Раздался металлический лязг, взрыв, крики — бой продолжался, и противник не позволял расслабляться. Николай вновь поправил вертикальную наводку, поднял к глазам бинокль и скомандовал залп. Несколько вспышек сверкнуло в кормовой части японского флагмана, и вторая его мачта тоже надломилась и повалилась за борт. Ответный огонь с объятого пламенем и уже полностью затянутого дымом крейсера наконец прекратился.
«Нанива» ещё продолжал двигаться и сопротивляться, но это длилось недолго. После удачного попадания восьмидюймового снаряда из трубы его выбросило столб пара, скорость начала падать, а потом в борт почти уже остановившегося корабля разом ударили два восьмидюймовых и несколько шестидюймовых снарядов «Нахимова», и он внезапно и резко начал погружаться кормой и валиться на бок. Через несколько минут на поверхности воды от всего японского флота остались лишь обломки и догорающий остов «Такачихо».
Абордажная партия «Мономаха» взобралась на борт японского флагмана, не дожидаясь, пока совсем утихнет пламя. Капитан (теперь уже точно, вне всяких сомнений, «пока ещё лишь капитан») едва успел подняться по скинутому сверху трапу и осмотреться, как ему доложили о приближении шлюпки с «Нахимова». Верхняя палуба была превращена в мешанину рваного железа, а внутренние помещения завалены трупами задохнувшихся в дыму, но прибраться к прибытию любопытствующего августейшего путешественника не было ни малейшей возможности… да бывалый моряк и не стал бы этого делать. Стоило дать цесаревичу увидеть настоящее лицо войны. Николай первым поднялся по тому же канатному трапу, принял протянутую для помощи руку Дубасова, выпрямился и пожал её, задержав в своей ладони:
- Благодарю вас, Фёдор Васильевич, вы сдержали своё слово. Двух часов ещё не прошло, а на воде лишь обгорелые останки японского флота.
- Всегда к Вашим услугам, Ваше Высочество, - Дубасов вернул рукопожатие: - Желаете осмотреть корабль?
Николай кивнул, сделал пару шагов, вдохнул, и вдруг резко развернулся к борту. Вонь палёного мяса и тлеющей целлюлозы, угольный чад, кислый запах перекалённой стали, вид скорченных обгоревших трупов возле разбитого орудия — к такому лицу войны уже повидавший всякого цесаревич был всё-таки не готов, и его стошнило. Поднявшийся следом Волков тоже не смог удержаться. Предусмотрительный Дубасов тотчас протянул Николаю чистый платок, а следом и маленькую фляжку коньяку. Сам он такого насмотрелся ещё в турецкую войну.
- Благодарю, Фёдор Васильевич… вы и правда всегда и во всём к моим услугам, - сделавший несколько глотков цесаревич прикоснулся к дёргающим болью шрамам на лице: - Ведите…
Дубасов провёл его на мостик, где дувший с моря ветер сносил смрад, и можно было хоть как-то дышать. Правая сторона мостика была снесена начисто, центральная часть вздыбилась проломами, среди которых лежали частью обгоревшие, частью просто разорванные на куски тела. Николай вдохнул, закашлялся и произнёс:
- Так вот он какой, запах победы в морской баталии…
- Сухопутная победа пахнет не лучше, Ваше Высочество — кровью, сгоревшим порохом, и содержимым кишок.
- Да, батюшка же побывал на фронте в последнюю турецкую кампанию, и понюхал войну, как и вы… Вероятно, поэтому он так её и боится…
- А вы после всего этого, Ваше Высочество? - что-то в интонации цесаревича заставило Дубасова задать этот бестактный вопрос.
- А мне теперь кажется, что лучше пусть войны с нами боятся наши враги… боятся пуще адского пламени. Ведь это мы с вами, и наши матросы, могли бы сейчас лежать обгоревшими на палубах… - Николай указал рукой на ещё продолжающий вяло дымиться «Нахимов» с развороченной кормой, прекрасно видимый с мостика: - И я клянусь, что сделаю всё, чтобы такого не случилось. Нерешительность, напускное дружелюбие и стремление избежать войны во что бы то ни стало, я теперь уверен в этом — плохая защита, если уж даже эти недоделанные макаки решились покушаться на меня, и бросить вызов нашему флоту. Коли так — пусть нас лучше защищает наше умение и отвага, пушки, и ужас наших врагов.
Николай замолчал, испытывая некоторую неловкость от напыщенности своих слов. Дубасов также почёл за лучшее промолчать, и они вновь обвели взглядами руины мостика. Возле одного из трупов лежал закопчённый старый меч в ножнах, и приглядевшийся капитан поднял его и протянул Николаю:
- Это останки японского адмирала, барона Иноуэ, и его меч, Ваше Высочество.
Цесаревич попытался вытянуть клинок из ножен, и не смог. Несколько секунд он вертел его в руках, затем ещё раз обвёл мостик взглядом, и вдруг протянул оружие обратно капитану:
- Положите его пока назад, Фёдор Васильевич… и прикажите привезти сюда Вадима Дмитриевича2 и господина Гриценко3, пусть они сделают несколько фотографий и зарисовок. Фотографии надо будет передать в газеты, пусть все увидят, чем заканчивается нападение на наши корабли. После этого меч ваш по праву, как и честь победы в этом сражении. А я, пожалуй, пойду пока, отдохну...
1 Игра в городки, популярная русская забава
2 В. Д. Менделеев, сын знаменитого химика, офицер фрегата «Память Азова», внештатный фотограф экспедиции
3 Художник экспедиции
Незадолго до заката русские корабли развернулись и ушли на юг, так и не войдя в пролив. Пребывающее в смятении японское правительство наутро опубликовало весьма сдержанное коммюнике, сообщавшее, что «флот и береговая оборона Японской Империи воспрепятствовали русской Эскадре Тихого океана пройти проливом Канмон в Японское море». Русские, однако, за ночь покинули Внутреннее море и растворились в океане без следа, и риторика японцев начала в течение следующего дня меняться, через «остановили прорывавшуюся эскадру» и вплоть до «в ожесточённом сражении заставили русский флот отступить». Оставалось сделать ещё буквально шаг, и хотя бы на бумаге нанести русским поражение и пустить их флот ко дну.
Картину, однако, испортил невесть откуда взявшийся спецвыпуск парижского «Рассвета». Хотя всё телеграфное сообщение Японии с внешним миром к тому времени подвергалось цензуре по законам военного времени, а иностранные корреспонденты были взяты под стражу «для обеспечения их безопасности» (для иностранцев в Японии и правда стало очень небезопасно), мсье Марэ неведомым образом умудрился ускользнуть, и теперь переслал в свою редакцию сообщение о небывалом побоище у восточного входа в Симоносекский пролив. Госпиталь Симоносеки, по его словам, был переполнен ранеными и обгоревшими японскими моряками, а берега пролива завалены остовами сгоревших кораблей, и усеяны обломками и сотнями трупов, среди которых до сих пор не найдено ни одного белого. Русских моряков и корабли выжившие японцы называют не иначе как неуязвимыми демонами.
В Японии поднялся переполох, как оно обычно бывает у азиатов, пойманных на наглом вранье. Полиция сбилась с ног, разыскивая французского корреспондента и его помощников на телеграфе, но всё было бесполезно. Следующая статья мсье Марэ наутро сообщала о до сих пор не прекращающихся погромах иностранцев в Японии, пострадавшие якобы исчислялись тысячами, а среди жертв оказались и французские консультанты-кораблестроители с японских верфей, и прусские военные инструкторы, и обитатели британских сеттльментов. Хуже того, упоминалось, что испанский посланник в Токио был убит возглавляемой полицейскими толпой во время прогулки вместе с супругой, и японские власти прикладывают отчаянные усилия, чтобы это скрыть.
Это разом превратило международное положение Японии из чрезвычайно плохого в совершенно отчаянное. Японского посланника в Британии вызвали в Форин Офис и отчитали как мальчишку, требуя гарантировать неприкосновенность британских подданных и их имущества. Посланников в Париже и Берлине вызвали для дачи объяснений, французы объявили о заморозке постройки японских крейсеров на их верфях, а испанское правительство в крайне жёстких выражениях потребовало подтвердить или опровергнуть факт нападения на своего дипломата. Страна Восхода Солнца оказалась внезапно на грани войны с ещё одной европейской державой, пусть и не относящейся более к числу Великих, но имеющей неподалёку и колонии, и базы, и флот.
