– Прежде я не понимала, почему люди, описанные в Библии, любили носить мягкие одежды. Мне кажется, приятно ходить в таком платье. Оно не похоже на те, которые я видела раньше. Нашим городским модницам нравятся яркие наряды, но у меня от них болят глаза. А расцветка твоего платья успокаивает… Где ты купила его?

– В Лондоне, – с улыбкой ответила Маргарет.

– В Лондоне! Ты бывала в Лондоне?

– Да, я жила там несколько лет. Но своим домом я считала сельский пасторат на краю большого леса.

– Расскажи мне о нем, – попросила Бесси. – Мне нравится слушать о сельской идиллии, о лесах и подобных вещах.

Она закрыла глаза и, скрестив руки на груди, неподвижно замерла, как будто бы желая впитать в себя все, о чем могла поведать ей Маргарет.

Маргарет давно уже не говорила о Хелстоне – с тех самых пор, как покинула его, – и лишь от случая к случаю упоминала название этого места. В своих снах она видела его более ярким, чем в жизни. Погружаясь ночами в сновидения, она блуждала по дорогим сердцу долам и холмам. Но ее душа была открыта для этой больной девушки, и поэтому она приступила к рассказу:

– Ах, Бесси, как я любила тот дом, который мы оставили! Мне хотелось бы, чтобы ты увидела его. Я не смогу описать тебе и половины его красоты. Дом окружали огромные деревья. Их длинные низкие ветви создавали густую прохладную тень даже в жаркий полдень. И хотя каждый лист мог оставаться неподвижным, в воздухе всегда ощущалось дыхание леса. Иногда оно превращалось в шелест дерна, такого же мягкого и красивого, как бархат. Или становилось журчанием маленького, почти скрытого от глаз ручейка. А потом вдруг все переходило в шум качавшегося папоротника – больших зеленых зарослей с золотистыми прожилками запутавшихся в них солнечных лучей. Порою эти заросли напоминали море…

– Я никогда не видела моря, – прошептала Бесси. – Но ты продолжай! Продолжай!

– Тут и там возвышались широкие холмы. Их вершины будто бы парили над деревьями…

– Я в восторге от твоих слов, но задыхаюсь, словно падаю вниз. Когда мне приходится выходить из дома, я всегда хочу подняться в небо, чтобы осмотреть далекие места и набрать в свои легкие побольше чистого воздуха. Сколько лет я задыхалась в Милтоне! Хотя знаешь, тот звук, о котором ты говорила, – дыхание леса, идущее изо всех мест, – ошеломил бы меня, наверное. От него моя голова болела бы, как на фабрике. А на тех высоких холмах, я думаю, гораздо тише?

– Да, там слышны только песни жаворонков, – ответила Маргарет. – Порой можно уловить голоса, когда какой-нибудь фермер громко отчитывает своих работников. Но звуки доносятся издалека, и они лишь приятно напоминают тебе, что где-то по соседству находятся другие люди. Пока ты сидишь на траве и ничего не делаешь, они работают и заботятся о своем хозяйстве.

– Я когда-то мечтала о свободном дне отдыха в таком тихом и красивом месте, которое ты описала. Мне казалось, что это придало бы мне силы. Но теперь я бездельничаю изо дня в день и устаю не меньше, чем на прежней работе. Иногда я чувствую себя такой изможденной, что даже не могу порадоваться небесам и перед этим мне требуется отдых. Наверное, когда я отправлюсь в Царствие Небесное, мне сначала придется выспаться как следует в могиле, а затем, восстановив силы, двигаться дальше.

– Не бойся, Бесси, – сказала Маргарет и погладила руку больной девушки. – Бог даст тебе покой, куда более глубокий и идеальный, чем безделье по будням или мертвый сон могилы.

Бесси беспокойно вздрогнула.

– Ах, если бы мой отец не богохульствовал. Он хороший человек, как я уже говорила тебе вчера. И я могу повторять это снова и снова. Но, видишь ли, если днем я не верю его словам, то по ночам, когда меня затягивает в бред или полусон, хула отца вновь возвращается ко мне… с огромной силой. «А вдруг это конец всего? Неужели мне довелось родиться только для того, чтобы работать, пока мое сердце не разорвется на куски?» – думаю я, и тогда вся жизнь с этим заводским грохотом, который навечно отпечатался в моих ушах, кажется ужасным местом. Мне хочется заставить мир замолчать, чтобы он оставил меня в покое… с пухом, набившимся в легких, пока я жажду смерти ради долгого глотка чистого воздуха, о котором ты говорила… Моя мать умерла так же. Я даже не успела поговорить с ней… рассказать, как любила ее… о своих страданиях. По ночам я думаю, что если жизнь закончится и там не будет Бога, чтобы вытереть с глаз мои слезы, то…

Она рывком села и с неожиданной силой схватила руку Маргарет.

– …то я сойду с ума, вернусь сюда и убью тебя за твой обман.

Она упала на подушки, полностью истощенная своей страстью. Маргарет встала на колени рядом с ней.

– Бесси, мы должны верить в Отца Небесного.

– Я знаю, – простонала девушка, беспокойно мотая головой. – Я знаю это. Во мне говорит злость. Я зла на людей и собственную жизнь. Только не бойся меня и больше не приходи сюда. Знай, я не трону и волоса с твоей головы.

Открыв глаза, она посмотрела на Маргарет.

– Возможно, моя вера больше, чем твоя. Я читала книгу «Откровения», верила в нее всем сердцем и после пробуждения от кошмаров никогда не сомневалась в своих чувствах к той вящей славе, к которой ухожу.

– Давай не будем говорить о фантазиях, возникающих в твоей голове, когда ты начинаешь бредить. Лучше расскажи, чем ты занималась, когда была здоровой.

– Когда мама умерла, я еще не болела, хотя уже тогда выглядела слабой и тщедушной. Вскоре после смерти матери я начала работать в чесальном цехе… а потом пух набился в мои легкие и отравил меня.

– Пух? – переспросила Маргарет.

– Да, пух, – ответила Бесси. – Маленькие частички, которые вылетают из хлопка, когда его вычесывают. Они наполняют воздух, словно белая пыль. Эта пыль всасывается в легкие, оседает и уплотняется там. Почти все люди, которые работают в чесальных цехах, рано или поздно начинают кашлять и выплевывать кровь, потому что пух отравляет их легкие.

– И ничем нельзя помочь? – спросила Маргарет.

– Не знаю. Некоторые хозяева устанавливают в конце цеха большое колесо для создания сквозняка, который уносит бо́льшую часть пыли. Но такие маховики стоят больших денег, может, пять или шесть сотен фунтов. Они не приносят дохода, поэтому имеются только на нескольких фабриках. Кроме того, всегда находятся люди, которым не нравится работать в проветренных цехах. Они привыкли глотать пух, потому что это дает им ощущение сытости. А при маховиках они постоянно испытывают голод. Им нужно больше тратиться на завтраки и обеды. Вот они и требуют от хозяев повышения заработной платы, если им приходится работать в цехах без хлопковой пыли. Поэтому маховики не нравятся ни хозяевам, ни рабочим. Хотя я жалею, что в моем цехе не было колеса.

– Твой отец знал об этом? – спросила Маргарет.

– Да, и он очень сожалел. Но моя фабрика была хорошей. Там работало множество наших соседей. Отец боялся отпускать меня в незнакомые места, потому что – хотя сейчас и не скажешь – многие парни говорили, что я симпатичная девушка. Мне не нравилось, что меня считали слабой и нежной. Мэри тогда ходила в школу. Мама хотела, чтобы мы о ней заботились, как только могли. Отец… Он любил покупать книги и ходить на общеобразовательные лекции. Все это требовало денег. Одним словом, я работала на фабрике, пока у меня не начало гудеть в ушах и пух не стал выходить из горла.

– Сколько тебе лет?

– В июле будет девятнадцать.

– И мне девятнадцать, – сказала Маргарет.

Она с печалью подумала о том, насколько они отличаются внешне. Пытаясь сдержать охватившие ее эмоции, она молчала минуту или две.

– Кстати, говоря о Мэри, – произнесла Бесси. – Ты не могла бы устроить ее служанкой в хорошую семью? Ей семнадцать, и она последняя из нас. Я не хочу, чтобы она шла на фабрику. Мне кажется, что она не подходит для работы в цехах.

– Мэри вряд ли сможет… – Маргарет невольно посмотрела на немытый пол в углах комнаты. – Не думаю, что она справится с обязанностями служанки. У нас работает старая преданная горничная, которую мы считаем членом семьи. Нашей Диксон требуется помощь, но если мы наймем девушку, которая будет вызывать у нее раздражение, это будет неправильно и лишь обременит ее еще больше.