Я покосился на Вилли, который так и не выпустил из рук мой локоть. Он стоял закрыв глаза, бледный как полотно. А Алёна так даже отвернулась! Получается, что зверь теперь будет ненавидеть Саву и… меня.

Я ещё раз посмотрел на гомункула. Из него, честно признаюсь, так себе человек получился. Он был большим, наверное не меньше Савы, с густой порослью рыжих волос не только на голове, но и на плечах, бёдрах и спине. Когда Сава поднял его, обессиленного переходом, бросил на кушетку и зафиксировал, стало видно, как непропорционально он сложён: ноги короткие и тонкие, а плечи и грудь широченные – они почти не помещались на лавке. Но больше всего меня поразило его лицо. Вроде бы оно было похоже на человеческое, очень некрасивое правда, но стоило приглядеться – и становилось понятно: не бывает у людей такого выступающего лба, таких широких скул. Ноздри его большого носа раздувались, а маленькие, глубоко посаженные глазки сверкали злобой. Гризли глубоко дышал, но теперь уже ясно, что не от усталости и перехода, а от ярости. Слева на скуле растекался широкий кровоподтёк от Савиного ботинка.

– Готово, док, – глухо сказал Сава, когда защёлкнул последний фиксатор, эластичная лента которого проходила через лоб, прямо над густыми бровями гризли.

Алёна подошла не сразу, и анализатор в её руках ходил ходуном.

– Температура немного повышенная, – сказала она со вздохом. – Но это может быть из-за стресса. – Тише, всё хорошо, – она обратилась к гризли, – я доктор, и я тебе помогу.

– От стресса, как же, – хмыкнул недовольно Сава. – От лютой злобы, док. Я в Красноярске службу проходил как раз в отстойнике, где таких, как этот, приводили в чувство. Тут или ты его сломаешь, или убьёшь, третьего не дано.

– У нас не дисциплинатор, Сава, – сказала Алёна, записывая показания анализатора в смарт. – И этот гризли – самый ценный экземпляр во всей партии. Если ты… если мы его угробим, нам Маргарита голову откусит.

При последнем слове гризли весь дёрнулся в путах, глухо зарычал. Мне показалось, если бы не фиксаторы, он бы действительно попытался Алёну цапнуть. Та вздрогнула и попятилась.

– Ну, ты, – пригрозил зверю Сава, – не рыпайся у меня, ценный экземпляр.

И он сплюнул на пол.

– Ладно, всё, я закончила. Не входи к нему без электрошокера, Сава. Через пару часов снимешь фиксаторы, хорошо? Пойдёмте, мальчики.

Алёна направилась к двери, Вилли, разумеется, развернулся за ней. Но тут мне в голову пришла странная мысль. Её непременно нужно было проверить! Я быстро подошёл к зафиксированному зверю, даже чуть наклонился над ним и громко сказал:

– Укусить!

Ну и писклявый у меня в тот момент был голос!

Но своей цели я достиг: он дёрнулся и зарычал, оскалил зубы даже.

– Э-го-го, ты что это, малой! – закричал на меня Сава, схватил в охапку и вытащил за дверь. – Ты чего зверюгу дразнишь?

– Он понял! – пропищал я. – Понял команду, Сава, Алёна Алексеевна, он понял!

– Не говори глупостей, Ёжик, – Алёна смотрела на меня недоверчиво, – Bestia humanoid этого вида почти совсем не приручается.

– Да он на кого хочешь бросился бы, – поддакнул ей Сава. – Совсем конченый он, только пристрелить. На бешенство его проверьте, док.

– Нет, – сказал я, но теперь уж совсем тихо, себе под нос, только Вилли меня и слышал, – я видел по глазам, что он понял.

– Обеденный перерыв, мальчики. – Алёна встряхнулась и снова улыбнулась нам всем как ни в чём не бывало. – Столовая, ребятки, в главном корпусе, а у вас всего час, не опаздывайте, впереди много бумажной работы.

Только выйдя на улицу, где снова лило, я понял, как на самом деле устал за эти полдня. Вилли поделился со мной дождевиком, и мы шли по плиткам дорожки, ведущей к главному корпусу, похожие на кислотно-зелёную гусеницу, что-то вроде табачного бражника.

Тут нас догнали Анка с Ксанкой.

– Эй, вы кудай-то? – спросила Анка. Я понял, что это она, по жёлтым резиновым сапогам, которые были на ней с утра. Только их мне и было видно из-под полы дождевика, которую я приподнимал локтем. Ксанка носила красные резинки.

– В столовую, у нас только час на обед, – ответил Вилли. По его лицу было заметно, что и у него столько впечатлений, что за час они никак не выветрятся: щёки бледные и губы совсем синие, что с ним случалось от сильной нервотрёпки.

– Тю, – сказала Ксанка, – так вы длинным путём идёте. Айда за нами, лошарики, мы проведём вас напрямик.

Её сапоги соскочили с плиток на газон, и я застонал – мои кроссы только-только начали обсыхать, а тут снова набирай воды по полной.

Но, с другой стороны, Анка и Ксанка никогда не подводят в части разведки – они привели нас с Вилли к неприметной двери сбоку серого здания главного корпуса Конторы. На ней, разумеется, было написано «Не входить. Только для допуска „A“», а чёрт его знает, был ли у нас этот допуск «А», но близнецам такие надписи нипочём. Бабушка бы сказала «как комар чихнул». Вилли затормозил было, но я его подтолкнул, и мы наконец смогли стащить с голов треклятый дождевик. В коридорчике за дверью было темновато, раздавалось тихое ровное гудение и узкая лестница круто взмывала вверх.

– Вы точно, девочки, знаете, куда идти? – обеспокоенно спросил Вилли.

Ксанка состроила презрительную рожицу, но ничего не сказала. Ксанка и Анка – наполовину китаянки. Их мама познакомилась с отцом, пока училась в Пекинском университете в аспирантуре, но потом как-то у них не сложилось, так что близнецы всю жизнь проводили полгода в Пекине, полгода в Москве и иногда в самые неожиданные моменты забывали русские слова.

Пока Вилли сворачивал мокрый дождевик, Анка уже махала нам с лестницы. Мы поторопились подняться за ней и оказались в узком техническом коридорчике, расположенном вдоль глухой стены, за которой гудение, слышное и снизу, раздавалось ещё отчётливей.

– Что там? – спросил я.

– Лаборатория Громова, – ответила Анка громким шёпотом. – Давайте, не будьте тормозами.

Девчонки неслышно проскользнули в самый конец тёмного коридора. Здесь было две двери: одна, более массивная, явно вела в лабораторию с гудением, а вторая – обычная стекликовая. Анка приложила к ней свой элключ, и та шустро отъехала в сторону.

Мы оказались в большом холле у самой столовой! Вот это да! Народу здесь было порядком, но, кажется, никто не обратил особенного внимания на то, что практиканты выходят из технического коридора, – все были заняты своими делами, обменивались новостями, садились компаниями за столы. У кассы скопилась длинная очередь, человек в двадцать, зато почти из самого её начала нам помахала Маша.

– Отлично, – ухмыльнулась Анка, – короткий путь привёл нас к победе!

– Ну, рассказывайте, – сказала Маша, когда мы набрали еды, расплатились и уселись в углу за большой стол. – Как первый день?

– Парни – лохи, – ответила Ксанка категорично. – У них там медведи, лисы, а у нас котятки и ми-ми-ми.

Я чуть не поперхнулся от возмущения, даже Вилли что-то пробурчал с набитым ртом, что было совершенно на него не похоже.

– А вы завидуете, – сказала Маша. Хотя её слова и звучали обидно, близнецы не обратили ни малейшего внимания – невозможно было обижаться на Машу, когда она улыбалась. – Про их гризли все только и говорят, хотя и под большим секретом. Наша лаборатория, то есть лаборатория профессора Громова, надеется заполучить его. Но есть ещё профессор Сухотин, бихевиорист и зоопсихолог, он тоже надеется. Только ведь без шансов, что скажете, мальчики? Да расскажите вы, успеете наесться.

Мы с Вилли и в самом деле здорово проголодались. Маше хорошо, она каким-то непостижимым образом умудрялась и есть свой салат, и болтать.

Я дожевал кусок котлеты, запил глотком сока и начал:

– Гризли потрясный! Огромный, почти во весь бокс, и злой как чёрт. Зубищи по футу!

– Не уверен, – перебил меня Вилли, – что информация о зверях предназначена для общего пользования. Алёна Алексеевна, думаю, была бы против.