Последнее движение кистью оставило после себя лишь разочарование. Оно не похоже на чувства художников, которые написали картины и столкнулись с горьким привкусом потери ещё одной возможности к душеизлиянию, ведь я разочаровался не в своей работе, а в самом себе.

Всё ещё свежий след жёлтой краски, оттенок которой подобран для полевого цветка, завершил мою затею, некогда казавшуюся такой чувственной. Словно колорит выражал на холсте мою любовь к Лавьен, интерес к прогулкам, наполненным ароматами цветов и женских духов, и всё это на фоне полноты красок местных равнинных краёв. Мне всегда думалось, что живопись – это лучшая форма самовыражения, но… неужто я написал эту картину? Неужели я увековечил в ней не собственный взгляд на мир и его красоту, не искренность своих чувств, а какой-то внутренний недуг? Неужели это деяние света – я сам?

«Этого просто не может быть!» – беспрестанно повторяю я себе, предаваясь низкому самообману, но даже это не принесло желанного успокоения. Картина, к сожалению, «не мертва»; она проклята! Нет. Осквернена! Снова… мне снова привиделся отвратительнейший цвет низости человеческой природы. Тот самый, въевшийся в память в день празднества внутреннего вдохновения, когда музы пришли ко мне и направили на путь через мост над речушкой Карнэ, где местные незамужние дамы осыпают улыбками холостяков, к числу которых отношусь и я. Тяжело вспоминать тот день, когда я впервые увидел этот губительный чёрный цвет…

Случилось… я… да я даже не знаю, как назвать пережитое потрясение. Да и чёрт с ним с этим названием, куда больше меня настораживает возникающее чувство дежавю, словно я раз за разом переживаю одно и то же событие. Но разве такое возможно? Конечно же нет. Разумеется, то самое «потрясение» случилось лишь раз, а началось всё месяц назад.

***

Да, получилось! Только что отец отплыл по делам во Францию, куда я не горел желанием попасть, да и не попал, потому что мастерски симулировал лёгкую простуду. Придётся изображать из себя больного перед прислугой и пить лекарства, но это наивысшее зло в моём спектакле. Каков же хитрец… да я актёр, человек искусства!

Я всегда был не в восторге от торговли и её правил, о чём отец подозревает, но своего искреннего разочарования никогда не выкажет, не такого порядка он человек. И всё же, когда-нибудь мы будем вынуждены сойтись в непримиримом споре о моём будущем, но я не видел себя достойным наследником всеми уважаемого владельца крупнейшей в штате ткацкой фабрики Роберта Мастерсона, наладившего торговлю несравненного качества тканями и поставку готовых женских туалетов для магазинов одежды по всему штату. Весь текстиль доставляют прямиком из Франции, этим отец поспособствовал росту благосостояния нашей семьи и капиталов инвесторов, а вкупе с этим уменьшению безработицы, что особенно радовало губернатора штата. Боюсь, мои потуги в освоении семейного дела и сохранении материального благополучия не пошли бы ни в какое сравнение с заработанным отцом за последний год состоянием и вложенных в семейное предприятие трудов. Но в этих торговых и, по большей части, политических игрищах счастье не обошло стороной и меня, по крайней мере, в сердечном плане.

Вот уже третий день я наслаждался свободой, предоставившейся мне мнимой болезнью, проводя всё время за чтением бульварных романов, как совершенно неожиданно экономка Эдда известила о прибывших гостях:

– Вас желает видеть миссис Лаура Нотиннес.

– Супруга сэра Нотиннеса? – поинтересовался я с искренним удивлением.

Эдвард Нотиннес уважаемый человек, владелец ряда крупных торговых кораблей и нескольких парфюмерных лавок, а с недавних пор ещё и важный деловой партнёр моего отца. Я виделся с ним лишь дважды, пока сопровождал отца на нашей семейной фабрике, но вот миссис Нотиннес, я не имел чести знать, как, впрочем, и желания.

– Да. Она не одна, с ней пришла дочь. Насколько я могу судить, ваша ровесница. Они хотели навестить вас и справиться о вашем здоровье. Пригласить их?

У меня не было ни малейшего желания принимать гостей, да к тому же их приход носил скорее всего вынужденный характер. Видимо отец рассказал мистеру Нотиннесу о моей лёгкой болезни, а тот первым же делом направил в своё имение письмо с наказом для жены и дочери оказать мне визит вежливости. Ничего удивительного, ведь мой отец стал для Нотиннесов в какой-то мере незаменимым билетом в процветающее будущее. Единственное, что заинтриговало меня – это молоденькая девушка моих лет, а я всегда интересуюсь женской красотой, особенно той, с носительницами которой я ещё не имел удовольствия познакомиться.

– Да, конечно, пригласите. Только возвращайтесь к ним помедленнее, не могу же я предстать перед гостьями в таком виде. Эдда, а как мисс Нотиннес, красива? Или…

– Вы как всегда грубы, юный сэр. Девушка и вправду красавица, но вам бы пора перестать смущать меня такими вопросами. Ваш отец уж точно не одобрит, что я обсуждаю с вами молодых особ в такой манере.

Эдда всегда любила читать мне нотации, все же она домоправительница и работала в этом доме задолго до моего рождения, а потому её порой укорительное, но тёплое отношение к моей… не всегда тактичной персоне было нашей маленькой дружеской игрой. Кто знал, что бы со мной сотворил отец, узнай он каких порой дел я наворотил, а что бы он сделал с Эддой за утаивание моих проступков? Боюсь представить.

– Вы не устанете это повторять, верно?

– Как я и говорила, пока вы не повзрослеете.

– Хорошо, буду стараться. Пять минут, больше мне не нужно.

Как только Эдда вышла из комнаты, я сразу же встал с постели и принялся приводить себя в порядок. По легенде я был болен, так что мог бы не сильно стараться, но раз ко мне явилась, по словам Эдды, «красавица», то нельзя было ударить в грязь лицом. Пока я рыскал взглядом по комнате в надежде найти расчёску, меня окликнула Эдда, принесшая чистую белую рубашку.

– Спасибо!

Я взял рубашку, а Эдда как всегда тихо покинула комнату и отправилась поддерживать дом и прислугу в достойном виде и порядке, к которому хотелось бы стремиться и мне. На скорую руку я умыл лицо и брызнул несколько капель на растрёпанные волосы в попытке пригладить их. Парикмахер из меня никудышный, но справился вроде неплохо. Оставшееся время я потратил на то, чтобы одеться и привести костюм в надлежащий вид, а после вернулся к кровати. Для вида подобрал первую попавшуюся из стопки на прикроватном столике книгу и сел в стоящее рядом кресло.

За дверью послышались шаги поднимающихся по лестнице людей. Мне казалось, что я чересчур фантазирую о красоте девушки, но нежность женских голосов ещё больше подстёгивала моё воображение. Я не хотел поддаться ветреным чувствам, ведь меня могут настигнуть последствия. Мой отец не одобрял даже невинной простой прогулки с девушками, по его мнению, они скажутся на репутации семьи. Отцовская фигура всегда была на виду и слуху у людей, а потому, мой интерес к девушкам должен ограничиться лишь поиском супруги, и никоим образом не относиться к мимолётному увлечению. Я, по меркам незамужних девушек, завидный жених, а потому интерес чьих-то дочерей и уж тем более их родителей ко мне был очевиден и не лишён расчётливости, но скрывать то, что я иногда этим пользовался, было бы откровенной ложью, так что приближающаяся к моей двери незнакомка могла иметь на меня виды совсем уж далёкие от добросовестной заботы или светской вежливости.

Следовало подготовиться. Выпрямив спину, я открыл книгу и сделал вид, что увлечён её чтением. Через мгновение дверь в комнату открылась, а затем я услышал, как Эдда пригласила гостей пройти внутрь.

Первой вошла миссис Нотиннес. Статная женщина, морщины уже тронули её лицо, на котором ясно вырисовывались черты покорной супруги. Я мог лишь подозревать, но что-то мне подсказывало, что визит вежливости не вызывал у неё ни капли интереса к моей персоне, а лишь усталость от бесконечных поручений мужа ради его деловой и семейной репутации.