– А вы и с ними тесно общаетесь? – удивился я.

– Служба такая, – буркнул он и очистил помещение.

А ровно в два часа я уже сидел в скором поезде «Буревестник», отправившимся только что с обновленного Курского вокзала столицы нашей Родины города-героя Москвы. Это был, если так можно выразиться, полностью импортозамещенный аналог «Сапсанов» и «Стрижей», дико популярных в десятые годы следующего века. Ехал он вот только слегка замедленнее, так что вместо 3,5-4 часов время в пути растягивалось до полных семи… и это, если задержек не случится.

– Слушай, – неожиданно сказал мне после первого получаса пути сосед, пузатый мужчина в возрасте за полтинник, – где-то я тебя видел… – и он призадумался.

– Не знаю, – вежливо ответил я, – вообще-то у меня физиономия стандартная, могли с кем-то и перепутать.

– Может быть, – уныло ответил он и сразу перешел к более насущным вещам, – водку будешь?

– Водку буду, – сказал я словами милиционера Семенова из «Особенностей национальной охоты», и через пару минут мы уже выпили по полстаканчика Русской, закусив, чем бог послал.

А я между делом понял, где он мог меня видеть – я засветился на одной съемке в индийском президентском дворце… возможно, ее и прокрутили по телевидению. Но мужик, представившийся Артемом Геннадьевичем (можно просто Артем), уже забыл про этот момент и с увлечением рассказывал про свою работу. А работал он на маргариновом заводе имени товарища Кирова.

– Знаю-знаю про такой, – вспомнил я, – в промзоне где-то на Московском шоссе.

– Именно там, между Лакокраской и Красным Октябрем, – обрадовался он, – а с другой стороны железка… да мы мимо нас скоро проедем, покажу.

– Ваши соседи на запахи жалуются, – продолжил я после второго стаканчика, – воняете вы, говорят, сильно…

– Есть такое дело, – вздохнул Артем, – производство сложное, есть куча промежуточных операций между сырьем и готовой продукцией, кои сопровождаются выбросами нехороших запахов.

– Ну так сделали бы чего-нибудь, – посоветовал ему я, – а то так и останетесь в народной памяти, как вонючки.

– Это легко сказать, – хмуро продолжил он, – но сложно сделать. Нужны миллионные вложения на разные фильтры и системы очистки, а у нас сам знаешь, как сложно деньги выделяют.

– Чего вы там из готовой продукции-то производите? – спросил я, чтобы поддержать разговор.

– Загибай пальцы, – предложил он, – рафинированное подсолнечное масло, раз…

– С названием каким или просто масло? – переспросил я.

– Без названия, – уточнил он, – у нас все подсолнечное масло на территории страны одинаково называется.

– В бутылках с ним, – вспомнил я, – всегда мутный осадок на дне, чего это так?

– Это не наше, – обиделся он, – это нерафинированное и недезодорированное – соседи производят, Маслокомбинат имени Свердлова. А мы чистейшее масло гоним, без примесей.

– Извини, – сказал я, – перепутал. Давай дальше, что вы там еще на-гора выдаете.

– Маргарин, конечно, – продолжил он, – что, по-твоему, должен делать маргариновый завод, – и, видя, что я опять открываю рот, тут же уточнил, – с названием, аж двух сортов – «Столовый» и «Солнечный». А еще майонез же, Провансаль, но это не совсем профильная продукция, по остаточному принципу его клепаем.

– Жуткий дефицит, – ответил я, – этот ваш Провансаль, обычно его в наборах выдают и потом он стоит в холодильнике в ожидании праздника.

– Да, есть тут наша недоработка, – признался он, – да и баночки эти 200-граммовые пора заменить на что-то более современное, на дой-паки те же… видел молоко в пирамидках?

– Ага, красивые штуки, – сказал я, – а как вы в эти пирамиды майонез будете запихивать?

– Технологию эту наше министерство в Швеции купило, – поведал он, – там кроме пирамидок много и других вариантов упаковки. Может в следующем году и выпустим майонез в пакетах. И совсем уже последний пункт в нашем меню – это мыло.

– Что, на маргариновом заводе и мыло делают?

– Прикинь – сырье примерно то же, что и для маргарина, и технология несильно отличается… вообще-то исторически наш завод и начинался, как мыловарка. Еще до революции запустили его…

Водка у нас тем временем закончилась, Артем уснул на своем кресле, а я тупо смотрел в окошко вплоть до пригородов Нижнереченска. Тут и он проснулся и указал мне, где там корпуса его заводика стоят – прямо возле жд путей, покрашенные в ядовитый зеленый цвет. Запаха я, если честно, никакого постороннего не уловил – все тем же креазотом пахло, что и на всей остальной железной дороге. На дорожку этот маргаринщик Артем мне даже свой телефон оставил, не очень я понял, зачем, но свой тоже написал ему на бумажке – земля круглая, глядишь, и пригодится когда-нибудь и зачем-нибудь…

Доехал до дому на двенадцатом трамвае, дребезжащим всеми своими железными внутренностями, зашел в пустую квартиру и тут вспомнил, что маму же завтра, кажется, из санатория должны выписать. Сверился с записями в блокнотике – точно, завтра… ну вот и встречу заодно. А пока надо вопрос с Ниночкой порешать – прогулялся до ее дома, тут пешком всего ничего было, пара километров, постучал в дверь, обитую дермантином, открыл ее папаша.

– Аааа, – с трудом, но вспомнил меня он, – ты вроде Петр, с хулиганом тогда лихо махался, Нину защищал.

– Точно, – подтвердил я, а вот как его зовут, я убей не вспомнил, поэтому обошелся без имен, – Нина-то дома?

– С утра была, а сейчас не знаю где, – отрезал он, – сказала, что по делам каким-то поедет… да ты заходи, поговорим.

– Не, спасибо, – отболтался я, – дел еще много. Когда Нина придет, скажите, чтоб позвонила по этому номеру, – и я дал ему заранее приготовленную бумажку.

В институт ехать было поздно, девять вечера на дворе, до этого времени там засиживались только самые упоротые трудоголики, к числу коих мои коллеги не относились. Поэтому вернулся домой и во дворе напоролся на местного главного хулигана Димона, он сидел на лавочке возле песочнице и меланхолично дергал струны шестиструнной гитары, пытаясь извлечь из нее что-то мелодичное. Получалось плохо. Он увидел меня и обрадовался.

– Петюня приехал, – возопил он со своей скамейки, – иди сюда, побазарим.

Делать было нечего, не бегать же в самом деле от этого дебила – подошел и сел рядом.

– Ты, говорят, забурел в натуре, – сообщил он, откладывая гитару в сторонку, – в Москву, говорят, с концами перебрался.

– Да, перевели меня туда, – не стал вдаваться в детали я, – в одну контору, в военную. Понравился я похоже кому-то из начальников.

– А здесь что тогда делаешь?

– На побывку отпустили, – пояснил я. – Сам-то как живешь, если в целом?

– В целом неплохо, – сообщил он, – да, магнитофон, что я тебе давал починить, пашет с тех пор без задева. Пленку я у спекулей купил… раз уж ты в столице живешь, привез бы что-нибудь новое из музыки, туда она в первую очередь попадает.

– Обязательно, – пообещал я, – в следующую побывку привезу пару-тройку альбомов.

Гавайская гитара, 1983 год

Я быстро покидал в пакет оставшуюся еду и напитки, прихватил свою старую одежду, и мы вдвоем с Цоем быстренько убрались из так и не обжитого бунгало номер 12. Запирать не стали.

– Ключи надо бы отдать этой… – вспомнил я, – Кончите.

– Только уж не сейчас, – оборвал меня он, – сейчас подальше убраться надо.

– Так может в соседний домик какой зайдем, – навскидку предложил я, – вон их сколько бесхозных стоит.

– Я думаю, что не стоит, – поморщился Цой, – они могут их все проверить на всякий случай… мало ли, подумают, что информаторы ошиблись.

– Тогда пошли в заросли, – махнул я рукой направо, – оттуда и посмотрим, насколько твой внутренний голос верную информацию дает. Да, как думаешь, они собак могут подключить?

– Каких собак? – ошарашено спросил он.

– Служебных, каких, которые по запаху ищут скрывающихся от правосудия лиц.

– Что-то я про такое не слышал, только здесь, по-моему собачек не держат, – ответил Цой, – но это надо иметь ввиду – если лай услышим, надо будет срочно уматывать подальше.