Называется, поработал, подумал Женя с грустью. В офисе ремонт. Шум, гам, запах краски, стук забиваемых гвоздей, жужжание шуруповерта и визг дрели. Взял работу на дом, решив, что здесь ему будет спокойнее. Снова не так все решил!..
– Ей не нужны твои носки с колготками, дорогая, – стиснув зубы, процедил Удальцов. – Она живет со своим мужем в огромном доме через два квартала отсюда. И предваряя твои вопросы, признаюсь. Да, я пошел однажды за ней следом. Не из-за того, что ее внешность полная противоположность внешности моей покойной любимой жены. А потому что стало интересно: с чего эта дамочка таращится на мой дом которую неделю.
– Выяснил? – Алена вдруг ухватилась за сердце, уголки пухлого рта повисли скобочкой, и сама она стала пятиться от него, как от прокаженного.
Что опять за фокусы!..
– Выяснил! А что тебя так возмущает? Я должен был выяснить, черт побери, что это за человек крутится около моего дома!
Он вдруг начал орать на нее. Прямо по-настоящему! Как никогда не орал ни на кого в этой жизни, даже на провинившихся подчиненных! И удивительное дело: ему это так понравилось – орать на нее и видеть недоуменный испуг в ее глазах.
– И я выяснил, черт побери! И меня это вполне успокоило, устроило и еще не знаю что! – Он так вошел в раж, что даже с кресла сорвался и принялся кружить по комнате, размахивая руками и продолжая нагнетать тон. – Она вполне обеспечена, не собирается меня грабить, убивать и похищать тебя не собирается за выкуп! Она живет с мужем в огромном доме. Ее муж, по всей видимости, вполне обеспеченный человек!..
– А чего она тогда тут топчется уже год почти? – перебила его Леночка, обретая постепенно почву под ногами и начав снова трепетать крылышками носа.
– Да, может, ей дом мой нравится! Может, кот! Может, я, а может, пионы мамины! Я откуда знаю?! Мне это и не интересно вовсе! Что-нибудь еще?!
Все, он выдохся. Устал! Устал орать на нее и объясняться снова и снова, как все эти годы объяснял и анализировал ей каждый свой поступок, даже тот, который не имел к ней никакого отношения. И хотел сейчас одного…
Чтобы ее вдруг не стало – этой необузданной женщины, с красотою и страстью дикой необъезженной кобылицы. Чтобы она исчезла из его жизни раз и навсегда и никогда уже ее руки не касались его, не обвивали за шею, не лезли в штаны и…
И вообще чтобы ничего его с ней уже никогда не связывало.
– Да, что-нибудь еще будет! – Леночка сомкнула длинные изящные пальцы на тонкой талии. – Значит, говоришь, покойной любимой жены, так? И дом, говоришь, только твой, так?
А-а-а! Вот она за что зацепилась! Поймала его на словах, оброненных по неосторожности. Теперь пипец. Теперь часа на три разборок. Боже, как он устал от всего этого. Был бы покровожаднее, давно бы… убил ее, наверное.
А что, если выгнать ее?! Просто взять и выгнать на улицу! Это ведь так просто, так необременительно, так легко. Их ведь ничего, кроме постели, не связывает. Нет узаконенных государством брачных уз. Нет общих детей. Нет совместно нажитого имущества. Ничего нет, кроме постели. Да и там Удальцову в последнее время вдруг стало тесновато рядом с ней. Тесно, душно, обременительно и еще, пожалуй, гадко.
– Да, я так говорю, а что? – не стал он на этот раз бросаться ее утешать и выкручиваться. – Ты что-то имеешь против?
– Да как ты!.. Как ты смеешь, скотина?! После всего, что я для тебя сделала!!! – Она начала как будто задыхаться, тиская тонкую кофточку на груди, и озираться по сторонам, видимо выбирая место, куда бы ей упасть в обморок. – Я таскалась с тобой по врачам. Я кормила тебя с ложечки! Я… Я любила тебя, наконец. Все эти годы любила и была тебе верна!
– Ты любила мои деньги, Алена. Признайся, что на меня тебе было наплевать.
– Это неправда! – взвизгнула она своим неприятным, режущим слух фальцетом. – Это неправда!
– Правда, правда. – Он подошел к шкафу, распахнул скрипучие створки и принялся швырять прямо на пол вещи с ее полок. – Видишь, сколько всего накопилось за эти годы. И ведь это еще не все. Есть еще машина, украшения. Было много поездок, и всего вообще было много. Так ведь, милая? И тебе все это нравилось всегда. А на меня тебе было плевать. На мою боль, к примеру. Ты терзала меня все эти годы своими вопросами. Ты ни разу не промолчала деликатно! Хотя о чем это я?! Что такое деликатность, нам неведомо. Я жил с тобой все эти годы как на раскаленной сковородке. Силился отыскать себе место, где попрохладнее, где не так печет, и так и не смог…
– Что?.. Что ты этим хочешь сказать?! – Сильно побледнев, Алена смотрела на гору одежды, увеличивающуюся в размерах с каждым мгновением. – Ты хочешь сказать, что был со мной несчастен?!
– Да! Да! И я… – Удальцов замолчал минуты на две, рассматривая ее в упор, все думал, говорить или нет, говорить или нет, потом все же решился: – И мне кажется, что я ненавижу тебя.
– Да за что?! За что же, Женечка?! Я же старалась!
– Да, возможно, – кивнул он, не согласиться было нельзя, она и правда иногда старалась.
– А за что тогда?!
В ее красивых карих глазах задрожали слезы. Ей очень шло, когда она плакала, это придавало трогательной сексапильности, и она об этом знала. Пускай нечасто, но она прибегала и к этому оружию тоже.
– За что тогда ты ненавидишь меня, любимый?!
– За то, что ты развела меня с Эллой.
И как это, интересно, вырвалось?! Как?! Он же так тщательно все это хоронил в себе, все ведь успело зарубцеваться. А теперь вдруг прорвалось сквозь уродливый шрам и снова принялось кровоточить и болеть. Да так, что он уже не сумел остановиться и говорил, говорил, говорил.
– Если бы не твоя напористость, не твоя скотская страсть, Элла простила бы мне мой грех. И мы снова были бы с ней вместе. Нет! Ты не способна была отступить тогда. Ты пришла ко мне в кабинет. Ты подсыпала в коньяк какой-то дряни. Признайся хотя бы теперь: подсыпала? – Он смотрел на нее тяжело, как никогда не смотрел прежде. – А когда я уснул, ты позвонила ей и пригласила посмотреть на то, как у нас с тобой все прекрасно сложилось. Она ведь… Она ведь была такая маленькая, такая ранимая… А ты воткнула ей в сердце кинжал буквально и провернула там трижды. Первый раз, когда затащила меня к себе на день рождения и силой уложила в постель. Второй раз, когда позвонила ей и рассказала о том, что мы с тобой… А третий… Мы ведь долго говорили с ней накануне. Очень долго! И она, кажется, уже готова была простить меня.
– Перекрестись, если кажется, – фыркнула Алена презрительно, уселась на диван, закинув ногу на ногу, и ухмыльнулась. – Ах, бедный он, несчастный! Ах, затащили в постель бедного мальчика, лишив невинности! Хватит врать, Удальцов! Хватит корчить из себя жертву! Да ты же с первой минуты знакомства с меня глаз не спускал. Ты же хотел меня! Ты хотел меня всю! И получал то, что хотел, и оторвать тебя от меня было делом проблематичным. Потому что дома этого не было ни черта. Дома тебя ждала твоя сизая спирохета с капустным салатиком и кусочком сыра на краешке тарелочки. И с вечными нудными разговорами о смысле жизни. Она же не давала тебе, Удальцов! Сам же рассказывал, что у вас с Эллой были проблемы в интимной жизни. То ли больная она там у тебя была, то ли фригидная. Сам же говорил! И лез на меня всякий раз! И отпускать не хотел и…
– Отпускаю, Алена. Отпускаю, милая. На все четыре стороны отпускаю! – И Удальцов совершенно неожиданно рассмеялся с явным облегчением. – Уходи, детка! Я сыт твоим телом по самое не хочу, о душе разговор не ведем по понятным причинам, уходи!
Он очень боялся ее истерики. И не истерики самой, а того, что он мог уступить. Мог сломаться. Она станет рыдать, собираясь. Рыдать и причитать. А он, наслушавшись, начнет жалеть ее, ругать себя. И потом непременно уступит и оставит ее.
Странно, но истерики не было. Алена очень сноровисто раскидала свои вещи по сумкам. Набралось прилично, пять здоровенных баулов. Выгребла из шкатулки все свои цацки, увязав их в шейный платок узелком. Попросила денег на такси и отбыла восвояси. Правда, перед самым отправлением она вдруг выскочила из машины, подбежала к нему. Он провожал ее, опираясь о родительскую калитку. Схватила за воротник домашней куртки. Притянула его лицо к своему лицу, тут же больно впилась губами и зубами в его рот. А потом, когда он вырвался, прошептала с диким блеском в глазах:
