События повести (рассказанной читателю «гороховым паничем») приурочены к рубежу XVIII и XIX веков. Голова, отец Левко, любит вспоминать, как в 1787 году «блаженной памяти великая царица Екатерина ездила в Крым» и он был провожатым; канцлер Безбородько, умерший в 1799-м, назван «покойным». «Опасная» мифологическая древность еще дает о себе знать, поэтому к героям повести является панночка из страшной легенды. Но сами герои знаются с «чертовщиной» в основном не на деле, а на словах. Так, Голова одноглаз – что в повестях из древних времен могло бы намекать на его «бесовство». Более того, он своего собственного сына называет «бесовское рождение». Но ничего «серьезного» в это ругательство не вкладывает. А мистическое приключение Левко, который как бы заигрывается, играя в «оборотня», завершается юмористической сценкой чтения Евтухом Макогоненко грозной записки «комиссара».
Оперное происхождение сюжета («Наталка-Полтавка» И.П. Котляревского) дает о себе знать – и в быстрой смене «декораций», и в условной сказочности событий, и в «оперной» статичности колоритных героев.
Панночка-русалка, утопленница – героиня старинной легенды, которую в 1-й главе рассказывает своей возлюбленной бандурист Левко. Позже, в 5-й главе, она становится волшебной помощницей Левко.
Фольклорно-мифологический образ Русалки, речной «нимфы», – как правило, юной утопленницы, погибшей от несчастной любви или из-за козней злой мачехи и мечтающей отомстить, – пришел в русскую литературу из прозы и поэзии немецкого романтизма. На родную почву новейший немецкий образец был перенесен В.А. Жуковским (баллада «Рыбак», 1818) и вызвал множество подражаний, переложений и пародий. В 1830-е годы. В.А. Жуковский и А.А. Дельвиг, независимо друг от друга, работают над переводом поэмы де Ла Мотт Фуке «Ундина» (см. ст.: Жуковский В.А. «Ундина»). Но панночка-русалка у Гоголя должна была напомнить читателю сразу и о фольклорной традиции, и о местных легендах, и о таинственно-эротических нимфах немецкого романтизма, и о «смягченных» Жуковским русских вариациях этой темы, и об оперных персонажах.
Указывая на брошенный дом возле леса (в 1820-е годы шел бурный спор о том, какими именно «нимфами» были русалки – речными или лесными), Левко передает своей возлюбленной Ганне «сказ» старых людей. Некогда у вдового сотника была дочь, ясная панночка, «белая, как снег»; пообещав дочери, что будет холить ее по-прежнему, сотник приводит в дом новую жену, румяную и белую. «Ведьмовство» мачехи несомненно; в первую же ночь в светлицу падчерицы прокрадывается страшная черная кошка с горящей шерстью и железными когтями; отрубив кошке лапу отцовской саблей, Панночка-Русалка наутро замечает, что рука у мачехи замотана тряпкою.
Отца как будто подменяют; на пятый день он выгоняет дочь «босою» и без куска хлеба. Оплакав «погибшую душу» отца, та бросается с высокого берега в реку – и становится главною над утопленницами, которые в лунную ночь выходят в панский сад греться на месяце. В одну из таких ночей они утаскивают ведьму под воду, но та обращается в одну из утопленниц. С тех пор каждую ночь Панночка-Русалка собирает всех русалок и заглядывает им в лица, стараясь угадать ведьму. «И если попадет из людей кто, тотчас заставляет его угадывать, не то грозит утопить в воде».
Эта «вставная новелла» допускает несколько возможных сюжетных следствий – и гибель главного героя от сладких русалочьих песен, и традиционно-сказочное испытание (узнать из множества неразличимо похожих девушек «избранницу» или «врагиню») с наградой в итоге. Приурочив действие повести к недавней послеекатерининской старине с ее безопасной демонологией, а не к давним временам (которым принадлежит Панночка-Русалка) с их «взаправдашней», погибельной чертовщиной, Гоголь должен был избрать счастливую развязку и невольно соотнести свою героиню с многочисленными балетными нимфами начала XIX века.
Левко, переживший потрясение (выясняется, что отец не дал ему согласие на брак с Ганной, поскольку сам имеет на нее виды), мстит отцу-обидчику, инсценировав «бесовские» игрища. Затем он приходит к заброшенному дому Панночки-Русалки. Левко не верит «бабьим» россказням; на нем вывороченный тулуп, но это не знак настоящего оборотничества, а всего лишь «маскарадный костюм», который был необходим для мести отцу. Да и сама месть «парубка», в отличие от русалочьей мести мачехе, была всего лишь игрой. Однако в свете странной ночи старый дом словно преобразился; «странное, упоительное» сияние, запах цветущих яблонь, мелькнувший в окне белый локоть сливаются в мертвенно-прекрасный лунный образ. Левко не может удержаться, чтобы не заиграть на бандуре и не запеть.
И вот перед ним появляется Панночка-Русалка: «Парубок, найди мне мою мачеху!» Русалки затевают игру в ворона; в отличие от той, которую устроили в селе парубки, эта обрядовая игра – серьезна. Утопленница, которая сама вызывается быть вороном, чтобы «отнимать цыпленков у бедной матери», и есть ведьма. Мачеха схвачена; отныне Панночка-Русалка свободна от наваждения, русалочье уныние покидает ее. Левко награжден и возвращается с подаренной ею запис-кой от «комиссара» к грозному отцу с приказом немедленно женить сына на Ганне.
Повесть, начавшаяся разговором героев о звездах как ангелах Божиих, глядящих из своих окошек, и о пасхальной победе над темными силами, завершается мысленным пожеланием Левко: «Дай тебе Бог небесное царство, добрая и прекрасная панночка…» Это пожелание полностью расходится с церковной традицией (самоубийц далеко не всегда отпевают и не хоронят в церковной ограде), но совпадает с полуфольклорным образом рая, каким его воображают герои «Вечеров». В этом раю (где небо подобно «надземной» реке) не просто может найтись место для доброй Панночки-Русалки, которая тоже смотрит на мир из своего светящегося «окошка», но ей необязательно и расставаться с «русалочьим» обликом: «Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами святыми!»
Пропавшая грамота. Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви (1831)
<Гонец>, <дед> – безымянный герой «были» («страховинной казочки»), дед рассказчика Фомы Григорьевича, сыгравший с ведьмами в «дурни». (Из другой «были» дьячка, «Заколдованное место», читатель узнает имя деда – Максим.) Гонец почти начисто лишен индивидуальных черт; это не личность, а сюжетная функция. Единственная подробность, сообщенная читателю, указывает на «духовную грамотность» героя: «Знал и твердо-он-то и слово-титлу поставить. В праздник отхватает Апостола, бывало, так, что теперь и попович иной спрячется». Все это в нужный момент отзовется на ходе событий; пьяная «грамота» («в голову заберется хмель и ноги начнут писать покой-он – по») чуть было не губит героя, а «духовная грамотность» спасает его, помогая вернуть утраченное им послание, с которым он послан от гетмана к царице.
Грамота зашита в шапку; за день Гонец преодолевает расстояние от Батурина до Конотопа. И на конотопской ярмарке знакомится с веселым и не в меру болтливым запорожцем. (Запорожцы в мире «Вечеров», если они действуют за пределами Сечи, как правило, связаны с нечистым.) Ночью, в поле, утратив всю смешливость, запорожец признается спутникам, что продал душу дьяволу и ныне – срок расплаты. Пообещав «не выдать» товарища и скорее дать отрезать «оселедец с собственной головы», чем позволить черту «понюхать собачьей мордой своей христианской души», Гонец выпивает в шинке водки и в конце концов засыпает. Проснувшись, не видит ни коня, ни запорожца, ни, главное, своей шапки с зашитой в нее гетманской грамотой. (Шапками они на время поменялись с запорожцем.)
К счастью, шинкарь (который, естественно, знается с нечистым) за пять злотых указывает путь за шапкой: через лес, мимо цыган, что ночью выходят «из своих нор» ковать железо (шабаш), мимо обожженного дерева (сатанинская мета) к небольшой речке (граница между явью и навью). Здесь вокруг огня сидят «смазливые рожи» ведьм и «собачьи морды» чертей «на немецких ножках». Гонца сажают за стол «длиною, может, с дорогу от Конотопа до Батурина». То есть он в обратном, перевернутом мире (ибо сам Гонец только что прискакал из Батурина в Конотоп). Ведьмы предлагают трижды сыграть в дурня на шапку. Хотя бы один выигрыш – и шапка возвращается Гонцу, а иначе, «может, и света более не увидишь». Тут «духовная грамотность» и служит свою добрую службу; на третьей игре Гонец крестит карты под столом – и немедленно выигрывает. Пригрозив перекрестить всю нечисть святым крестом, Гонец получает взамен своего коня (съеденного «рожами») «сатанинское животное» – летающего коня, который сбрасывает героя на крышу его же собственной хаты.
