– Петя!

Визгливые нотки в голосе жены заставили подскочить с дивана и прибежать на кухню. Картина, что предстала перед взором отца одновременно и смешная, и грустная.

Пятилетняя дочь Любочка, потирая толстенькие ручки, виновато поглядывала то на отца, то на мачеху. Круглые щёчки, вымазанные кремом и шоколадом. Нарядное платье, одетое по случаю приёма гостей – в шоколадной глазури от плеч до подола, но особенно на животе. И даже на ногах и белых носочках шоколадные следы.

На столе остатки эксклюзивного торта, что был заказан в лучшей кондитерской специально для мероприятия. То, что от торта осталось, вряд ли можно было назвать половиной и казалось, будто дикий зверь драл всю эту красоту в безумном желании насытиться.

– Нет, я этого больше не могу и не хочу терпеть! Этот ребёнок сжирает всё, что видит! Как ты хочешь, но я не желаю больше видеть этого монстра в своей квартире. Всё! Терпению моему пришел конец! – в истерике выкрикивала жена.

– Но…Тамара… – – попытался вставить слово Пётр Иванович.

– Никаких – но! Это –моё последнее слово!

***

– Вставай, соня. Иди и заработай нам на колбаску.

– У, бабуля ты жестокая женщина,– –Люба сопротивлялась и хватала одеяло, что стягивала с неё бабушка, – ну, ещё чуть-чуть.

– Знаю, знаю я твоё чуть-чуть. Если не услежу, ещё два часа будешь спать.

– Ты просто пользуешься тем, что я никому не жалуюсь. Знали бы люди, как ты мучаешь меня по утрам.

– Иди и заработай нам на пропитание. Обрей кого-нибудь, но только без колбасы не возвращайся. Я и так уже два дня без Докторской, а ведь это моё лучшее лекарство.

– Эксплуатация детского труда преследуется по закону, – Люба натянула на голову подушку.

– Ничего себе ребёночек, двадцать шесть с гаком, да и габаритами Бог не обидел.

– Сегодня две свадьбы, так что не только на колбасу хватит. Дай мне пять минут, жестокая ты женщина. Три. Ну, хотя бы две.

– Давай, Любаша, нечего отговорками сыпать. Вставай, пока я не рассердилась.

Бабуля дернула шторы и в комнату ворвались солнечные лучи. Осветили щуплую фигурку бабушки во фланелевом халате, её реденькие, с белой сединой волосы, собранные на затылке, а когда она повернулась от окна – маленькое лицо, сплошь в добрых морщинах. Даже пытаясь принять строгий вид, она никогда не казалась строгой.

Люба потянулась и откинула волосы, привстала, глянула в окно, а потом резко бросилась на подушки.

– Тише ты – диван сломаешь, чай, не пушинка. Откормила я тебя, Любка, ох, и откормила, – засмеялась бабушка.

– Замолчи, дай ещё пять минут и обещаю, сегодня отработаю по полной программе.

Бабушка вышла. Люба ещё немного повалялась, потягиваясь в разные стороны. Потом встала, подбежала к окну и выглянула. Весна.

– Ах, как хорошо.

***

Отец требовал, чтобы после школы Люба в университет поступала, но она на его требования к тому времени уже плевать хотела. Если в детстве ещё плакала, ещё скучала, ещё не могла никак понять, почему папы так долго нет, то, как выросла до состояния подросткового бунтарства, сразу все акценты расставила. Да – ещё любила, да – как могла, понимала, почему он со своей Тамарочкой в Москве остался, а дочь пятилетнюю бабке в провинцию отвёз на воспитание. Отвёз и забыл. А теперь уже вселилась в Любу и злость, и неверие, и ещё куча всяких чувств. Короче, плевала на его рекомендации и требования с высокой горы.

А так как с детства куклам причёски вертеть любила, после окончания школы даже не раздумывала, пошла в училище, выучилась на парикмахера и с самых первых рабочих дней бросилась в профессию с головой. Да так изощренно и новаторски к делу подошла, что уже через пару лет очередь из клиентов на месяц вперёд выстроилась. Так что скучать не приходилось и голодать тоже.

Жили вместе с бабушкой, на жизнь не жаловались.

***

До парикмахерской буквально два шага. Суббота, свадебный день. Благо, погода не ветреная, не придётся килограммы лака выливать на головы невест. Хоть Люба на таком деле не экономит, но всё-таки, бывало так залакирует, что девчонки потом неделю с причёской ходят.

– Привет, – Эля уже на работе, как всегда, грустная.

– Ну, рассказывай, что опять? – Люба достала из шкафчика принадлежности и с терпеливой гримасой глянула на подругу.

Эля вздохнула, но рассказывать не начинала, это означало – всё совсем плохо.

– Знаешь, со мной, наверное, что-то не так, – снова вздохнула она и, уперев руки в боки, глянула в зеркало. Она повернулась сначала одним, потом другим боком.

Фигура её плотная, для женской несколько ровная, с большой грудью и животом. Какая ни есть, а и это фигура. Лицо слегка напоминало восточное, отчасти благодаря длинной черной стрелке над веком, отчасти носу с характерной горбинкой, а черные, крашеные волосы короткими кудрями, завершали образ. Было ещё одно обстоятельство, которое и радовало саму Элеонору, и вводило её в непонимание, почему до сих пор никто не зацепился именно за него. Обстоятельство это – раскосый взгляд тёмных глаз. Взгляд этот заставлял мужчин не то чтобы совсем не обращать внимание на плотность фигуры и отсутствие талии, на короткие ножки и большой живот, а просто даже обезоруживал любого, кто хоть раз с интересом заглянул Элеоноре в глаза. И, если заглянул, то почти попался.

Всё вместе получалось довольно и неплохо, но Элеонора всё ещё была одинока. Как показывала практика, если кто и попадался на раскосый взгляд, то, как правило, ненадолго. В тридцать два года она испробовала, кажется, уже все возможные способы привлечения мужчин. И парикмахерская вроде бы то место, которое помогало, но всякий раз, когда Эля разочаровывалась в очередном поклоннике, она страдала по –настоящему. В какой-то момент всё-таки говорила себе – «Элеонора, относись ко всему проще». Вроде, так и делала. Но привычка хоть немного пострадать всё же осталась.

– Я только одного не могу понять, что им ещё нужно? Лицо? Пожалуйста, – она поднесла ладонь к лицу. – Грудь? Вот она, дай бог каждому. Задница? Получите. Что ещё нужно?

– Это не ты не такая, это они дураки? – подбодрила Люба.

– Вот хоть ты скажи мне, что со мной не так? Я не обижусь, скажи правду, может ноги у меня не такие? Или что? Ведь всё для этих дураков делаю, всё.

– А может быть, в этом и дело?

– В чём, в ногах?

– В том, что всё для них. Ты же стелешься перед ними дорожкой. Ну, вот, хоть позавчера, этот Боря – хмырь хмырём. Сидит, в зубах ковыряет, а ты перед ним – «Боренька, Боренька». Смотреть противно.

– А как ещё?

– Как-то по-другому, но не так.

– Но ведь я…

В парикмахерскую зашла клиентка, и Эля замолчала, стала задумчиво рыться в своих ящиках.

– Я Оксана. По записи, на причёску для невесты, – сказала девушка, и Люба указала ей на кресло.

Причёски получались у Любы просто сногсшибательные. Из уст в уста передавался номер её телефона, словно цифры банковского счёта, позволенные узнать не каждому.

В пятницу и субботу – дни свадеб, расписано все до обеда. После Люба старалась не работать. Две-три причёски с утра отнимали все силы и ровно к полудню заканчивалась и фантазия, и энергия.

С работы Люба шла в супермаркет за покупками, которые всего лишь на один тетрадный листочек предусмотрительно записала бабушка.

Эта суббота не была исключением. В два часа дня Люба вышла из парикмахерской. Ласковое солнце уже вовсю трепетало в молодой листве и заставляло прохожих жмуриться. Вокруг всё благоухало и даже сквозь усталость Люба почувствовала что-то хорошее – то, что чувствуешь только весной, когда воздух наполняется ароматом молодых трав и цветов.

В супермаркете людно, но привычный маршрут и бабушкин список не дают рассеиваться по пустякам. Люба довольно быстро набрала тележку продуктов и пошла к выходу. Девушка-кассир подозрительно смерила взглядом, Люба улыбнулась, так она поступала всегда, если чувствовала, что кому-то не нравится. Иногда это помогало, иногда – нет. Порой на её улыбку человек тоже отвечал улыбкой, но, видно, не в этот раз. Девушка гордо вскинула бровь и с пренебрежительным видом продолжила стучать пальцами по кнопкам кассы.