После чая мистер Хейл встал из-за стола и, опершись локтем на каминную полку, устало склонил голову на руку. Размышляя о чем-то своем, он время от времени тяжело вздыхал и хмурился. Миссис Хейл и Диксон ушли в гардеробную комнату, чтобы выбрать несколько зимних вещей для деревенской бедноты. Маргарет занялась рукоделием своей матери, содрогаясь при мысли о долгом и скучном вечере. Ей хотелось быстрее подняться в свою комнату, чтобы вновь обдумать события дня.

– Маргарет! – воскликнул мистер Хейл таким отчаянным голосом, что заставил дочь вскочить на ноги. – Насколько эта вышивка важна? Ты не могла бы отложить ее и пройти в мой кабинет? Я хочу обсудить с тобой один очень серьезный вопрос.

«Один очень серьезный вопрос». Мистер Леннокс не имел возможности поговорить с ее отцом с глазу на глаз после полученного от Маргарет отказа. Так о чем тогда могла идти речь? Девушка чувствовала вину и стыд оттого, что, несмотря на свой возраст, оказалась не готовой к мысли о браке. К тому же она не знала, как отец отнесется к ее решению отклонить предложение мистера Леннокса. Однако Маргарет уже догадывалась – а позже это подтвердилось, – что отец хотел обсудить с ней нечто другое. Пока дочь терялась в догадках, он предложил ей сесть рядом с ним у камина, поворошил угли и снял нагар со свечей. Очевидно, мистер Хейл никак не мог настроиться на разговор. Затем, вздохнув пару раз, он с судорожной гримасой на лице произнес:

– Маргарет, я вынужден покинуть Хелстон.

– Покинуть Хелстон? Но, папа, почему?

Отец не отвечал минуту или две. В нервозной и смущенной манере он перебирал какие-то бумаги на столе, несколько раз открывал рот, намереваясь что-то сказать, но снова сжимал губы, как будто ему не хватало храбрости для продолжения разговора. При виде такой нерешительности, которая причиняла отцу еще больше страданий, Маргарет приступила к обстоятельным расспросам:

– Дорогой папа, объясните мне, почему вы должны уехать из Хелстона!

Он поднял голову, посмотрел на нее и с притворным спокойствием ответил:

– Потому что я больше не могу быть священником англиканской церкви.

Сначала Маргарет подумала, что отец получил долгожданное повышение по службе, о котором так долго мечтала ее мать. Новая должность требовала переезда из их любимого дома в Хелстоне в какой-нибудь тихий и величественный особняк неподалеку от кафедрального собора. Во время посещений городов Маргарет видела такие на соборных площадях, и они невольно внушали ей почтение и трепет. Но, перебравшись туда, они будут вынуждены оставить Хелстон, причем навсегда, что, естественно, даст повод для долгой печали.

Однако последняя фраза отца шокировала ее. Что он хотел сказать? Подобная таинственность тревожила ее все больше и больше. Выражение жалобной просьбы на его лице, словно он умолял свою дочь о милосердном и добром понимании, напугало ее до слабости в коленях. Мог ли он быть вовлеченным в незаконную деятельность Фредерика? Ее брата объявили преступником. Неужели отец из-за любви к сыну содействовал ему в каких-то делах?

– Как это? По какой причине? Не молчите, папа! Расскажите мне всю правду! Почему вы больше не можете быть священником? Конечно, если епископу передали все, что мы знаем о Фредерике, и жестокая несправедливость…

– Фредерик тут ни при чем, – перебил ее отец. – И епископ тоже. Это мое решение, Маргарет, и я расскажу тебе о нем. Я отвечу на все твои вопросы, но давай условимся, что после сегодняшнего вечера мы не будем возвращаться к этому разговору. Мне не страшны последствия моих болезненных сомнений, однако объяснение причин, приведших меня к столь долгим страданиям, потребует усилий, на которые я не способен.

– Сомнения, папа? Ты усомнился в религии? – в ужасе спросила Маргарет.

– Нет, речь не идет о религиозных сомнениях. Моя вера в Бога непоколебима.

Он замолчал. Маргарет сделала глубокий вдох, словно подошла к краю бездны. Отец вновь заговорил – так быстро, как будто хотел скорее завершить свое признание:

– Не знаю, поймешь ли ты меня, но уже на протяжении нескольких лет я терзаюсь одним вопросом: дано ли мне право продолжать мое служение, трусливо приглушая тлеющие сомнения непререкаемым авторитетом Церкви. Ах, Маргарет, я предан святой Церкви… однако должен быть отлучен от нее.

Какое-то время он не мог говорить от переизбытка чувств. Со своей стороны, Маргарет не знала, что сказать. Слова отца казались ей таинственными и непонятными. У нее даже появилось подозрение, что он собирался стать магометанином.

– Сегодня я прочитал в газете о двух тысячах отступниках, покинувших свои церкви, – со слабой улыбкой продолжил мистер Хейл. – Чтобы преуменьшить храбрость этих людей, в статье было написано, что их с позором изгнали из общин. Но автор зря старался. Я сразу заметил эту ложь, и мне стало противно.

– Но, папа, вы хорошо обдумали свое решение? – со слезами на глазах спросила Маргарет. – Оно кажется мне ужасно легкомысленным.

Всегда незыблемое прежде основание их семейных ценностей, авторитет любимого отца – все это теперь шаталось и готово было рухнуть, как карточный домик. Что она могла сказать? Что тут можно было сделать? Горькие слезы дочери заставили мистера Хейла собраться с силами и сдержать свои удушливые рыдания, которые рвались из самого сердца. Он подошел к книжному шкафу и взял в руки том, подвигнувший его вступить на путь раскольника. Он читал эту книгу все последние дни. Он размышлял. Он черпал в ней силу.

– Послушай, дорогая Маргарет, – мягко произнес мистер Хейл и обнял дочь за талию.

Она взяла его руку в свои ладони и крепко сжала ее. Но волнение девушки было так велико, что она не смогла поднять голову и прочитать название произведения.

– Это монолог человека, который, как и я, некогда был священником сельского прихода. Книгу сто шестьдесят лет назад написал мистер Олдфилд, священник из дербиширского Карсингтона. Его испытания закончились. Он хорошо сражался в своих битвах.

Две последние фразы мистер Хейл произнес шепотом, как будто обращался к самому себе. Затем он начал читать вслух:

«Когда ты более не можешь продолжать свою работу, не позоря Бога, не дискредитируя религию, не нарушая ее целостность, не раня совесть, не калеча мир, не рискуя потерей своего спасения – когда условия, в которых ты должен выполнять (и хочешь выполнять) свои обязанности, грешны и противны слову Божьему, – ты можешь, да! – ты должен верить, что Бог обернет твое молчание, отказ от служения и лишение должности к Своей вящей славе и продвижению интересов Евангелия. Когда Бог не использует тебя в одном деле, ты будешь использован в другом. Душа, которая желает служить Господу и чествовать Его, никогда не упустит такой возможности. Вот и ты не должен ограничивать святости Израиля, думая, что Бог имеет только один способ, которым тебе дозволено славить Его. Он может использовать для этого как проповеди, так и твое молчание. И отход в сторону так же хорош, как продолжение работы. Прославление Бога без всякого притворства является величайшим служением и выполнением тяжелых обязанностей, которые извинят малый грех, содеянный тобой. Хотя сей грех как раз и дает нам возможности для выполнения этих обязанностей. О, моя душа, ты не будешь иметь благодарности, если свяжешься с извращением слова Божьего, давая ложные обеты и притворяясь, что можешь пребывать в своем сане».

Закончив этот абзац и усмотрев в нем большее, чем прочитал, мистер Хейл вновь обрел храбрость в принятии того, что, как он верил, было единственно верным решением. Но когда он услышал тихие рыдания Маргарет, его отвага мгновенно испарилась.

– Маргарет, милая! – сказал он, придвинувшись к ней. – Подумай о ранних мучениках. Подумай о тысячах людей, которые страдали за веру.

– Нет, отец, – ответила она, приподняв свое раскрасневшееся, мокрое от слез лицо, – ранние мученики страдали за правду. А вы… О, дорогой папа!

– Я иду на тяжелые испытания ради совести, дитя, – произнес он с гордым достоинством, хотя его голос немного дрожал от присущей ему обостренной чувствительности. – Я должен выполнить требования внутреннего голоса. Мои угрызения совести длились слишком долго. Они давно пробудили бы ум другого человека, не будь он столь труслив, как я.