетом. Силе-то отпор дать проще.

Виритай скомкал окровавленный платок и сжал его так, что костяшки побелели, долго молчал, глядя то ли на Тшеру, то ли сквозь неё, она на него не смотрела.

«Вот только жалеть меня не смей».